У него даже получается улыбаться. Вроде бы. Но улыбка Грюма пугает людей не меньше, чем улыбка Барти Крауча, так что, пожалуй, этим не стоит злоупотреблять.
- Как я уже говорил, в Министерстве считают, что вам рано знакомиться с Непростительными, - очень-очень спокойно говорит Барти, - и я уже говорил, что я считаю иначе. Я здесь для того, чтобы вы поняли одну очень простую вещь.
«Простую вещь» Барти формулирует осторожно, поэтому приходится сделать паузу.
- Министерство и профессора будут говорить вам, что вы в безопасности, - продолжает Барти, стремительно обегая взглядом класс. – Что вас защитят, вам помогут, ценнее вас никого нет. Так вот. Это всё полная брехня, и после Метки над стадионом Чемпионата по Квиддичу нужно быть дураком, чтобы этого не понять. Вы не в безопасности. Никто не в безопасности. Или, думаете, Пожиратели Смерти пришли позапускать фейерверки в честь победы Ирландии, а теперь они спокойно разойдутся по домам?!
Руку слегка покалывает, как будто по ней вновь бежит разрядом грозовой молнии всполох Morsmordre. Барти крепче стискивает костыль.
- Война с Сами-Знаете-Кем продолжается. И на войне убивают. Я здесь, чтобы научить вас, что с этим делать.
Барти гулко хлопнул о стол толстым учебником по Защите от Темных Искусств. Учебник на две трети состоял из бесполезной траты чернил, но из оставшейся трети можно было вынести хоть что-то.
Студенты поспешно зашелестели своими книгами.
- Это вас не спасет, - твердо оповестил их Барти. Кивнул на учебник. – Представьте, что вы столкнулись лицом к лицу с Пожирателем Смерти. У вас остается на действие примерно столько времени, сколько требуется ему, чтобы взмахнуть палочкой и крикнуть «Авада Кедавра». Что вы будете делать?
Во взглядах студентов читалась безбрежная пустота, примечательная отсутствием в ней каких-либо сложных вопросов и ответов.
- Что вы будете делать?! – искусственный глаз свирепо заметался из стороны в сторону, разыскивая смельчаков, что решились бы предложить решение.
- Бежать, - едва слышно буркнул кто-то в конце кабинета. Барти прищурился.
- Верно. Отразить Аваду невозможно – если только вы не стоите под сверхмощным статичным щитом, возможно, но если у вас есть сверхмощный статичный щит, то на кой черт вы сидите на моих занятиях?! Один из вариантов – увернуться, желательно, чтобы между вами и оппонентом оказалось препятствие. Авада не проходит сквозь стены. Итак, допустим, в вас выстрелили Авадой, но промахнулись; что теперь?
- Продолжать бежать? – чуть смелее добавил Финниган.
- Обезоружить?
Барти, не глядя, указал в сторону мисс Грейнджер, которой принадлежал очевидно наиболее разумный ответ.
- Обезоружить. Контратаковать. Авада Кедавра – универсальное заклятие, но у него есть некоторые недостатки. Один из них – неспособность пробивать препятствия. Другой – для сотворения полноценного смертельного проклятья необходима значительная сила и не менее значительное желание убить. Сотворить две Авады подряд почти невозможно, между ними будет определенный промежуток, и этот промежуток – ваш шанс выжить и обезвредить вашего противника.
Бартемий Крауч-младший никогда не жаловался на недостаток магической силы. Но, когда он пришел к Пожирателям, ему не доводилось прежде убивать по-настоящему – и потребовалось немало усилий, чтобы научиться этому.
- Я слышал, в прошлом году в Хогвартсе были проблемы с дементорами, - заметил Барти. Голос его остался совершенно прежним. – Вы должны были узнать про заклинание Патронуса… сложное заклинание. Не удивлюсь, если многим из вас оно не удается. По крайней мере два Непростительных в какой-то мере схожи с ним. Для вызова Патронуса маг должен сконцентрировать в себе столько счастья, чтобы даже дементоры не смогли разом его сожрать. Для вызова Авады маг должен хотеть убить. У него не должно быть сомнений, жалости, сочувствия к жертве: это ослабит заклятие, если не лишит его силы вовсе. – Барти поднял голову и внимательно скользнул взглядом по лицам сидящих перед ним студентов. – Я сомневаюсь, чтобы вам пришлось использовать Непростительное заклятье… но если всё же придётся, имейте это в виду.
