Обычно новенькие ведут себя скромно, и считаться все должны в первую очередь с голосом тех, кто хоть какое-то время уже учится в нашем классе. Но с голосом Любы не считаться очень сложно – в прямом и переносном смысле. Она такая бойкая и громкая, что сперва вообще чуть не перетянула на себя всё внимание.
Видит, например, что мы сидим своей компанией – так нет же, подойдёт и, заискивающе улыбаясь, спросит: «Девочки, к вам можно?».
И приходится её пустить, после чего Люба начинает трещать как сорока, а все уши развесят и слушают.
Ещё она из тех людей, которые, когда ты ешь чипсы, обязательно подойдут и скажут: «Ой, а угости меня».
В результате в начале года пошли даже слухи, что у меня вредный характер – про чипсы я никому не жаловалась, но девочкам попеняла на их доброту, зачем, мол, в компанию принимаете.
– Марина, ну что тебе, жалко, что ли? – сказала Наташа.
А бабушка назвала меня индивидуалисткой, хотя я не знаю, что это значит.
Сейчас я понимаю, что Люба не такая уж плохая. Тем более, когда она закончила плескать себе в лицо водой, то повернулась ко мне и спросила:
– Кстати, ты придёшь ко мне на день рождения?
Я расплылась в улыбке и ответила, что да.
До её дня рождения остаётся целый месяц, и я даже считаю дни – потому что до сих пор никогда ещё я не была на дне рождении без взрослых. Я немного боялась, что бабушка не пустит меня, но она только поворчала и дала денег на подарок.
Подарок я тоже ещё никогда не выбирала самостоятельно. Мы с Наташей целый час провели в универмаге, споря, что лучше взять.
Накануне дня рождения Люба рассказывает, как всё будет проходить в субботу (у нас как раз отменили уроки из-за дезинфекции). Будут Женя, Алина, Наташа и ещё кто-то. Мы все вместе сядем в электричку и поедем в Лунино, там есть пиццерия – а после, может, ещё куда-нибудь заглянем.
Мы с девочками договариваемся, где встретимся в субботу и всё такое. И тут вечером моей бабушке звонит мама Лизы Ващенковой и делится опасениями: мол, я и другие девочки собираются участвовать в каком-то сомнительном походе в кафе на день рождения.
Лиза, которую никто не приглашал, рассказала обо всём своей маме, уж не знаю, нарочно ли. Вообще-то Лиза вроде не такой человек, который станет нарочно рассказывать, но у неё мама, которой до всего есть дело. Вот та и посчитала своим долгом тут же обратиться к моей бабушке, с которой в хороших отношениях.
Ещё мне показалось, если кто и обиделся, что Лизу не пригласили, то это как раз её мама – потому и решила испортить праздник нам. Хотя какой смысл обижаться – Лизу бы она не пустила в любом случае, даже если бы не надо было ехать в Лунино.
Она до сих пор проверяет, как Лиза сделала домашнее задание, а если та не дай Бог забыла расчертить поля, наказывает. Если человек нервничает даже из-за нерасчерченных полей, то вряд ли со спокойной душой отпустит свою дочь одну на день рождения к той новенькой девочке.
На месте бабушки я немедленно накричала бы на Лизину маму за то, что та лезет куда не просят, но бабушка вместо этого выслушала её со всем вниманием и поблагодарила, что возмутило меня до глубины души.
В результате взрослые забили тревогу и всерьёз подняли вопрос, не стоит ли перенести этот день рождения куда-нибудь поближе.
Родители Алины поддержали мою бабушку.
Родителям Жени по большому счёту было всё равно, но они тоже выступали за то, чтобы мы никуда не уезжали.
Спокойнее всего отнеслись к этому родители Наташи. У неё ведь ещё старший брат и два младших брата, один родной, другой двоюродный, он живёт с ними, так что одним ребёнком больше, одним меньше…
Правда, Люба – единственный ребёнок, а её мама вообще не поняла из-за чего шум и, как по секрету мне Люба сказала, назвала родителей в нашем классе «психанутыми». Но любезно предложила им, чтобы её муж забрал всех потом из Лунино – на том и порешили.
Глава 10
Конечно, взрослые не понимают, что можно безобразничать, даже не выходя за пределы дома.
