— Ты часто видишь его? Говоришь с ним? — невпопад спрашивает Регулус, останавливаясь на мгновение. Барти понимает, о ком он, в мгновение ока.
— Смотря что ты понимаешь под «часто», — помедлив, осторожно отвечает Барти. — Чаще, чем тебя. Чем ты вообще занимался эти полгода? Я ничего не знаю о твоих операциях.
Рег его будто не слышит.
— Он много рассказывал тебе? О своем прошлом?
Барти приглушенно фыркает, едва не расплескав чай себе на колени.
— Ага, мы каждый вечер чаи гоняем. Он мне еще и автограф оставил, хочешь, для тебя тоже попрошу?
— Я серьезно, — Регулус вдруг оборачивается. Бокал в его руке уже пуст, но куда страннее то, что он и правда говорит всерьез. — Серьезно, Барти, он говорил тебе хоть что-то? Хоть что-нибудь?
Первое правило приближенных Темного лорда — не упоминать ни о чем, связанном лично с Темным лордом.
Барти невольно ощущает, как этот разговор перестает ему нравиться. Всё это начинает напоминать допрос, только допрашивать его некому — Регулус носит Метку точно так же, как и он сам.
— Да, — помедлив, все же отвечает Барти.
— Это было очень осторожное «да».
— Я осторожный человек, Рег, — он усмехается, но больше не спешит прогонять собственную настороженность прочь. — С чего вдруг такие вопросы?
Блэк качает головой.
— Множество блистательных волшебников готовы отдать за него свои жизни. Он дал нам эти Метки, привязал нас к себе… но что мы получаем взамен?
Горчащий чай застывает у Барти во рту. Он сглатывает почти с усилием. Если бы Регулус не был его другом, он бы уже закончил этот разговор и аппарировал прочь.
Но Регулус — его друг. К сожалению. Это должно что-то значить даже во время войны.
— Я видел, что делает Мальсибер, — тихо продолжает Рег. — Видел, к чему он принуждает других под Империусом. Сколько проживет магл, если заставить его отпилить себе руку? Сколько у него займет сам процесс, если применять только магловские инструменты? Я предположил, две минуты. Всё это затянулось на час, а то и больше. Я не стал дожидаться конца.
Мальсибер. Это имя Барти знакомо.
— Ты не на то смотрел, — терпеливо говорит Барти. Ему вдруг разом становится легче: это не из-за Темного лорда, это из-за причуд Мальсибера и забав с маглами; так гораздо проще. — Мальсиберу плевать, как быстро магл может отпилить себе руку и как будет орать в процессе. Он пытается разобрать Империус по составу. Представляешь, что за заклятие это должно быть, чтобы заставить человека перешагнуть через первичные инстинкты? Чтобы извратить боль и страх так, чтобы они воспринимались как наслаждение, без единого следа воздействия на разум? И не на пару секунд — на целый час! Любую иллюзию можно разбить болью, а от Империуса способ только один — Круциатус или Авада. Поэтому Мальсибер и возится с маглами. Ему любопытно, как устроены Непростительные.
Регулус ставит бокал на парящий поднос и смотрит на Барти. Очень внимательно смотрит.
— Ты применял их? На маглах или волшебниках? — дождавшись кивка, он задает еще вопрос. — Которое?
Барти не отводит взгляда.
Лорд говорил, он должен гордиться своими способностями. Не каждый семнадцатилетний волшебник может сотворить полноценные Непростительные заклятия. И не каждый из способных на это семнадцатилетних волшебников может впоследствии сохранить лицо.
— Все три.
Бокалы на подносе издают тончайший, едва слышный звон. Хрусталь, заставший еще, наверное, прадедов Вальбурги Блэк, идет крохотными неразличимыми трещинами.
— Дурак, — обреченно шепчет Регулус. — Дурак. Зачем? Ты же знаешь, что Смертельное…
«Мне приказали».
Даже в мыслях звучит унизительно; подло. Все это говорят, когда оказываются перед судом Визенгамота, с тенями дементоров, ждущими их в дверях. Я невиновен. Мне приказали.
Безупречная прозрачная чистота Непростительных: само их устройство подразумевает вину. Невиновный не сумел бы применить такое заклятие.
