— Кузьма! Кузенька! Ну еще, еще плыви, нажимай, нажимай, — ласково зовет он кота.
Наконец, метрах в десяти от берега, сжалившись над четвероногим пловцом, Виктор Степанович приостанавливает лодку. Перегнувшись через ее высокий борт, он протягивает рыбину коту.
Схватив добычу, Кузьма поворачивает к берегу. Добравшись до суши, он встряхивается так, что брызги серебром горят на солнце. А потом разделывается с окунем, моет лапой рот, охорашивается и мешком сваливается где-нибудь в тени подремать часок-другой…
А мы с приятелем идем к домику. Усаживаемся на скамье в тенистой беседке, густо обвитой со всех сторон пахучим, буйно растущим хмелем.
Мы давно не виделись: я только что приехал к другу в гости, но все наши разговоры сводятся к коту.
— Не было, кажется, случая, чтобы мой Кузьма не встретил меня с рыбалки, — смеется Виктор Степанович. — Как начну готовиться к выезду, он тут как тут! Прямо удивительно — чутье какое! Я к берегу — и он к берегу! Часов по пять, бывало, не возвращался домой, а он сидит себе и ждет… Как-то я его выманил чуть ли не на середину пруда, благо погода стояла хорошая. Конечно, я затащил его за шиворот в лодку и скормил ему двух лещей в награду за поставленный мировой рекорд по плаванию. Так что Кузьма в накладе не остался!
— Что и говорить — отважный кот! — заметил я.
— А прошлой зимой, — рассказывает приятель, — мой Кузьма учудил такое, что, пожалуй, и не поверишь.
— Этот рыжий кот на все способен! — сказал я и снова расхохотался, вспомнив его недавнюю прогулку по воде.
— Ну так вот, слушай, — продолжает рассказ Виктор Степанович. — Уйду я, бывало, поздним вечером на пруд, сижу у лунки, от холода скулы сводит. Вытаскиваю из-подо льда в час по рыбешке… Тишина. Вдруг слышу за спиной: «Мяу!» Оглянулся — Кузьма! Собственной персоной!
Пока я рыбачу, Кузьма рядом сидит и временами, представь себе, сует лапу в лунку, это в студеную-то воду! Вроде поторапливает меня: доставай, доставай, дескать, живей, не медли! Так вот и рыбачили мы с Кузьмой вдвоем всю долгую зиму…
— Да как же он нашел вас в темноте, да еще вдали от дома? — спросил Гриша.
— А вот это как раз и осталось для меня тайной! — развел руками Виктор Степанович.
В эту минуту в беседку, где мы сидели в ожидании ухи, вразвалку вошел кот Кузьма.
— Спроси-ка, Гриша, у него самого! — рассмеялся мой приятель, поглаживая кота по жесткой, совсем не кошачьей, шерсти.
— Да, чуть не забыл рассказать, — воскликнул Виктор Степанович, — как мой Кузя ходит со мной в баню…
— В баню? Ну, это ты, брат, выдумал! В жизни не поверю! — сказал я.
— Ты меня не так понял. Кузьма в бане, конечно, не моется. Баня у нас, ты знаешь, за огородом, у березы. Так вот, когда я ухожу в баню, следом за мной отправляется Кузьма. А я его спрашиваю:
— Ну зачем ты идешь за мной, Кузенька? Париться ты все равно не будешь, сидел бы дома да мышей ловил, делом бы занимался…
А Кузьма в ответ только мурлычет что-то, да хвостом играет. Я захожу в предбанник, осторожно приоткрываю дверь: смотрю, что будет дальше? А Кузьма стрелой взлетает на верхушку березы и удобно устраивается там. Порядок, думаю, теперь меня будет дожидаться, пока из бани не выйду.
Так оно и было. Только двери открою — Кузьма тут как тут! Словно его ветром с березы снесло!
…Над прудом горит широкий оранжевый закат; солнце медленно скрывается за горизонтом. Густая прохлада, идущая со стороны пруда, приятно освежает наши тела.
С аппетитом хлебая наваристую уху из ершей, мы с приятелем долго еще говорим о подвигах кота Кузьмы.
— То, что кошки умеют плавать, — это ни для кого не секрет, — вступает в беседу Мария Степановна, жена хозяина, — и что воды они боятся, тоже не секрет, но вот Кузя…
И мы, словно сговорившись, повернулись в ту сторону, где под кустом крыжовника, раскинув широкие лапы, вздрагивая и урча во сне, лежал кот Кузьма — отважный пловец и верхолаз.
