Но с помощью тех и других вместе он успешно справился с задачей.
По прошествии двух недель отец окончательно поправился и мог выезжать сам. Тогда Алмаз отправился узнать, как дела у Нэнни, а нам предстоит узнать, что из этого вышло.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Детская больница
Когда отец первый раз выехал на работу, Алмаз, как обычно, отправился вместе с ним. Но после обеда они высадили пассажира недалеко от конюшен, и отец вернулся домой, а мальчик до вечера ездил один. Старому Алмазу было тяжеловато работать каждый день, но они не могли позволить себе вторую лошадь. Они берегли его, как только могли, отменно кормили, и конь старался не подводить своих хозяев.
На следующий день отец чувствовал себя отлично, и Алмаз решил отправиться к мистеру Реймонду попросить, чтобы тот взял его проведать Нэнни. Он застал мистера Реймонда дома. На этот раз слуга был отменно вежлив и проводил его в дом без лишних вопросов. Мистер Реймонд принял мальчика как всегда ласково, легко согласился на просьбу Алмаза, и они отправились в больницу, которая находилась неподалеку. Она располагалась в уютном старом доме, построенном во времена королевы Анны. Тогда в нём, несомненно, жили богатые и знатные люди, а теперь он стал домом для больных детишек, о которых там милосердно заботились. В Лондоне много районов, где такие больницы можно открывать едва ли не на каждой улице, и все они окажутся полны детьми, чьи родители умерли или не в состоянии о них позаботиться.
Алмаз вошёл вслед за мистером Реймондом в палату, где лежали те, для кого самое страшное в их болезни уже миновало, и они шли на поправку. Вдоль стен он увидел несколько железных кроватей, и на каждой лежал ребенок, чьё лицо многое могло рассказать. У кого-то возвращающееся здоровье играло легким румянцем на щеках и неуверенным пока ещё блеском в глазах; так наступающая весна пробивается сквозь холода и зимний мрак первыми застенчивыми почками и яркими крокусами. На лицах других пока царствовала уходящая зима. Они больше напоминали о снеге и пронизывающей вьюге, чем о солнышке, ласковом ветерке и бабочках. Но даже отпечаток страдания на таком лице говорил о том, что самые тяжёлые мучения уже позади, и пусть весны ещё не заметно, но она уже пришла.
Алмаз оглянулся вокруг, но Нэнни не увидел. Он устремил на мистера Реймонда вопросительный взгляд.
— В чём дело? — не понял мистер Реймонд.
— А где же Нэнни? — спросил Алмаз.
— Она здесь.
— Я её не вижу.
— А я вижу. Вот она.
Он показал на кровать, стоящую прямо напротив Алмаза.
— Это не Нэнни, — сказал он.
— Нет, она самая. Я часто к ней приходил с тех пор, как ты видел её в последний раз. Болезнь сильно меняет людей.
— Ничего себе! Можно подумать, она побывала в Стране Северного Ветра, — подумал Алмаз, но вслух ничего не сказал, только пристальней посмотрел на девочку, и тогда в лице новой Нэнни показалось нечто от прежней. Прежняя Нэнни, хоть она была доброй и дружелюбной девчушкой, все же была не очень-то вежливой, выражалась грубовато и вечно ходила чумазой. Тот, кто побывал в Стране Северного Ветра, конечно, видел в её лице всё лучшее, что жило в её душе, и всё же оно было грубым, отчасти из-за погоды, отчасти потому, что жила она среди скверных людей, а отчасти потому, что ей часто приходилось себя защищать. Теперь она стала мягкой, ласковой и могла вполне сойти за дочку благородных родителей. Алмаз поневоле вспомнил слова, услышанные накануне в церкви: «Страдание во благо» или что-то очень похожее. Наверняка Царица Северного Ветра так или иначе помогла Нэнни! Ведь из простоватой девчонки она превратилась в изящную девочку.
