Барти начинает слабо подозревать, что впустить Лонгботтома в кабинет было плохой идеей. Он в задумчивости касается палочкой пустых чашек, наполняя их горячим чаем. Ему ничего не приходит на ум в первые несколько секунд, но в Британии чай может исправить любую ситуацию. Барти пользуется им как бюджетным Феликс Фелицисом — во всех экстренных случаях.
Настоящий Грозный Глаз не отослал бы ученика прочь после такого. Кто угодно — МакГонагалл, Дамблдор, Спраут, но не Грозный Глаз Грюм.
— Если ты хоть раз интересовался подробностями, ты должен знать.
— Мне… никогда не рассказывали подробностей, — тихо признается Невилл. — Я спрашивал, но мне никогда не рассказывали. Недоговаривали или… уходили от ответа…
— Понятно, — негромко произносит Барти. Тишина повисает в кабинете — пронзительная, неправильная и правильная одновременно; детектор лжи все еще беспокоится, но это уже не из-за Лонгботтома, это из-за обмана Оборотного зелья. — И ты хочешь правды.
Невилл медлит, но кивает. И в первый раз с начала разговора прямо встречает взгляд Барти — пусть уже через мгновение и отводит глаза.
— Это не самая приятная правда, — сухо предупреждает Крауч. — Я считаю, что ты должен ее знать, но это твое дело. Только твое.
Невилл смотрит на него так, будто толком не понимает, для чего Барти говорит все это.
— Ты можешь уйти, — подсказывает Барти.
— Как я могу уйти?
Фраза вырывается у мальчишки явно против воли, но Барти только беззвучно хмыкает. Забавно — из всех студентов курса именно бездарный идиот Невилл Лонгботтом раньше всех прочих понял, для чего на самом деле был нужен этот первый урок со всеми тремя Непростительными. Понял по-настоящему.
Первое Непростительное — на всю жизнь…
Тишина длится так долго, что Лонгботтом, уже не ожидавший ответа, вздрагивает от неожиданности, когда слышит чужой голос.
— Ты хорошо представляешь себе Британию в восемьдесят первом?
Невилл неуверенно поднимает голову.
— Ну, я знаю, что шла война…
— Война кончилась, — перебивает его Барти. — Восемьдесят первый год. Месяц назад авроры боялись ночевать дважды в одном и том же доме. Каждого преследовал один и тот же ночной кошмар — Метка над тем убежищем, где они прятали свою семью. Родные братья не доверяли друг другу, потому что любой мог оказаться Пожирателем смерти или их союзником. Одно неосторожное слово приводило к смерти. Каждый выпускник Хогвартса знал, как использовать Аваду, даже когда она была запрещена. Война не «шла», Лонгботтом. Каждый человек в Британии жил этой войной. Представь это. Хорошо представь.
«Мне было шестнадцать, когда я присоединился к лорду. Семнадцать, когда получил Метку».
— А теперь представь, что война кончилась.
«Мы проиграли».
Это не счастливые воспоминания — их не выпили дементоры. Память поблекла после Империуса, оттенки стерлись, но Барти все равно помнит, как оглушительно били салюты в ночь, когда Темный лорд исчез.
Никто еще не смел говорить, что он погиб. Но он исчез, и этого было достаточно.
Девятнадцатилетний Барти Крауч-младший стоял у входа в Министерство магии с бокалом шампанского в руках, смотрел, как пьют и смеются авроры, чиновники и Невыразимцы вместе, вглядывался в сверкающие созвездия салютов на черном небе — и никак не мог поверить.
— Многие из сторонников лорда сдались сами. Продавали секреты Сам-Знаешь-Кого, имена пособников Пожирателей, все, что могло купить им свободу. Достаточно было иметь Метку на руке, чтобы без суда сесть в Азкабан на остаток жизни, поэтому те оставшиеся Пожиратели, что еще были верны своему лорду, должны были скрываться. Их нападение на Лонгботтомов… это было все равно что если бы сейчас кто-то похитил Министра магии, — Барти, не выдержав, усмехается. — Твои родители были одними из лучших авроров. Поверь мне. Но это не имело значения. Они допустили всего одну неосторожность, и этого хватило.
— Мне говорили, что бой был нечестным, — осторожно произносит Невилл. — Что их поймали, когда они не были готовы…
Барти с трудом сдерживает смех.