Барти не требовалось проверять, готов ли он к сотворению Авады или Круциатуса. Любое из Непростительных давалось ему легко – теперь. Нелегко было раньше.
Невилл Лонгботтом похож на своих родителей. Барти пихает ему в руки кружку с чаем, потому что мальчишку почти трясет. Кто бы мог подумать, что два неказистых молодых аврора так долго будут сопротивляться пыткам и заклятию подчинения? Нет, они действительно не знали, где находится лорд, видимо, просто боялись, что могут сделать с ними под Империусом…
Барти помнил, как наконец-то треснула скорлупой ментальная защита Фрэнка Лонгботтома. И как под ней оказалась невнятная кровавая каша из боли и беспамятства. Барти ощутил его безумие в себе самом явно, ярко, до тошнотворной кислоты под языком, и всё же двинулся глубже, пытаясь разглядеть в изломанных, искаженных воспоминаниях хоть что-то, что могло бы помочь им, хоть один жалкий намек на их цель…
Но не было ничего. Империус просто перемолол раздробленный пыткой разум Лонгботтома в бесполезное месиво.
Барти не был уверен, что сожалеет. Он искал лорда. Он сделал бы то же самое сотню раз, если бы ему пришлось; безумие Лонгботтомов вызвало лишь…
Как же тяжело вспоминать. Старую память заволокло туманом, стершим без жалости любые оттенки. Он словно смотрел на очертания предметов во мгле.
Наверное, он испытывал… злость.
- Пей чай, - ворчит Барти. Лонгботтом – удачный способ устроить кое-что незаметно, но вначале его необходимо успокоить. Иначе черт знает, что из этого получится.
Мальчишка вдруг поднимает на него взгляд с решимостью, которой Барти от него никак не мог ожидать.
- Сэр, вы… вы будете нас учить сопротивляться… Круциатусу?
Барти хмуро разглядывает его. Поджимает губы.
- Нет. Я не пытаю студентов, даже если тебе понарассказывали сказок о Грозном Глазе.
- Но… вы же учите нас, что делать, если на нас нападут Пожиратели.
Упрямый малолетний дурак. Барти на долю секунды действительно хочется швырнуть в него Crucio и потом спросить, понравилось ли ему, и многому ли это его научило. Конечно, он этого не делает. В стенах Хогвартса вообще лучше воздерживаться от лишних Непростительных.
С другой стороны, мальчишка прав. У них никто не попросит предъявить сертификат о пройденных курсах аврората, прежде чем запереть в камере и истязать бесконечным Crucio.
Барти понимает, что злится. Но не на Невилла Лонгботтома. Эта злость жила в нем уже очень давно, очень, очень давно, и именно она привела его когда-то к человеку, чье имя боялись называть во всех уголках волшебного мира.
- Послушай, - наконец говорит Барти после затянувшегося молчания, - и постарайся запомнить это без магической напоминалки. Я знаю, парень. Вас нужно учить, что такое Круциатус, Империус и Авада, что за магия считается запретной и почему, как ей противостоять и как ее сотворить при необходимости. Особенно, если вы всё равно столкнетесь с ней за пределами школы. И я бы учил – я был бы рад, черт возьми, но проклятое Министерство отправит меня в Азкабан за такие вещи. Они не хотят преподавать это в школе, потому что после школы кто-то из вас пойдет в аврорат, кто-то на край света, а кто-то в Пожиратели. Я понятно говорю?
Невилл мелко кивает, не поднимая больше глаз. Барти морщится, поднимается из-за стола.
- В аврорате учат. Хочешь уметь защитить себя – иди в авроры.
Их это не защитило.
Невилл не говорит этого вслух, и не говорит Барти. Но невысказанное повисает в воздухе, вцепляется в тишину невидимыми крючьями, раздирая ее на части не хуже Круциатуса.
- Они были хорошими аврорами, - тихо добавляет Бартемий Крауч-младший, осужденный на пожизненное заключение в Азкабане за применение пыточного заклятья на двух мракоборцах. – Я их знал.