Мистер Реймонд, однако, удивлён не был. Он уже привык видеть чудесные перемены, подобные тем, что происходят с маленькими гусеницами, когда они заболевают и умирают, а потом возрождаются бабочками с крыльями вместо ножек. Ей больше не нужно было самой заботиться о себе: о ней теперь заботились чьи-то ласковые руки, даря ей тепло, покой и уют, облегчая головную боль, подавая освежающее питье, когда её мучила жажда; а чьи-то добрые глаза — словно звёзды небесного царства — не отрывали он неё сияющего взгляда. Огонь лихорадки и роса любви растопили и унесли прочь всю грубость из души Нэнни, и её личико стало таким благородным и нежным, что Алмаз не узнал девочку. Но чем дольше он на неё смотрел, тем отчётливее видел лучшие черты её прежнего лица; всё самое доброе и хорошее, что было самой Нэнни, постепенно показывалось ему, словно луна из-за туч, пока наконец мальчик не просто поверил мистеру Реймонду, а убедился сам, что перед ним действительно Нэнни — изнурённая, но такая красивая!
Он подошёл к ней. Она улыбнулась. До этого Алмазу приходилось слышать, как она смеётся, но он никогда не видел, чтобы девочка улыбалась.
— Нэнни, ты меня помнишь? — спросил мальчик.
Она снова улыбнулась, словно вопрос показался ей забавным.
Разве могла она его забыть?! Пусть она ещё не знала, что попала сюда именно благодаря Алмазу, но он часто ей снился, и она разговаривала с ним в бреду. И не удивительно, ведь Алмаз был единственным мальчиком, кроме Джима, кто был к ней добр.
Тем временем мистер Реймонд ходил от кровати к кровати и разговаривал с маленькими пациентами. Его тут все знали, и каждый с нетерпением ждал от него взгляда, улыбки или доброго слова. Алмаз присел на табуретку у изголовья Нэнни. Она вложила свою ладонь в его руки. Никто из старых знакомых больше не приходил её навестить.
Вдруг кто-то из малышей громко спросил:
— А мистер Реймонд расскажет нам историю?
— Ой, да, расскажите, пожалуйста, расскажите! — раздалось несколько детских голосов, чьи обладатели уже почти поправились. Оказалось, когда мистер Реймонд навещал детей, он всегда рассказывал им какую-нибудь историю, и дети радовались этому куда больше, чем другим приятным вещам, которые доктор разрешал мистеру Реймонду приносить для них.
— Что ж, отлично, — отозвался мистер Реймонд. — Расскажу. А что это будет за история?
— Правдивая, — ответила одна малышка.
— Сказка, — произнёс маленький мальчик.
— Так, — сказал мистер Реймонд, — раз мнения разошлись, придётся мне выбрать самому. Что-то мне не приходит в голову ни одной правдивой истории, поэтому я расскажу сказку.
— Вот здорово! — закричал малыш, который как раз её и просил.
— Я придумал её сегодня утром, вставая с постели, — продолжал мистер Реймонд. — Если она получилась удачной, я её запишу и попрошу кого-нибудь напечатать, тогда вы сможете сами прочитать эту сказку, когда захотите.
— Так, значит, её ещё никто не слышал? — спросил один из детей постарше.
— Никто.
— Вот это да! — воскликнули некоторые, полагая, что услышать историю впервые — это просто потрясающе. Должен признаться, действительно, была в этом особая прелесть, поскольку для самого автора сказка была почти такой же новой, как и для его слушателей.
Некоторые смогли приподняться в постели, другие остались лежать, так что обычных детских приготовлений с их суетливыми рассаживаниями и пересаживаниями здесь не было, но выражения детских лиц, повороты голов и слабые возгласы в предвкушении удовольствия красноречиво свидетельствовали, что все приготовления шли у них внутри.
Мистер Реймонд встал в центре палаты, чтобы каждый мог его увидеть, когда он повернётся. Алмаз остался у изголовья Нэнни, а её рука по-прежнему лежала в его руке. Не знаю, много ли смогли понять в этой сказке малыши. Да и вообще, сложно сказать, много ли в ней можно понять, потому что из таких сказок каждый выносит что-то своё. Но все слушали с явным интересом, и, конечно, с большим вниманием. Позже мистер Реймонд её записал. И вот она лежит перед нами, чуть изменённая, разумеется, ведь хороший сказочник каждый раз старается рассказать сказку лучше, чем в предыдущий. Сам я не могу отделаться от мысли, что своей сказкой мистер Реймонд отчасти обязан старой истории про Спящую Красавицу.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Принцесса Заря
Ни один дом, претендующий на звание дворца, не заслуживает его, если рядом с ним — совсем близко, и чем ближе, тем лучше — нет леса. Я не хочу сказать, что лес должен его окружать со всех сторон, вовсе нет — дворец должен быть открыт солнцу и ветрам, он должен храбро возвышаться, поблёскивая флюгерами и рея флагами, но с одной стороны обязательно должен быть лес. И позади дворца, где жил король, будущий отец принцессы Зари, стоял самый настоящий дремучий лес. Он был таким большим, что никто ни разу не добирался до его конца. У стен дворца лес был красивым и ухоженным, в нём не было ни валежника, ни зарослей, но чем дальше, тем гуще и темней он становился, и ходили слухи, что в самой его глуши дикие звери творили, что хотели. Но король и его придворные часто охотились, и к дворцу звери приближаться не осмеливались.