Вот взять хотя бы день рождения Алины: она справляла его у себя в квартире, но в какой-то момент, наевшись, мы сделали вид, что пошли гулять, а сами стали ездить по этажам и звонить в двери.
Я и не представляла, что это может быть так интересно. Правда, Алина бурно сопротивлялась и умоляла перестать, а потом ещё её папа чуть нас не застукал, так что пришлось свернуть удочки.
Когда наступает день празднования, мы с девочками встречаемся в десять на главной улице, а потом вместе идём на станцию: я, Женя, Алина и Наташа. В руке у каждой по разноцветном пакету с подарками. На станции нас уже ждёт Люба – а ещё с несколькими её друзьями, сказала она, мы встретимся в Лунино.
Поездка проходит незаметно, потому что все полчаса мы рассматриваем подарки. Я невольно обращаю внимание на набор миниатюрных блесков для губ – мне никогда ничего такого не дарили.
– Здорово, я его положу сюда, – говорит Люба и достаёт косметичку, битком набитую всякой всячиной.
– Это всё твоё? – спрашиваю я.
– Ерунда, дома у меня гораздо больше, целый ящик.
Мне мама с бабушкой не то чтобы запрещают краситься – просто они считают, что это совершенно ни к чему в моём-то возрасте. Правда, мне десять – а Любе сегодня двенадцать исполняется…
Не могу понять, завидую или нет – мама говорит, что не стоит торопить время. Но Люба, которая сидит напротив меня, вдруг начинает казаться такой взрослой – в прозрачных колготках и накрашенная. Да ещё Женя рядом – ногти в полтора сантиметра длиной, волосы собраны на макушке в узел, на щеках – перламутровая пудра.
– У меня тоже дома ящик битком набит, – небрежно говорит она.
– Мне мама отдала свой блеск для губ и лаки – но говорит, ими пользоваться можно только в торжественном случае, – тихо признаётся Алина.
Мы с Наташей скромно молчим – нам похвастаться нечем.
– Можно попробовать твои тени? – спрашивает Любу Женя.
– Берите. – И спустя пять секунд мы уже все усиленно прихорашиваемся.
В Лунино мы встретились с мальчиком и девочкой – братом и сестрой, бывшими Любиными соседями, а потом к нам присоединился ещё один её знакомый. Мы вместе пошли в пиццерию и заказали всё, что только можно.
Неправда, будто с мальчиками нашего возраста совершенно невозможно общаться: когда с ними гуляешь в компании, даже самые развязные могут быть нормальными, если хотят понравиться. Понравиться они в основном хотят Любе – то и дело порываются пойти вниз и купить что-нибудь ещё на свои деньги, если ей только захочется. На меня – ноль внимания, хоть я и «в макияже». В конце концов я полностью сосредотачиваюсь на еде.
Я съела три огромных куска пиццы и запила всё это молочным коктейлем.
– Давайте торт не будем пока заказывать, – простонала Люба.
Мы выкатываемся из пиццерии и, свернув в какой-то двор, падаем на скамейку: всё лучше еда усваивается на свежем воздухе. Друзья Любы ещё немного болтают с нами, а потом разбегаются «по делам». Затем Алине звонит папа и говорит, что через пятнадцать минут подъедет за ней, потому что вечером они собираются в гости – и вот уже нас остаётся четверо.
– Поели – и до свидания, – возмущается Люба.
– Не волнуйся, мы-то здесь, – успокаивает её Женя.
– Ну, мы же пойдём потом торт есть?
– Пойдём, конечно, только не сейчас.
– Да уж. Правда, мне уже получше стало. – Тут Люба впервые поднимает голову и окидывает пристальным взглядом высотное здание напротив нас. – Слушайте, а не хотите…
– Да, – свистящим шёпотом отвечает Женя.
– Тогда одна из нас дожидается, когда откроют дверь, а через некоторое время, когда никого не будет поблизости, впускает остальных.
Проникнуть в дом оказывается проще простого. Мы начинаем с последнего этажа, и первая вызывается Женя. Она несколько раз нажимает на звонок и возвращается в лифт, в котором мы её ждём. Прежде чем лифт едет вниз, мы слышим, как в двери скрежещет замок. На следующем этаже Люба проделывает то же самое.
– Мы звоним в двери, которые ближе к лифту, а это неинтересно, – говорит она. – Надо выбирать самую дальнюю.