В Хогвартсе тепло.
Это слово Барти подбирает как противоположность определению последних его тринадцати лет, отрицание сосущей пустоты и мертвого холода. В Хогвартсе тепло от людей, от споров, шуток, дружеских ссор и клятв в вечной дружбе или вечной вражде. Хогвартс – живая сеть плотно сплетенных между собой живых, и даже такому, как Барти, стоящему в стороне, она позволяет дышать своей силой и кормит своим теплом.
Только Барти Краучу-младшему нет в ней места. Больше нет. Он только цепляется за нее, отчаянно, как паразит, как дементор, почуявший радость.
Или…
Или…
Тридцать два, думает Барти Крауч. Мне тридцать два года.
Из Азкабана редко выходили живыми, еще реже – в здравом уме. Барти не чувствует последнего десятка лет. Он весь – наркотический дурман Империуса, удушающий холод Северного моря. В Азкабане год идет за десяток, но что-то здесь не так, что-то ощущается неправильно, болезненно, словно игла под кожей. Словно время замерло тогда, когда его впервые коснулась склизкая омертвевшая рука конвоира, и так и не продолжило ход.
Мне девятнадцать, пробует Барти снова.
С этим согласиться намного легче.
В девятнадцать он еще был – живым. Уже мог пытать людей Непростительными, еще мог вызывать Патронуса. И где-то там, похоже, остался.
Наверное, навсегда.
***
- Если бы за отвратительные попытки защиты можно было снимать баллы, вы бы разорили ваш факультет! Еще раз!
Мальчишка-гриффиндорец пытался отдышаться и прийти в себя. Глаза у него всё ещё казались оловянными.
- Одну секунду, профе…
- Секунды будете спрашивать у Пожирателей Смерти! Imperio!
Барти в самом деле уставал от этого слова, но он твердо пообещал себе, что не вернется обратно в облик Барти Крауча, пока не научит хотя бы одного из этих придурков делать хоть что-нибудь с заклятиями, обращенными против них.
Управлять было очень легко. Барти доводилось ломать сопротивление авроров, а здесь и сопротивления как такового не было.
Дин Томас послушно запрыгал по классу, протяжно и старательно квакая. Если поначалу это было забавно, то к третьему часу беспрерывных занятий Бартемий Крауч-младший, временно Аластор Грюм, ощущал только желание наорать на безмозглых болванов всласть и разбавить опротивевшее до колик оборотное зелье крепким виски. Среди вещей Аластора Грюма, истинного сына Шотландии, обнаружились потрясающие запасы.
- Сила воли, - отчеканил Барти в двухсотый, наверное, раз. – Только это имеет значение. У вас нет ни единого шанса вырваться, пока вы не бросите в сопротивление все свои силы! Империус – всё равно что водоворот, поддаться на секунду – и уже не выбраться. Вы можете противостоять мне. Каждый из вас может! И на следующем занятии вы это сделаете, или вас ждет кое-что похуже прыжков по столам. Свободны!
Каждый может противостоять заклятию Империус. Здесь не важна магическая сила, не важны отточенность движений и верное произношение. Единственное, что важно – бороться за каждое мгновение свободы, словно за последний вдох.
Только так.
Но никто из них, беззаботных и счастливых, не знает, каково это. Даже те, кому приходилось уже сражаться за свою жизнь. И Барти Крауч, каким бы хорошим волшебником ни был, не сможет их научить, не показав им этот простой выбор: свобода или смерть.
Но если он рискнет, если он в самом деле прикажет кому-то из них отпилить себе руку или применить на себя Incendio, чтобы спровоцировать настоящий страх и настоящее сопротивление, скорее всего, надолго он сам после этого на свободе не останется.
Барти до боли сжимает зубы. Это не его дело. Его дело – играть роль Аластора Грюма и следить, чтобы Поттер дожил до конца Турнира. И совсем-совсем не его дело, что пять лет спустя кто-то из них, не умеющих пока что даже держать Protego, окажется новым Барти Краучем-младшим.
Янтарный, обжигающий горло теплом виски Барти пьет прямо из горлышка бутыли. У Грюма не водится стаканов, помимо излюбленной фляжки, а она занята оборотным зельем. Барти бы волновался по поводу возможной его реакции с алкоголем, но сейчас ему плевать.
