Много ответов у меня. И все неверные. Я это чувствую тем особым чутьем, что меня удерживает живым в зыбких и изменчивых рядах Пенитус Окулатус.
Да ведь я сам был в Хелгене. Я там служить начинал, еще ауксиларием. Но ничего особенного в той крепости нет… или увидеть мне это не дали.
- Не знаю, - честно признаюсь я. Марон глядит на меня неодобрительно.
- Думай, агент. Тебе Драконорожденного вербовать.
Легко сказать – вербовать Драконорожденного! Целестиала! Но ведь кто-то же вербовал и Неревара Воплощенного, и Защитника Сиродила, и тех, кто до них еще был. И сражались они за нашу Империю, кто – сам о том не подозревая, кто – осознанно и по собственной воле. Много у них ограничений, у всемогущих Целестиалов, странно прихотливые это сущности.
Но если вдруг мне придётся его вербовать в Хелгене – что я буду делать? В военной крепости его держать, где он казнь мятежников (а ведь к мятежникам еще людей подбросят, чтобы разбавить компанию) увидит и запомнит навсегда?
Нет, не лучшее место для такого Хелген. Там только на страхе играть можно, на нервном напряжении, которое человека заставляет глупости делать. Но верных стражей из тех, кто за страхом пошел, не получается никогда – а уж рисковать, дразня Драконорожденного, я не стану. А то окажусь потом на плахе сам, как те, кто писал доклады об Ульфрике тридцать лет назад.
Да и дэйдра бы с ней с казнью, но что с Империей будет, если я ошибусь? Целестиал – это один золотой шанс на тысячу, на десятки тысяч. Это наше выживание, наша победа в войне, если суметь грамотно разыграть все козыри.
Но вот, допустим, со мной Драконорожденный. Если он – враг Империи, я его убью, и конец операции. А если он не противник Империи, но его совсем не тянет сложить голову во славу её? Если жестокость, с которой мы расправляемся с мятежниками, ему противна? Нет, надо уводить его из Хелгена прочь и аккуратно показывать то, что его привлечет, что оставит тепло и доверие к нам.
И вот тут я наконец догадываюсь.
- Ривервуд! – выпаливаю я в лицо Марону, и тут же поясняю, - Ривервуд рядом с Хелгеном стоит, и там моя семья ещё живёт. Я могу привести его туда, принять, как гостя, одновременно направляя его в нужную нам сто…
Марон поднимает ладонь, останавливая мой поток объяснений. Ему достаточно и того, что я понял, как мне действовать – а я понял, и чувствую себя так спокойно, словно целая когорта Легиона меня щитами заградила. Если теневые агенты Пенитус Окулатус проектировали твою операцию, то ты всё равно что эгидой Акатоша укрыт.
Ох и ругался же, верно, Туллий на командира – ему тащить своих легионеров с Черного Брода (где можно было бы сразу Ульфрика и казнить) к Айварстеду (уж там-то наверняка стоит его на эшафот послать), но нет, в Айварстеде ждать подкрепления и новых пленных, которых зачем-то вести в Хелген, не слишком известную и не слишком большую имперскую крепость. И рискованно, и тяжело, и непонятно.
Но у Марона привилегии выше. У Марона – указ с печатью Императора. Туллий ничего не знает об операции Пенитус Окулатус, только догадывается, что повсюду будут шнырять шпионы – и не только имперские, но это не его забота.
Должно быть, злит это старого генерала, как дэйдрота цепи.
- Тебе придется соревноваться в скорости и качестве и с талморскими агентами, и, возможно, с кем-то из Братьев Бури – хотя это совершенно не их стиль. Неудобная и долгая операция, но без ее гласности невозможна гласность казни Ульфрика. Поговори со старшим мистиком. Через три дня ты отправляешься в Айварстед. Не забывай, никто, даже Туллий, не знает, кто ты такой и на кого ты работаешь – и узнать этого никто не должен.