— Мальчик, запомни: ни авроры, ни Пожиратели не ведут «честные бои». Это не дуэльный клуб. Пожирателей было четверо, они знали, когда твои родители будут уязвимы, и они этим воспользовались. Точно так же, как воспользовались бы авроры, выследив Пожирателя.
— Это не… — Невилл запинается.
— Это абсолютно то же самое. Человек, который объявил начало Турнира, Бартемий Крауч? Он узаконил Непростительные во время войны. Мы использовали одни и те же заклинания. — Барти выдыхает. Он говорит с учеником, с четырнадцатилетним мальчишкой, он должен держать себя в руках, он должен…
…ему шестнадцать — он передает Руквуду копии отцовских писем…
— Возвращаясь к твоему вопросу, — говорит Барти, — назови все известные тебе способы убедиться, говорит ли человек правду на допросе.
— Чтение мыслей.
— Все авроры учатся ему противостоять.
— Заклятие подчинения, — Невилл избегает называть это слово. Барти одобрительно кивает: оказывается, при желании блаженный дурак Лонгботтом может использовать голову по назначению.
— Можно противостоять. Еще.
— Извлечение воспоминаний…
— Фальшивые воспоминания. Хорошо. Есть еще.
— Нерушимый Обет? Можно связать волшебника Обетом и заставить его говорить правду…
— Можно, — соглашается Барти. Похоже, Невилл на самом деле думал об этом довольно долго. — Молодец. Но Обет затратен. Как и любой магический контракт, он берет свою плату. Кроме того, нельзя заключить Нерушимый Обет под любым воздействием на разум — соглашение должно быть искренним.
— Наверняка есть еще способы, — мальчишка упрямо поднимает голову. Барти чуть подается вперед.
— Нет ни единого способа удостовериться, что человек перед тобой говорит правду, — тихо чеканит он. — Можно влить в него пинту сыворотки правды, запереть в комнате с десятком детекторов лжи, взять под Империус — и у него все равно останется шанс солгать. Будь иначе, ублюдки вроде Малфоя или Каркарова сидели бы сейчас в Азкабане, где им и место! Но, по счастью, есть универсальный метод допроса. Боль, причиняемая Круциатусом, может сломать любой ментальный барьер, любые фальшивые воспоминания, любое сопротивление. Нужно только вести допрос достаточно долго.
Барти отворачивается к окну. Он не хочет заставлять Лонгботтома смотреть ему в глаза.
— Семья Лестрейнджей и Пожиратель из Отдела магического правопорядка, Бартемий Крауч… сын знакомого тебе Крауча… четверо Пожирателей против двух авроров. У Лонгботтомов не было шанса. Круциатус сложно удерживать долго, он требует немалой магической силы и искреннего желания причинить боль. Это трудно. Даже для Пожирателей. Поэтому — четверо. Они накладывали Круцио по очереди. Час… два… кому-то достаточно минуты, чтобы сломаться. Если верить тому, что рассказывали Пожиратели на допросах, Лонгботтомы провели под Круциатусом не менее восьми часов.
К концу пытки они не напоминали людей. Так было даже проще.
Девятнадцатилетний Барти Крауч-младший потирает виски: от магического истощения ему трудно стоять на ногах. Сейчас очередь Рабастана и Беллатрисы, поэтому он и Родольф делят плитку шоколада, универсального средства восстановления сил, пополам. Шоколад не лезет в горло, его хочется выблевать вместе с воспоминаниями о сегодняшнем дне, но они должны быть уверены. Они должны знать наверняка. Они должны сделать всё возможное…
Барти, хрипло окликает его Рабастан, опуская палочку. Барти кивает и выходит вперед, повторяя себе то, что повторяли себе бесчисленные волшебники задолго до него.
Он делает это ради будущего Британии.
Он делает это ради общего блага и ради лорда, которому клялся в верности.
Перед ним — не люди. Перед ним — существа, которых с трудом можно назвать живыми, и он желает им боли. Он желает им боли. Он желает им боли, повторяет себе девятнадцатилетний Барти Крауч, и заставляет себя поверить в это одиннадцатый раз подряд.
Тридцатидвухлетний Барти Крауч смотрит на Невилла Лонгботтома магическим глазом Грюма, не поворачивая головы. Невиллу четырнадцать. Их разделяют пять лет войны и тринадцать лет — целая вечность — безумия.
Барти достает начатую плитку шоколада из ящика стола и протягивает мальчишке. Лонгботтом пытается отказаться, но Барти не собирается спрашивать. Невилл послушно принимается за шоколад; в глазах у него пусто, как будто он только что встретился с дементором.