Он не может ставить под удар операцию. Он не может ставить под удар жизнь лорда.
Но за ужином он смотрит на Каркарова, и, кажется, даже палочка Грюма в кармане куртки теплеет от ярости: надменный подонок, выменявший свою поганую жизнь за предательство и тринадцать лет беззаботно пировавший в Дурмстранге. Выменявший свою жизнь за его, Барти, жизнь, и жизнь Августа Руквуда, двух бесценных агентов Пожирателей. Ему конец, и Каркаров, похоже, знает это и сам: презрительно-заносчивый взгляд стал затравленным, помертвевшим от страха, и Барти с наслаждением мечтает о том, чтобы ему удалось лично казнить проклятого предателя. О, он бы позавидовал Лонгботтомам. Он бы вспоминал Азкабан с любовью в свои последние минуты.
А чуть дальше, через два места от Каркарова, сидит человек, которого Бартемий Крауч-младший ненавидит сильнее, чем любого из Пожирателей, отвернувшихся от лорда после его падения в восемьдесят первом. Барти никогда не смотрит на него слишком долго, боясь выдать себя, но в этот раз он всё же задерживает взгляд: директор развлекает почетного гостя беседой, и никто не заметит одного слишком внимательного специалиста по Темным Искусствам.
У Барти Крауча-старшего постаревшее лицо, вымученная улыбка и невозможно усталые глаза. Он вежливо улыбается на какое-то шуточное замечание Дамблдора, говорит что-то в ответ, но нечеловеческая усталость сквозит в каждом его слишком нервном жесте, в каждом слишком точном слове, в напряженном тембре голоса. Барти Крауч-старший потерял жену двенадцать лет назад, а в августе этого года – и тех немногих, кто оставался с ним после. Надо быть слепым, чтобы не замечать, что это сделало с ним.
Барти Крауч-младший смотрит на своего отца и стряхивает с себя сомнения резко и зло, как мутную пелену подчиняющих чар.
Он научит своих студентов бороться с заклятием Империус.
Потому что он сражается во имя лорда – но он сражается честно, и он до холода в висках ясно знает: если за это его осудили на вечную пытку, то подходящего наказания за содеянное отцом не найти ни в одном из всех тысяч протоколов Визенгамота.
========== О Лонгботтомах ==========
В дверь стучат как раз в тот момент, когда Барти собирается наконец снять проклятый протез, налить себе огневиски и забыть обо всех проблемах. За дверью мнется Лонгботтом, заставляя Барти беззвучно помянуть недобрым словом весь его Древнейший род, но не впустить ученика было бы странно, поэтому Крауч хромает к двери и открывает засовы.
— Добрый день, профессор, — неуверенно здоровается мальчишка. Барти хмуро меряет его взглядом.
— Виделись, Лонгботтом. В чем дело?
— Я… я хотел задать вам пару вопросов про контрзаклинания, которые вы показывали на прошлом уроке.
Барти молча отступает в сторону, и Лонгботтом, сбивчиво поблагодарив, заходит внутрь кабинета. Дверь Крауч не запирает, но благоразумно проверяет, что чары от прослушивания работают все равно.
— Про контрзаклинания, значит, — повторяет Барти. Детектор лжи на столе явно подсказывает, что контрзаклинания Невилла не слишком интересуют, но, судя по реакции детектора, это не то чтобы прямая ложь — просто не вся правда.
— От Непростительных ведь нет контрзаклинаний?
— Всё думаешь про Круциатус? — Барти морщится и хромает к своему стулу. — Сядь. И спрашивай уже что хотел на самом деле, у меня нет времени ждать, пока ты наберешься смелости.
Если мальчишка и собирался как-то подвести беседу к ключевому вопросу, то эти слова лишают его всякого желания продолжать разговор. Но отступать ему уже некуда. Невилл садится на свободный табурет и смотрит куда угодно, только не в глаза Барти.
— Я никогда не понимал, — наконец говорит мальчишка, так тихо, что Крауч едва может расслышать, — зачем кому-то… зачем кому-то пытать другого Круциатусом до потери рассудка. Я до сих пор не понимаю.