Я киваю. Много сил немилосердно пожирают прожорливые чужие личности, под которыми агенты ходят по Нирну, но это стоит того. Я мог бы расстаться с прошлым именем и с прошлой памятью, с прошлой семьей и прошлым самим собой – дал мне Пенитус Окулатус другие личины, а у меня-первого, меня-настоящего было слишком много неприятных якорей, которыми надо было осторожно заниматься, чтобы не вызвать подозрений. И одним из таких неприятных якорей был Ривервуд с дядей Алвором. Я был вынужден изредка навещать его, притворяться тем неопытным мальчишкой, мечтающим о звании легионера и наконец до него добравшимся – пусть к Алвору не было у меня никаких нареканий, я любил его по-своему, менять личности без твердой и ясной цели мне никогда не нравилось.
А вот же – не зря я туда ездил.
Больше инструкций на данный момент у командира Марона нет, и он коротко разрешает мне идти. Красный флажок, что он крутил в пальцах, твердо красуется на карте – там, где обозначено имперское поселение Хелген.
Я салютую – за Императора! – и ухожу.
Старший мистик рассказывает мне многое из того, о чем я не знал, или, может быть, слышал не совсем верно. Он говорит, что есть возможность выследить душу Драконорожденного – у Талмора есть подобное устройство, скрытое далеко на Алиноре, а у нас могли бы послужить этой цели Свитки. Но нет больше Свитков. Все они исчезли из Башни Белого Золота, едва вступил под своды древней имперской твердыни Наарифин.
Защитный механизм – имперский или айлейдский, мне не говорят. Но Свитки затерялись по всему Тамриэлю, в разных временах, а то, может, и дальше сгинули – на берегах легендарных земель Акавира, или Атморы, или вовсе сказочной Йокуды. Какие-то из них мы нашли, и этого хватило мистикам для помощи Пенитус Окулатус, но основную работу придется делать вручную, без доступа к магическим подсказкам.
Как будто впервой. Агенты Уриэля Септима Седьмого имели доступ и к Свиткам, и к пророчествам, в то время еще не грянул Кризис опустошающей волной и не смели наши богатства и знания эльфийские армии, а ведь работали вручную, чтобы обеспечить надежность.
Старший мистик говорит и о чертах Целестиалов, которые я могу использовать при вербовке. Смешно, что Целестиал, обладая силой, способной остановить богов, не может убивать тех, кто является важным звеном в его судьбе – сам он об этом не подозревает, конечно же, но такой запрет есть. Если мне повезет, то до определенного срока от Целестиала (если Драконорожденный окажется Целестиалом) я буду защищен.
Славно быть смертным. Только мы можем вволю предавать и предаваться любой из страстей, будь то слепая верность, жестокость, отчаяние, власть или тысячи и тысячи других. Пожалуй, только зарывшись в пыль архивов Пенитус Окулатус, я по-настоящему начал это осознавать.
Меня готовят. Мне дают советы. Меня снабжают необходимыми деталями.
Меня отправляют в Айварстед.
Командир Марон стоит с каменно-непроницаемым лицом, в глазах – непримиримый железный холод. Если я не справлюсь и выживу, он лично позаботится, чтобы остаток моей жизни был наполнен яркими впечатлениями. Пенитус Окулатус умеет это гарантировать.
Он не задаёт вопросов, чтобы проверить, готов ли я. Он просто спрашивает – готов ли я, не осталось ли у меня невыясненных моментов.
- Нет, командир, - отвечаю я. И это правда. Вся эта операция – это большая, огромная, неподвластная провидению импровизация. Оттого и режет натянутой стальной струной взгляд Марона-старшего.
- Удачи, Хадвар, - говорит он и щурится на сверкающую вспышку портала.
***
Есть одна вещь, которую Империя выполняет так быстро, как, наверное, никто другой: казнь.
Процесс казни не отличается продолжительностью, зверствами, прелюдиями, молитвами или прощаниями. Он краток и в кратости красноречив. Тем и отличается публичная имперская казнь от тайной имперской казни, проводимой агентами Пенитус Окулатус – последняя, напротив, может длиться даже годами, с отсрочками, фальшивыми помилованиями, заранее провальными побегами и притворно подкупленными стражами. Конечно, всё это затевается исключительно ради того, чтобы сломать волю заключенного и помутить его рассудок: от боли его магия может заградить, а от такого разве что безумие.
Я в таких мероприятиях, слава Акатошу, пока не участвовал. Мне достаются короткие следствия, короткие казни, дольше месяца ни разу не было.