– Наоборот, из ближней могут выскочить и сразу запрыгнуть к нам в лифт, – возражает Женя.
– Тогда, может, лучше по лестнице убегать?
– На лестнице легче догнать.
Я всякий раз боюсь, что дверь откроют раньше, чем мы сможем уехать, но всё обходится. Слушая в свой адрес ругань, мы задыхаемся от беззвучного смеха и в то же время дрожим от страха с головы до ног.
На шестом этаже случается непредвиденное: пока мы звоним, лифт кто-то вызывает с другого этажа, а обитатели квартиры, судя по звуках, уже вовсю отпирают замки.
– По лестнице, – задыхаясь, командует Люба и бросается бежать. Нас много, а я нахожусь дальше остальных от лестницы. Дверь распахивается, и в какой-то момент уже начинаю думать, что меня сейчас схватят, но этого не происходит.
– Куда? – выбегая из подъезда, спрашивает Люба.
– Слушай, – пытаясь отдышаться, смотрит вдруг на Любу Женя, – а где твои пакеты с подарками?
Люба в испуге разевает рот и машинально проводит рукой по воздуху.
– Не знаю, – лепечет она.
Повисает долгое молчание.
– В любом случае, бегали мы без пакетов всё это время – иначе почувствовали бы, что они мешают, – деловито уточняет Женя.
– Значит, они уже давно неизвестно где, – шепчет Люба.
– На скамейке? – неуверенно говорю я.
Растерянные, мы идём в сторону скамейки, на которой отдыхали после именинного пиршества, – но надежды почти нет. Какие-нибудь мальчишки, увидев бесхозные подарочные пакеты, десять раз уже могли залезть внутрь, раздербанить всё, разбросать, а то и вовсе уволочь с собой для понятных только им целей.
Возле скамейки действительно стоит мальчишка, довольно-таки неряшливого вида – но пакетов там нет. В руках мальчишки – одна-единственная косметичка ярко-розового цвета, содержимое которой он сосредоточенно изучает. Затем засовывает пальцы в рот и громко свистит.
– Пацаны! – вопит он. – Гляньте, чё я нашёл!
– Моя косметичка, – ахает Люба и кидается к мальчишке.
Тот ловко вскидывает руку в последний момент, и Люба остаётся ни с чем.
К нам бегут ещё трое пацанов примерно нашего возраста.
– Чё там? – нахально вопрошает самый высокий и самый оборванный из них.
– Та-ак, посмотрим, – говорит первый, с издевательским видом вытаскивая из косметички палетку теней. – Тени, – под улюлюканье дружков комментирует он высоким голосом, подражая женщине. – Может, накраситься? Ох, а это что? Блеск «Сладкие губки», – зачитывает он, и остальные мальчишки уже стонут от смеха – мерзко, с повизгиванием.
Люба, улучив момент, кидается на него сверху и начинает лупасить.
– Отдай, моё! – кричит она.
– А-а-а! – душераздирающе орёт пацан. – Убивают! – но косметичку не отдаёт.
– А ну, гад, говори, куда мои пакеты дел? – вопрошает Люба, осыпая его градом ударов.
Он меняет тактику и начинает делать вид, будто это доставляет ему удовольствие.
– О да… ещё… ещё… вот так, – с придыханием говорит он, пока она его колотит. И вдруг, поворачиваясь к ней, совсем другим тоном спрашивает: – Чего? Какие ещё пакеты?
– Тут они лежали, – в ярости отвечает Люба.
– Люба!
В изумлении мы смотрим, как из машины, припарковавшейся неподалёку, выходит светловолосая женщина лет сорока и стремительно направляется к нам. Это мама Любы, и она изумлена не меньше. Представьте, мы в компании каких-то непонятных мальчишек, а один из них гарцует, пытаясь стряхнуть с себя Любу.
– Дочь! Ты что, совсем офонарела?
– Я нечаянно оставила тут пакеты, а он взял их! – кричит Люба.
– Не брал я никаких пакетов!
– Погоди, Люба, – вмешивается Женя, – эта скамейка слишком маленькая, еле вмещает четверых человек, а на землю ты бы пакеты ставить не стала – и, значит, не выпустила бы их из поля зрения.
– О каких пакетах идёт речь? – сухо спрашивает Любина мама, и нам приходится объяснить ей. К нашему удивлению, Ирина Дмитриевна не торопится с обвинениями.