ПТИЧИЙ ДОКТОР
Все началось, когда соседский кот Архип повредил голубю правую лапку. Это было так: мы играли в прятки во дворе и видели, как Архип вихрем налетел на голубя и прижал его к земле передними лапами. Голубь так сильно вырывался, что перышки во все стороны летели. Не будь рядом Миньки, моего друга, пропал бы голубок! Минька огрел кота вицей по спине. Архип подпрыгнул и стриганул под крыльцо, сердито урча и мяргая.
А голубок лежал на Минькиной ладони и чуть шевелил пупырчатой лапкой. А другая болталась на жилке.
— Как быть, Вася? — спросил Минька, шмыгая носом. Это он всегда так делал, когда ему было кого-то очень жалко…
— А знаешь что, — сообразил я, — давай позовем Галку. Вылечит она птицу: ведь мать-то у нее врач.
Минька обрадовался:
— Давай, давай! Дуй за Галкой!
И я помчался к дому, где жила Галка.
Но мне не повезло: Галка стояла в углу и хныкала. Плечики ее подпрыгивали.
Галкина мать подмигнула мне: молчи, мол. Я мотнул головой и уселся на стул.
— Ма-ам, а ма-а-ам, — хныкала Галка, — больше не буду-у-у…
— Что не будешь? — спросила мать, помешивая ложкой в кастрюле.
— Переса-а-лива-ать суп не бу-у-уду-у…
Мне почему-то показалось, что врачиха не очень уж сердится на свою дочку, и я прошептал:
— Тетя Варя, я к Галке. Дело к ней срочное.
Врачиха рассмеялась:
— Ну ладно, повариха моя, кончай слезы лить, видишь — к тебе тут дело неотложное…
— Что? Что? Какое дело? — Галка с визгом запрыгала на одной ножке. Но как меня увидела, сразу напыжилась вся, важной такой стала, что просто смех. Я чуть не фыркнул, да о деле вспомнил, схватил Галку за руку:
— Пойдем скорей, там птица мучается…
— Какая птица? — насторожилась Галкина мать.
А когда я ей все объяснил, она сказала:
— Только не забудьте взять бинт и стрептоцидовую мазь. Они вон там, в аптечке…
Галка с важным видом, совсем как взаправдашний доктор, осторожно смазала место перелома желтой мазью и ловко перевязала лапку бинтом. А мы помогали — Минька держал голубя, а я бинт разматывал.
Раненую птицу поместили в плетеную корзинку из-под белья и поставили ее в чулан, в Галкином доме.
Как-то, увидев Архипа, Галка не на шутку рассердилась:
— Уберите, говорю вам, подальше этого злюку! — И, схватив коромысло, замахнулась на Архипа. Кот сердито заурчал и нырнул в подполье…
Дней через двадцать наш голубь выздоровел. Галка сняла с его лапки бинт, и голубь затопал по полу. Правда, он чуть-чуть припадал на правую сторону, будто косолапил. Галка тяжело вздохнула, а Минька ее успокоил:
— Ничего, это он с отвычки — давно ведь не гулял.
Голубь взлетел на подоконник. Я открыл окно. Голубь минуту сидел неподвижно. Потом повернулся в нашу сторону, словно попрощаться захотел, и взмахнул сизыми крыльями. На правой лапке я увидел красную ленточку.
— Чтоб от других голубей отличить, — грустно объяснила Галка и протянула голубю руку. Птица уселась на ладонь, а через секунду взмыла вверх, к солнышку.
Галка молча закрыла окно.
А через неделю я опять прибежал за Галкой — курица наша, наседка, что-то заглотала. Хрипит, дышит тяжело-тяжело, глаза закрывает, лапами о землю бьет… Даже петухи со страху разбежались кто куда.
— Подавилась, говоришь? — переспросила меня Галка. И на минутку задумалась. Потом бросилась к аптечке. В руке блеснуло что-то похожее на ножницы…
Минька в это время был в пионерлагере, и мне одному пришлось помогать Галке. Я крепко держал птицу в коленях, а Галка молча делала операцию. Она широко раздвинула пальцами клюв курицы и ловко всунула туда блестящий пинцетик. Птица лежала у меня на коленях, будто неживая. И тут я увидел на Галкиной ладони картофелину. Я даже не успел разглядеть, как это она так быстро достала ее из куриного горлышка! Ну, точно фокусник какой!..