Однажды чудесным летним утром, когда солнышко и ветер решили вместе выйти погулять, заставляя флюгера сверкать ярче обычного, а флаги гордо развеваться на фоне синего неба, на свет появилась — откуда, никто не знал — маленькая принцесса Заря. Она была необыкновенно хороша собой. Её сияющие глаза, казалось, говорили, что малышка прилетела с солнца, а удивительная резвость наводила на мысль, что её принёс ветер. Во дворце началось великое празднество, ведь это был первый ребёнок у королевы, а рождению первенца во дворце радуются не меньше, чем в простой хижине.
Однако рядом с лесом никогда нельзя быть уверенным, кто живёт по-соседству. Все знали, что в лесу в нескольких милях от дворца есть несколько фей. Все они имели какое-то отношение к каждому появлявшемуся на свет ребёнку, ведь феи живут намного дольше людей, и поэтому они встречали и провожали многие поколения простых смертных. Забавные дома, где они обитали, тоже всем были хорошо известны: одна устроилась в дуплистом дубе, другая выбрала обычную берёзу, хоть никто и не мог понять, как фее удалось приспособить её под жилище. Третьей служили хижиной переплетённые ветви деревьев, поросшие мхом и покрытые торфом. Но была и ещё одна фея, недавно появившаяся в тех местах. О том, кто она, знали лишь другие феи. Эта на редкость злобная старуха всячески скрывала свою волшебную силу и старалась вести себя самым противным образом, чтобы заставить человека её обидеть, а потом злорадно ему отомстить. Люди решили, что она ведьма, и вскоре все, кто знал её в лицо, старались ни в коем случае её не оскорблять. Жила она на болоте в глиняной хижине.
История утверждает, что феи всегда преподносят принцу, принцессе или любому другому ребёнку, достаточно важному в их глазах, свои чудесные дары на крещение. Это вполне понятно, потому что крещение — старинный людской обычай. Не сложно догадаться, что и злые феи выбирают то же самое время для своих пакостей, но совершенно необъяснимо, как у них получается сотворить эти пакости тогда, когда любому ясно — в такой день все злые создания должны бы терять свою силу. Но я не знаю ни одного раза, чтобы вмешательство злой волшебницы в конце концов не обернулось бы добром. Как хорошо, например, что одной принцессе пришлось проспать целых сто лет! Ведь это спасло её от многих молодых людей, недостойных её. И проснулась она как раз тогда, когда её поцеловал прекрасный принц. Лично я многим девушкам искренне пожелал бы заснуть, пока сама судьба не найдёт их. Так они бы стали много счастливей на радость всем друзьям.
На крещение маленькой принцессы, конечно, пригласили всех известных в округе фей. Но ни королю, ни королеве и в голову не могло прийти приглашать старую ведьму, потому что добрые феи обладают волшебной силой от природы, а ведьмы получают свою силу злым колдовством. Добрые феи, понимая, что может случиться на крещение, на всякий случай приготовились к любым неприятностям. Но они не могли ни отнять у злой ведьмы её силу, ни своими дарами обезвредить её дар, потому что никто не знал заранее, какую гадость придумает колдунья.
Разумеется, старая ведьма явилась без приглашения. Её не пригласили — лучшего и желать было нельзя. Теперь у неё появилась причина сделать то, что она задумала. Оказывается, даже самые отъявленные негодяи стараются найти какое-нибудь оправдание своим злодействам.
Одна за другой вышли пять фей и одарили принцессу тем, что каждая считала самым прекрасным. Как только пятая фея заняла своё место среди сверкающего великолепия приглашённых леди и джентльменов, на середину круга, прихрамывая, вышла злая колдунья. Усмехнувшись беззубым ртом, она обратилась к архиепископу, когда тот передавал девочку старшей няньке государственного совета, и произнесла, пожевав каждое слово прежде, чем его выплюнуть:
— Глуховата я, ваше преосвященство. Не будете ли любезны повторить, как зовут принцессу?