И вот я хожу по Хелгену, молодой легионер Хадвар, с потрепанным пергаментом в руках: это список заключенных. Имена оттуда я уже наизусть знаю и в лицо каждого прибывшего запомнил надолго, но хожу по двору крепости, отыскивая каждого из осужденных. Имперская исполнительность, что поделать.
Наклоняясь к очередному солдату Бури и выслушивая его имя вперемешку с грязными проклятиями, я успеваю сделать множество вещей. Во-первых, я успеваю поглядеть на Туллия – генерал, так и не спешившийся до сих пор, занят беседой с парой талморцев – я узнаю Эленвен, первого эмиссара; другой эльф мне не знаком. У них острые взгляды. Острые – и потому я мысленно колеблюсь, вычеркивать ли их из списка своих конкурентов. Нет, тайный агент так никогда на задании себе глядеть не позволит – это его выдаст сразу. Но это у нас. А у талморцев чем надменней и презрительней вид рядом с низшими, чем отточенней наподобие копья взгляд – тем естественней.
Может, младший офицер и агент. С талморцев спускать глаз нельзя. Эльфы очень любят магией пользоваться в своих операциях, это мне совсем не нравится, я в магии смыслю только самое необходимое. Раны залечить могу. Чары слабые и короткие напустить. Сражаться никогда ею не любил да и не мог толком. Эльфы – совсем другое дело. Много можно придумать способов человека украсть прямо на моих глазах, я же этого обязан не допустить.
Сложно.
Во-вторых, я, словно бы проверяя искренность слов мятежника, пристально смотрю ему в лицо. Он думает, я не верю, что он имя подлинное назвал, хотя я вижу, что он не врёт. Мне надо запомнить каждую черточку его внешности и каждую ее проанализировать. Мне надо за каждым из списка так же пристально следить.
В-третьих, я вижу краем глаза въезжающую в Хелген телегу с последними пленниками. Это я понимаю мгновенно: мой взгляд выцепляет роскошный мех на одеянии того, кому бы я с огромной радостью вскрыл горло за каждую агентскую бессонную ночь и за всё то, что он натворил в моей родной провинции.
На эту телегу сейчас каждый во все глаза смотрит, и я сразу же выпрямляюсь, позабыв про солдата, и тоже смотрю. Трое в телеге. Нет. Четверо.
Четверо?
Эта мысль у меня не задерживается, хоть я и успеваю подметить ее необычность. Не нравится мне то, что их четверо. Не так что-то.
Телега подъезжает всё ближе, и я узнаю в ней еще одного человека. И внутренне скалюсь довольно, не могу удержаться: попался наконец! К этому у меня личные счёты. С детства мы грыземся, а как развела дорога – меня в Легион, его к Братьям Бури – до сих пор встретиться не удавалось.
Он мой взгляд встречает молча, исподлобья, но гордо, как и всегда прежде. Выдерживает. Но я не особо давлю, и он не особо давит – только в этом взгляде я узнаю что-то такое…
Родное. Особое.
И догадываюсь. Будто молния хлестнула наперерез, освещая то, что я не заметил в первые секунды.
Ведь Ралоф тоже из Ривервуда. Верен Братьям Бури. Пойман рядом с Ульфриком, несмотря на то, что даже не офицер – или какие там ранги у мятежников. Та же комбинация.
Он отводит взгляд, но я вижу, что и он обо мне догадался.
Ситис тебя побери.
Так и рвется с языка вопрос: продался Талмору за золото или околдовали тебя? Много есть способов верного агента заполучить, особенно из обычного солдата, с магией не знакомого: иллюзии, чары, дурманящие разум. Мы и сами так порой делаем. Но у нас после Кризиса Обливиона и второго Маннимарко с магией непросто, и даже специалисты Пенитус Окулатус не всегда способны на такое.
Но мы говорим о Талморе. О легендарных эльфийских искусниках.
Одному Шору ведомо, почему Ралоф делает то, что делает. Моё дело сейчас – проследить, чтобы топор палача угодил куда надо. Я ошибался прежде, подозревая в обычных людях шпионов, но упрямо звенит у меня всё внутри: не бывает таких совпадений. Не бывает.
Не бывает!