– Может, мальчик и прав, – говорит она – за её спиной ребята под шумок смываются, – ты ведь могла попросту оставить свои подарки в пиццерии.
– А косметичка моя тогда почему здесь?
– А ты её не могла в кармане куртки нести?
– Могла, – помедлив, признаёт Люба.
– Так вот, наверное, потому она лежит здесь, что ты не следишь за своими вещами, оставляешь их повсюду. Так что нечего перекладывать с больной головы на здоровую. А на звонки почему не отвечаешь?
– Не заметила, – потупилась Люба. – А ты как здесь оказалась?
– Мы с Вадимом всё равно мимо проезжали – надеялись вас захватить. А припарковались здесь, за пиццерией, потому что возле входа мест нет.
– Можно я пойду спрошу, не находили ли там пакеты? – умоляюще смотрит на неё Люба.
– Иди, хотя вряд ли можно на что-то надеяться в такой ситуации. – Губы у её мамы тонкие, явно сердится.
В пиццерии, стоит заговорить о пакетах, добродушного вида толстушка, стоящая возле витрины с десертами, расплывается в улыбке и направляет нас к охраннику. Тот говорит, что оставлять пакеты в общественных местах – плохая привычка.
– Хорошо ещё, они бумажные, видно, что в них там лежит – и женщина, сидевшая рядом, сказала, что это девчушки какие-то забыли. Мы ещё запись с камеры видеонаблюдения посмотрели на всякий случай.
– Понятно, извините! Спасибо вам большое! Больше не будем, – пищим мы, прощаясь.
– Ну, вот видишь, – встречая нас возле машины, ворчит Любина мама. – Следить надо за своими вещами, а не обвинять посторонних людей.
Праздник окончен.
Глава 11
На следующий день у меня портятся отношения с бабушкой. Всплывают кое-какие подробности вчерашнего дня, о которых мне, разумеется, не пришло бы в голову рассказывать ей. Но бабушку навестила знакомая, подруга которой живёт в Лунино и знает меня, а также Наташу, лично.
Даже страшно подумать, что бывает, когда нарываешься на некоторых взрослых. Одним всё равно, а другие словно и живут-то для того, чтобы уличить тебя в какой-нибудь гадости и тут же наябедничать старшим.
Асия Михайловна как раз из таких. Выкладывая все подробности про то, как мы размалеванные бегали по Лунино и звонили в квартиры, прямо дрожит вся, такое удовольствие ей это доставляет. Мама говорит, людям гораздо больше нравится сообщать дурные вести, чем хорошие, и это точно про Асию Михайловну. Не верю, что она полна благих намерений.
– Размалёванные? – в недоумении спрашивает бабушка.
Она не хочет верить, ведь я ушла из дома в «нормальном» виде. Она ждёт, что я начну говорить, что это не так. Но не могу ведь я утверждать, будто того, о чём рассказывает Асия Михайловна, не было. Это было. Только… только… я не нахожу слов.
– Раньше такого с Мариной никогда не было, – с потерянным видом говорит бабушка.
– Лучше бы вы жили и дальше на своей ферме, – прежде чем уйти, важно качает головой Асия Михайловна. – Там, где город – всегда разврат.
Из-за всего бабушка в таком расстройстве, что, попрощавшись с Асией Михайловной, смотрит на меня и не знает что сказать.
– Ты… ты… – Наконец, она собирается с мыслями и неожиданно заявляет: – Распустилась совсем! И… и… знаешь что? Взяться за тебя некому! – Затем, не глядя больше на меня, уходит на кухню.
– Маме сама звони, – бросает она напоследок.
Но я пока не могу звонить маме – ухожу к себе в комнату и сажусь за уроки. Лицо всё горит. А время тянется очень медленно.
Сделав уроки, я, чтобы хоть как-то искупить свою вину, начинаю прибираться в комнате. Бабушка, к тому времени успевшая переместиться в большую комнату, видит, как я с ведром и тряпкой иду в туалет, но не смягчается.
Косясь на неё, начинаю протирать пыль в большой комнате.
– Подмети тогда уж заодно, – равнодушно роняет бабушка, даже не глядя в мою сторону.
Я подметаю пол во всей квартире. Пылесос сломался на прошлой неделе.