— С радостью, добрая женщина, — ответил архиепископ, наклоняясь к её уху. — Крошку нарекли Зарёй.
— Пусть же для неё заря, и вправду, будет крошечной! — выкрикнула злая фея скрипучим голосом. — И не помогут ей никакие дары, ибо я налагаю на неё заклятие, и будет она спать все дни напролёт, хочет она того или нет. Ха-ха-ха! Хе-хе-хе! Хи-хи-хи!
Тогда вперёд вышла шестая фея, с которой остальные договорились, что она появится после колдуньи, чтобы исправить заклятие.
— Если ей придётся спать весь день, — печально промолвила она, — она будет бодрствовать ночью.
«Хорошенькое время ждёт нас с её матерью!» — подумал несчастный король-отец, ведь они слишком сильно любили дочку, чтобы поручить её нянькам даже на ночь, как делают почти все короли и королевы, а потом жалеют об этом.
— Ты заговорила прежде, чем я успела кончить, — произнесла злая колдунья. — Это вопреки правилам и даёт мне ещё одну возможность.
— Неправда! — в один голос воскликнули все феи.
— Нет, правда. Я не закончила смеяться — продолжала старуха. — Я добралась лишь до хи-хи-хи, а осталось ещё хо-хо-хо и гы-гы-гы! Посему я объявляю, что раз ей предстоит бодрствовать ночью, она будет прибывать и убывать, подобно её хозяйке — луне. Надеюсь, её царственные родители доживут и увидят, что сие означает. Хо-хо-хо! Гы-гы-гы!
Но тут вперёд вышла седьмая фея, ибо добрые феи оказались достаточно мудры и, на всякий случай, оставили в запасе двоих; каждая фея отлично знает этот фокус.
— Так будет до тех пор, — начала она, — пока не явится прекрасный принц и не поцелует ее, не догадываясь, что она принцесса.
Злая колдунья отвратительно зашипела, точно рассерженная кошка, и заковыляла прочь. На этот раз она не могла притвориться, что не успела закончить речь, ведь она уже посмеялась и хо-хо-хо, и гы-гы-гы.
— Ума не приложу, что это может означать, — сказал бедный король седьмой фее.
— Не бойтесь. Вы всё поймёте в своё время, — ответила та.
Собрание печально разошлось, королева приготовилась к череде бессонных ночей, старшую няню государственного совета тоже не радовало такое будущее, ясно ведь, что королеве не справиться одной. Король же собрал всё своё мужество и принял решение встретить любые трудности лицом к лицу, его только мучил вопрос, пристойно ли будет потребовать от первого лорда-казначея, чтобы тот разделил с ним это нелёгкое бремя.
Я не возьмусь описать, что пришлось всем пережить поначалу. Но постепенно все приноровились к новому порядку — или непорядку, как вам больше нравится. Временами по ночам дворец наполнялся звонким смехом маленькой Зари, чьё сердце осталось не тронутым заклятьем злой колдуньи. Она по-прежнему была Зарёй, лишь в неправильное время, ведь с первым лучом солнца на востоке она немедленно погружалась в сон. Но радость девочки длилась недолго. Пока стояла полная луна, принцесса оставалась прелестной малышкой с необыкновенно весёлым нравом. Но когда луна шла на убыль, Заря угасала вместе с ней и наконец становилась бледной и измождённой, точно самый больной и голодный ребёнок из тех, что встречаются на улицах больших городов на руках у нищенок. В такие времена ночи были столь же безмолвными, как и дни, потому что малышка всё время проводила в своей роскошной колыбели. Она лежала без движения и даже не стонала, точно мёртвая. Поначалу думали, что девочка и вправду умирает, но время шло и все привыкли, лишь сверялись с календарём, когда принцесса начнёт оживать. А оживать она начинала, конечно же, с появлением народившегося серебряного месяца. Сначала девочка с трудом шевелила губами, ей давали немного подкрепиться, и постепенно малышке становилось лучше и лучше, несколько ночей она чувствовала себя просто великолепно. Она радостно веселилась при свете луны, но даже когда ей было очень плохо, стоило вынести её колыбельку тёплой летней ночью к лунному свету, как девочке становилось получше. Она даже пыталась улыбнуться едва заметной жалобной улыбкой.