«Ему было любопытно, смогу ли я — и каково это будет».
Барти не говорит и этого: это не касается Регулуса, это не касается никого, кроме него и лорда Волдеморта.
— Мне было интересно, — отвечает он взамен. — Смогу ли я. И каково это будет. Рег, черт возьми, успокойся, не то придется потом объяснять леди Блэк, что мы сделали с ее фамильным сервизом…
Регулус бросает безразличный взгляд на треснувшие бокалы и вдруг начинает смеяться.
— Нет, зачем ты это сделал, Барти? Чтобы он тебя похвалил? Сказал, какой ты хороший мальчик, готовый разорвать собственную душу Непростительным ради чужого признания?
До Барти вдруг начинает доходить, что бокал был наверняка уже не первый.
— А что еще ты готов сделать для него? — проникновенно спрашивает Регулус. — Басти, вон, устраивает теракты. Ты пока только пробовал, но, если тебе понравилось, может, он разрешит тебе отдыхать от работы в Министерстве почаще? Как Мальсиберу?
Барти направляет на него палочку и сотворяет отрезвляющее заклинание, пока его пьяный и не в меру разговорчивый друг не договорился до собственной казни. Блэк запинается на середине тирады, будто споткнувшись; жмурится: отрезвляющее по ощущениям как рождественский фейерверк, взорвавшийся в черепной коробке.
Барти молчит.
И Рег молчит.
Первая Авада — это больно. Незаживающий шрам на всю бессмертную вечность души, который не исцелить ни одним заклинанием. Барти помнит, как задохнулся вечноосенним воздухом Англии, будто ослепнув в одно мгновение; как что-то внутри него, цельное и живое, вдруг треснуло, обнажив сырую рану, расползающуюся по краям.
Смерть одного аврора этого не стоила. Он это знал. И человек, приказавший ему сделать это, тоже знал.
Но так было нужно, так сказал ему лорд, и Барти не спорил. У половины авроров души расколоты Непростительными, только никто не судит их за это; он должен быть готов.
— Ирвен погиб при задержании на прошлой неделе, — негромко говорит Барти. — Официальная причина смерти — огненное заклятие. Знаешь, для чего авроры сжигают тела Пожирателей, Рег? Чтобы никто не понял, что их убило. А знаешь, как допрашивают Пожирателей? Никакая окклюменция не спасет от веритасерума и Империуса после нескольких дней в Азкабане. Хочешь просмотреть протоколы, Рег? Или постоять за дверью камер допроса, послушать, что происходит внутри? Каждая капля веритасерума на учете. Пока заполнишь все нужные отчеты, пока дождешься подписи, пока получишь разрешение… насколько быстрее и проще будет Круциатус? Камеры заперты. Никто не смотрит, что происходит за их дверьми.
Он поднимается, оставив чашку на милость магии домовика. Злость — вытренированная, ледяная — вскипает внутри, заставляя кончики пальцев покалывать от готовой вырваться наружу магии. Он младше Регулуса на полгода, Регу семнадцать и Барти семнадцать, только Рег так и остался мальчишкой, мечтающим о Темной Метке и древней славе чистокровных родов, а Барти…
— Круциатус, — Барти криво ухмыляется, — невозможно спутать ни с чем другим. Люди не кричат от Круциатуса — хрипят, воют, как звери. Голоса под Круцио на человеческие непохожи. Очнись, Рег! Отец велел мне присутствовать на допросе, едва мне исполнилось семнадцать! Не нравится среди Пожирателей смерти — иди, поработай в его отделе! Что ты делал эти полгода? На какие операции тебя отправляли? Или лорд пожалел тебя, оставил размышлять о высоком в родовом гнездышке, чтобы ты не запачкал руки?
Регулус вздрагивает, словно от резкой пощечины; сжимает ладонь на древке палочки, едва сдерживаясь от того, чтобы не ответить так, как его учили отвечать на оскорбления — боевым заклятием. Барти ядовито ухмыляется и допивает чай одним глотком; времена, когда они соревновались на факультете за право быть первым из первых и лучшим из лучших, уже прошли. Фамилии Домов больше ничего не значат, Метка уравняла их всех. Выбирать слова больше не нужно.