А курица как ни в чем не бывало разгуливает себе по двору, кудахчет, сзывая цыплят.
А Галка стала хохотать и скакать на одной ножке, будто клад богатый нашла!.. Но когда моя мать позвала Галку чай пить, она напыжилась, заважничала, сложила губы бантиком:
— Спасибо, мне недосуг…
И убежала.
А на нашей улице Галку здорово уважать стали. Еще бы! Она вылечила петуха, которому в драке другие забияки поранили пышный красивый гребень. А потом Галка выходила стриженка, который из гнезда выпал. А еще Галка, как люди говорят, поставила на ноги гуся. Он наглотался какой-то гадости и от этого три дня на пищу даже не глядел. Галка пошепталась о чем-то со своей матерью и влила в горло гусю какую-то темную жидкость. А на второй день после этого гусь весело загоготал.
Я слышал, как мой отец сказал матери, что «врачихина дочка Галка — весьма способный человек, и это у нее от природы». Но вот какой случай недавно вышел. Зима лютая была. Птицы и те на лету гибли. Даже воробьям, на что уж они морозов не боятся, крепко досталось.
Как-то бежал я из школы домой и заметил на тропе серый комочек. Нагнулся: воробей! Глазки закрыл, лапки вытянул. Стал я его своим дыханием согревать, а потом сунул в рукавицу и побежал.
Отогрелся воробей, ожил немного, но весь какой-то невеселый, нахохленный, зернышки не склевывает, воду не пьет. И помчался я к Галке.
— Лечи, — говорю, — воробья.
Но Галка заартачилась:
— Стану я каких-то воробьев лечить!
— Не каких-то, а одного воробьишку, заболел он, знаешь, сам не свой…
— А какой он, твой воробей?
— Да самый обыкновенный, — говорю, — серый, только больной он.
А в эту минуту как раз Галкина мать в комнату вошла…
— Куда вы, друзья-приятели? — спрашивает.
— Воробей страшно заболел, — отвечает Галка. — Да я быстро.
У Галки мать, скажу вам, понятливая, сразу сообразила, что дело-то необычное:
— Ну, раз воробей заболел, лечить надо. Ступайте.
И мы без оглядки помчались к нам в дом.
Только ничего на этот раз у Галки не вышло. Не выжил воробей. Качался, качался на своих тонких, как соломинки, ножках, да и упал, прижав лапки к животику. Минька в это время был у меня.
— Вот и не стало нашего воробышка, — сказал он, шмыгая носом и глядя куда-то в сторону…
А Галка заревела:
— Не буду, не буду, не буду больше птиц лечить! Не умею, не умею, не умею!..
А когда немного успокоилась, вытерла слезы рукавом:
— Учиться мне, мальчики, надо. Вот вырасту и выучусь, тогда уж буду лечить разных птиц и зверят.
Мы с Минькой, конечно, согласились, что без учебы никак нельзя.
Как-то весной в комнату, где мы все втроем готовили уроки, влетел голубь. Окошко-то было открыто. Шумно хлопая крыльями, птица села на спинку стула, а оттуда слетела на пол. И как хозяйка стала разгуливать по комнате, чуть-чуть припадая на правую лапку.
— Да это же он! — ахнул Минька, разглядев на лапке алую ленточку. — Наш голубь, ребята, факт!
А Галка раскрыла рот от удивления и не может слова выговорить. Потом очухалась:
— Гуля, гуленька ты мой, да иди же ко мне, иди же, гуленька…
И жил тот голубь у Галки целое лето. А потом опять улетел.
А Галку мы с Минькой зовем птичьим доктором.
МОЙ ДРУГ КИРОЧКА
Этого маленького зверька с гладким и длинным приплюснутым телом, с таким же длинным круглым хвостом в наш дом принес Николай Васильевич Дымко, охотник и рыбак.
— Вот вам любопытнейший экземпляр, детеныш убитой кем-то выдры, — сказал Николай Васильевич, разворачивая полосатую тряпку, в которой лежал похожий на щенка слепой выдренок. — Любите и жалуйте сироту.
— А где вы, дядя Коля, нашли его? — спросил я, разглядывая малыша.
— Нашел я вчера выдренка на берегу Обвы. Он, бедняжка, дрожал и тихо по-своему что-то наговаривал: «Гиррк, гиррк».