Но я вижу нетерпеливый жест Туллия и отрывистую резкую команду капитана рядом со мной, поэтому занимаюсь тем, чем должен: зачитываю оставшиеся имена. Мятежники спрыгивают с телеги один за другим, проходят мимо меня к плахе. Я задерживаю взгляд на человеке откровенно бандитско-воровской наружности: Локире из Рорикстеда; чем Свитки не шутят?
Но нет, Локир из Рорикстеда не осведомлен о том, что может стать посланником божественной воли. Равно как не осведомлены об этом и наши стрелки. Когда его тело уволакивают два солдата, я оборачиваюсь к последнему оставшемуся.
Его нет в списке.
Вот что мне показалось неправильным – четверо человек в телеге, когда в списке остаются не отмеченными только трое! За этой операцией наверняка не я один слежу. Неверно составленный список мне бы не дали – всё проверяется по несколько раз. Но…
Но его нет в списке! – это ли не первый сигнал мне?!
Нельзя торопиться. Я въедаюсь в него взглядом, но бесполезно – он невзрачен, как придорожный камень, и столь же незаметен. Мне почти тяжело рассматривать его. Тянет отвести глаза, забыть увиденное, и только многолетние тренировки не позволяют мне это сделать.
- Кто ты? – спрашиваю. Голос спокойный, вежливый, в меру мягкий – человеческий голос, правильно настроенный, может с людьми чудеса творить, равно как и взгляд, и вид, и жесты. Мне нужно быть Хадваром-легионером, помощником палачей, и одновременно другом Драконорожденному, если есть он среди осужденных. Потому я со всеми приговоренными сегодня так говорю.
А он молчит. Молчит, потерянно, словно сумасшедший, немилосердно выброшенный с Дрожащих Островов в бренный мир смертных. Да как долго молчит – теряет терпение капитан рядом со мной, вот-вот швырнет беднягу в поредевшую толпу заключенных.
Голос старшего мистика в моей голове прорывается сквозь тупую тишину и кроет меня последними словами. Я так это живо представляю, что почти вздрагиваю. Но это же и вытаскивает меня в реальность, где я (не торопливо! естественным тоном! словно и не было жуткой, нелепой, выдающей нас с потрохами паузы!) спокойно и капельку сочувственно говорю:
- Немногие из твоего народа осмеливаются прийти в одиночку в Скайрим. Мне жаль. Мы позаботимся, чтобы твои останки отправили домой.
Он смотрит на меня огромными круглыми глазами. У меня уже почти никаких сомнений не остаётся, но играть я должен по правилам: смотрят и имперцы, и мятежники, и талморцы, и Ралоф косится краем глаза, хоть это и почти незаметно.
Я поворачиваюсь к капитану.
- Капитан. Что с ним делать? Его нет в списке.
У капитана совсем не осталось терпения. Очень уж долго длится эта операция, хотя по меркам Пенитус Окулатус она происходит быстрее, чем «молниеносно». Но с момента поимки Ульфрика у Черноводной реки прошло слишком много времени, и слишком измотаны дразнящим ожиданием солдаты Туллия.
- В бездну список! На плаху его!
Я не спорю.
- Есть, капитан. Заключенный, следуй за капитаном, - говорю я. Не было пока никаких конкретных знаков, что указали бы, что именно он – Драконорожденный, или что именно он – Герой. Когда такой знак будет – я первым брошусь закрывать его от любой опасности собственной грудью, но пока что всё должно идти как намечено.
Пророчества, мистицизм, Целестиалы, будь оно всё неладно.
Генерал Туллий обвиняет Ульфрика, впрочем, с достаточным достоинством, чтобы это не выглядело жалким унижением пленника с заткнутым ртом. Сквозь кляп Буревестник даже не может ему ответить.
Я полностью согласен с подобной мерой предосторожности. Вдруг опять Раскричится. Торуга, говорят, для погребения по частям сшивали жрецы.
- Вы начали эту войну и погрузили Скайрим в хаос – теперь Империя воздаст вам по заслугам и восстановит мир!
Генерал Туллий никогда не любил долгие речи. Он человек действия. Поэтому ни для кого в Пенитус Окулатус не секрет, как часто двое доверенных Императора, Туллий и Марон-старший, спорят до хрипоты и сквозь зубы проклинают один другого, когда их интересы пересекаются. Тяжело командиру с Туллием. Да и с нами, наверное, непросто – удержать в руках верность и послушание стольких агентов.