Рабастан сказал ему то же самое, вдруг думает Барти. Рабастан был здесь. Слышал всё это. И сказал Регулусу то же самое.
Барти глубоко и беззвучно вдыхает. За окном гостиной, на площади Гриммо, лондонская ночь непроглядно-черна — как все их последние несколько лет.
— Еще что-нибудь, Рег? Или я могу потратить оставшиеся четыре часа на отдых?
— Ты мог отказаться, — вдруг говорит Регулус. Его голос кажется непривычно отстраненным и оттого чужим. — Когда твой отец велел тебе присутствовать на допросе, ты мог отказаться. Но ты этого не сделал. Держу пари, ты даже предложил лично провести допрос, и, возможно, он даже согласился… возможно, ты блестяще его провел, вы добились показаний, отчет был безупречен, даже самые дотошные бюрократы не нашли бы, к чему придраться. — Он хмыкает с неясной злой горечью. — Крауч-старший, кровавый палач Министерства. И Крауч-младший, который станет еще страшнее него.
Значит, разговор закончен. Барти призывает невербальным Акцио свой плащ с нижнего этажа; как и самого Регулуса, его сдерживают незыблемые правила вежливости, которым обязан подчиняться как хозяин, так и гость. В ином случае он бы не оставил подобное без ответа.
Регулус следит, как он застегивает плащ, мимоходом обновляя чары, поддерживающие одежду в идеальном состоянии при любой погоде. Гордый, как все Блэки; извинений от него можно не ждать, и Барти не собирается совершать эту ошибку. Он привычно сплетает аппарационные чары, но удерживает их за миг до активации.
— От некоторых магических контрактов нельзя отказаться, Рег, — спокойно напоминает он, коротко указав взглядом на левую руку друга. — Увидимся.
— Увидимся, — эхом повторяет Регулус.
Аппарация размывает звук его голоса, но проходит безупречно, как и всегда.
***
Поздняя английская осень неотличима от английской зимы и ранней английской весны. Барти не помнит, которое число на календаре. С Маховиком времени все дни сливаются воедино, а бланки Министерства зачарованы — на каждом из них уже проставлена дата.
Письмо в его руках датировано декабрем семьдесят девятого года. На обороте стоит фамильная печать Блэков, еще хранящая остаточную защитную магию; Барти узнает почерк — это почерк Вальбурги Блэк.
Вальбурга Блэк спрашивает, где ее сын.
Барти поднимает глаза на человека, вручившего ему вскрытое письмо.
— Я не знаю, где Регулус, милорд. Если он не отвечает на вызов Метки, возможно ли аппарировать к нему?
Левая рука отзывается едва ощутимым горячим жжением.
— Метка — пожизненный контракт, — бесстрастно напоминает Темный лорд, — и Регулус Блэк больше им не связан.
Регулус мертв?
Воздух комнаты, пахнущий пергаментом и чернилами, складывается в невидимое лезвие и входит ему под дых. Регулус Блэк, лучший ловец Слизерина, девять лет вытерпевший его в роли друга Рег, мертв?
Барти заставляет себя вдохнуть неподвижную, обледеневшую тишину.
— Его Метка мертва, — повторяет Темный лорд. Он легилимент, ему не нужно отвечать словами; Барти уже не пытается закрыться окклюменцией в моменты их встреч. — Отследить ее теперь невозможно.
Разум Барти оживает от холодного оцепенения и начинает работать в два раза быстрее обычного. Регулус мертв; мертвецы не оживают; этого не исправить. У него будет время для скорби. Потом. Потом.
Сейчас он должен сосредоточиться. Как они это допустили?
— Как он умер? — глухо спрашивает Барти. Лорд в ответ смотрит на него пристально и остро.
Как они это допустили?
Если бы это были авроры, он бы уже знал. Барти прокручивает в памяти бесчисленные отчеты о задержании, протоколы допросов, услышанные в коридорах и залах Министерства обрывки разговоров. Должно быть хоть что-нибудь. Что-нибудь. Упоминание лишней жертвы. Угрюмое хмыканье авроров в ответ на слова о непричастности Дома Блэков. Неслучайно задержавшийся на нем взгляд: надо же, сын Крауча не разглядел в школьном друге Пожирателя смерти…
Что угодно.