— Выдра… выдренок… Вот тоже мне название! — сердито сказала мама. — И не выговоришь. Надо придумать ему какое-то имя.
— Это же девочка. Дайте ей любое женское имя, — подсказал Николай Васильевич. — Хотя бы Кирочка.
Мама взглянула на меня:
— Нравится?
— Очень!..
Тогда мама объявила:
— Быть по сему — Кирочка так Кирочка!.. Ну, что же мы будем делать с Кирочкой? Ведь зверек пока что совершенно беспомощен.
Когда мы рассматривали выдренка, около нас, мурлыча, ходила кошка Машка. Поводя тонкими, будто леска, белыми усиками, она ласково терлась пушистым боком о мои ноги, точно хотела сказать: «Покажите мне, что вы там такое разглядываете?»
— А знаете что, — сказала мама, — у меня появилась мысль: пусть Машка кормит сироту. Ведь кошка недавно котят родила, и молока у нее много.
— Хорошо придумано! — сказал Николай Васильевич. — Вот и будет выдра Кирочка молочной сестрой вашим котятам.
Так и росла вместе с котятами наша Кирочка. Глазки-изюминки весело глядели на белый свет. Она охотно ела булочки с молоком и сливочным маслом.
Отец, возвращаясь из дальней командировки, — он плотокараваны по Каме водит — расспрашивал, как я дружу с Кирочкой.
А Кирочка, словно понимая, что говорят о ней, осторожна выглядывала из-за комода; живые как ртуть глазки поблескивали, забавно шевелились крохотные, едва заметные, черные ушки, на нижней губе белело пятнышко, тупой нос был влажным — на нем блестели маленькие крупинки пота.
— Это от волнения, — заметил отец, — зверек этот очень пугливый, обращаться с ним надо бережно…
И верно: сперва выдренок был очень пуглив, он вздрагивал при каждом звуке, прятался и часами просиживал за комодом. А когда вылезал из своего угла, все время озирался по сторонам: такой трусишка был…
Но бояться Кирочке было некого: все ее любили.
Всем нравилось на нее смотреть. Быстро и ловко передвигалась на своих коротких ногах наша Кирочка, извиваясь змейкой и немного переваливаясь с боку на бок.
…Наш полукаменный домик стоит на берегу Обвы, которая впадает в Камское море. В одной половине живет наша семья, а в другой — лесничий Матвей Архипович Красных со своей дочкой Тоней.
Я очень радовался, что мы живем на берегу реки: ведь наша Кирочка — зверек речной и не может жить без проточной воды!
Я выпросил у мамы старую железную ванну и наполнил ее прохладной речной водой — вот и получился хороший плавательный бассейн.
Летние каникулы еще не кончились, и я целыми днями пропадал на реке и на лесном болоте, возле Медвежьего урочища. Из этих мест возвращался домой с мелкой рыбешкой, рачками, лягушками. Всем этим я угощал Кирочку.
Когда отец бывал дома, то сверял свои круглые старинные часы-луковицу по Кирочке, как по радио. Ведь она в одно и то же время просыпалась, в одно и то же время купалась в ванночке и гуляла по квартире и во дворе. Только в одном была неаккуратна Кирочка: есть она могла в любое время суток. Вместе с кошкой и котятами она ела колбасу, котлеты, вообще мясо, а я даже научил ее гречневую кашу есть.
…Как-то вечером, вдоволь поплавав в своей ванночке, Кирочка выбежала во двор. Не прошло и пяти минут, как к нам с криком вбежала Тоня. А вслед за нею появилась Кирочка. Ее белые острые зубки были оскалены, короткая серо-бурая шерсть на спинке стояла дыбом. Тоня вскочила на табуретку, а выдра, извиваясь змеей, кружила вокруг табуретки с оскаленной мордочкой, пронзительно и сердито трещала и шипела. Мы бросились на помощь девочке.
Чем же вывела из себя Тоня нашу обычно добродушную Кирочку?
Выкупавшись, Кирочка отправилась путешествовать. Мокрая, она забрела к нашим соседям и стала преспокойно разгуливать по недавно выкрашенному блестящему полу. Ну, и конечно, наследила. А маленькая Тоня, увидев следы, схватила папин ремень и стегнула Кирочку по спине. Обозленный зверек решил, видимо, постоять за себя. Он яростно бросился на свою обидчицу и прогнал ее из комнаты.