Ответ, который приходит к нему спустя несколько секунд, оказывается гораздо проще. Барти смотрит на письмо в своих руках: леди Блэк, обратившись к своим связям в Визенгамоте и не отыскав свидетельств, пришла к такому же выводу.
— Вальбурга думает, что Регулуса убили Пожиратели смерти.
Лорд кивает.
— Я не знаю, так это или нет. Если это правда, то я с радостью отдам виновного тебе и Лестрейнджам, но я не думаю, что в рядах Пожирателей смерти найдется подобный идиот. Смерть Регулуса будет стоить нам поддержки Дома Блэков.
Вальбурга не простит им этого. Только если бы им удалось сфабриковать доказательства, что в гибели Регулуса виновен аврорат… но тело Регулуса еще не было найдено, иначе бы оно уже находилось у семьи Блэков…
Невозможно. Слишком рискованно — и цель не оправдывает подобного риска.
Регулус мертв; скорее всего, его убила нелепая случайность или слишком неосторожный дурак из людей Темного лорда, Дом Блэков публично заявит о прекращении любой поддержки сторонников Волдеморта, на голоса Визенгамота снова обрушится хаос, и…
Барти возвращает письмо на стол. Ему приходится применять техники окклюменции, чтобы заставлять себя не думать о смерти друга — только о том, что имеет значение прямо сейчас.
Он подходит ближе к лорду. В вечерних тучах над Лондоном не разглядеть ничего, кроме точек-огней на магловском самолете, поднимающимся от Хитроу, но и те скоро пропадают в мутных сумерках. Даже маглы, обычно пользующиеся своим блаженным неведением, чувствуют магическую войну: вся Британия пропитана страхом.
— Мой отец воспользуется этим. С поддержкой Дома Блэков он легализует Непростительные для аврората.
Война превратится в бойню.
И как бы ты ответил ему, спрашивает бессмертный бесплотный голос, змеящийся в его мыслях.
Барти раздумывает над ответом. Вариантов у них не так и много.
Прошлое смеется над ним знакомым голосом: ты можешь отказаться, пока не поздно, но Барти не верит голосам из могилы. Он никогда не припоминал Регу тот разговор. Никогда не признавал вслух, что тот, на самом деле, кое в чём не ошибся.
— Нам придется заставить их бояться, — говорит Барти, — так, чтобы они не верили, что даже Непростительные способны их защитить.
У настоящего острый внимательный взгляд и два голоса: тот, который звучит внутри, и тот, который звучит снаружи. Тот, что внутри, обещает ему всё, чего он желает; скользит по его разуму невесомым шепотом: я не сомневался в тебе. Тот, что снаружи, спрашивает: и с кого бы ты начал, молодой Крауч?
Семнадцатилетний Барти Крауч знает правильный ответ. Предателям нет пощады.
— С Ориона Блэка, милорд.
========== О свободе ==========
Как… тяжело… вспоминать.
Год.
Какой идет год?
Августовская ночь пахнет цветами, травой и магией. Воздух здесь едва не искрится магией: лепреконы, вейлы, волшебники, зачарованные мячи, обереги, безобидные игрушки, всем этим пропитан Дартмур и огромный ревущий стадион.
Стадион.
Разноцветные флаги сборных.
Белый клевер, зеленые лепреконы. Чёрно-красный снитч, крылатые вейлы. Белый… черно-красный… лепреконы… снитч…
Снитч, снитч, ради всего святого, давайте же, вон он, куда смотрят ловцы?!
Лепреконы. Ирландия. Он помнит. Он помнит. Ирландия. Родина лепреконов и земля клевера.
Он помнит.
Ирландия… играет с черно-красным снитчем. Пляшущие лепреконы разбиваются на фонтаны изумрудных искр от чарующих песен вейл. Болгария, конечно, Болгария, как он сразу не понял?
Воспоминания прорываются сквозь магический заслон медленно, словно вода сквозь давшую течь плотину. Ирландия играет с Болгарией. Ирлан…
Где он?
Который сейчас год?
Проклятые цепи заклятья все еще сдерживают его память, его волю, его силу, напоминают о ледяной пустоте, что ждет его снова, если он посмеет ослушаться — но август сладостно жарок и пьян, и в нем нет ни капли мертвенного холода.