— Если тебе станет от этого легче, их осудили на пожизненное в Азкабане, — говорит Барти. — Тех, кто это сделал.
— Почему их не убили? — Невилл поднимает голову. Его голос дрожит, но Барти не сомневается в том, что если бы Лонгботтому хватало сил — сейчас тот сумел бы создать настоящую Аваду.
— Потому что Азкабан хуже смерти. Может быть, даже хуже того, что сделали с твоими родителями. — Барти пожимает плечами. — Не знаю.
— Но Сириус Блэк сбежал из Азкабана. Что, если эти тоже сбегут?
Барти поглядывает магическим глазом на детектор лжи. Тот слегка подрагивает — реагирует на всю пронизывающую Хогвартс маленькую ложь — но это почти не заметно.
— Если они сбегут, у меня не будет времени учиться в аврорате, — еле слышно добавляет Невилл. — Я… я хотел попросить вас, профессор… чтобы вы научили меня сражаться с Пожирателями.
Шоколад застревает у Барти в горле. Несколько секунд ему приходится потратить на то, чтобы откашляться.
— Это плохая идея, парень…
С этим согласен даже детектор лжи.
— Но вы же сами говорили, что война продолжается! Что, если… если в Хогвартс придет Пожиратель смерти? В прошлом году Блэк так и сделал! Он вошел в Хогвартс! Только дементоры его прогнали…
— Сириус Блэк — не Пожиратель смерти, — машинально возражает Барти. — У него нет Метки. Лонгботтом, ты плохо представляешь себе, на что способны Темные волшебники. Представь, что однажды вместо меня в класс ЗОТИ, полный студентов четвертого курса, войдет Пожиратель смерти. В классе останутся он и два десятка трупов уже через пять секунд. Ты что, ни хрена не слушал на моих уроках?!
Лонгботтом долго молчит, не поднимая глаз. Постепенно шоколад возвращает ему некоторое подобие самообладания.
— Вы… вы сказали, мистер Крауч узаконил Непростительные? Вы тоже их применяли?
Барти, уже отвернувшийся к стопке домашних работ студентов, замирает на мгновение. Но кивает.
— И вам пригодились все три?
Барти приходится повернуться снова. Невилл смотрит на него очень внимательно и очень серьезно.
Проклятье. Проклятье. Безмозглый гриффиндорский дурак.
— Это, — негромко произносит Барти, — очень опасный ход мыслей, Лонгботтом.
Невилл смотрит на кусочек шоколада в своих пальцах.
— Я много раз бывал в больнице Святого Мунго, профессор. Я… простите. Я не должен был спрашивать. Но каждый раз, когда я… — он запинается, но Барти ждет, и мальчишке приходится продолжить. — Все говорят мне, что я должен гордиться своими родителями. Что они — настоящие герои. Я никогда не мог увидеть в них героев… может быть, раньше они были такими, но не для меня. Я просто… я просто хочу, чтобы ни с кем такого больше не повторилось. Даже если для этого придется…
— Я не могу учить студентов Аваде.
Если бы он только мог сказать правду. Шкура Грюма впервые с начала года по-настоящему становится невыносимой.
— И запомни, Лонгботтом, если ты используешь Непростительное и попадешься — ты окажешься в соседней камере с Лестрейнджами быстрее, чем успеешь вспомнить, что я тебя предупреждал. Разговор окончен. — Барти кивает на дверь. Эту беседу пора заканчивать, пока она не переросла в нечто непоправимое.
Лонгботтом кажется ошарашенным резким прощанием, но безропотно поднимается из-за стола и подходит к двери. Барти придерживает его за плечо, когда тот уже готов выйти из кабинета.
— Я дам тебе один совет, парень. Не знаю, насколько ты захочешь слушаться моих советов, но я бы рекомендовал тебе учиться ЗОТИ прилежней, Лонгботтом. Так, будто от этого зависит твоя жизнь.
Прежде чем Невилл успевает раскрыть рот и задать еще один вопрос, Барти выставляет его в коридор и захлопывает дверь. А потом громко, от души смеется.
Вне всякого сомнения, Фрэнк гордился бы сыном. Лонгботтом просит Пожирателя смерти научить его Непростительным! Куда катится Британия!
Разбавив привкус опротивевшего Оборотного зелья рюмкой огневиски, Крауч задумывается над тем, что Невилл Лонгботтом не имеет ни малейшего представления о том, почему Пожиратели выбрали именно его семью. Впрочем, вряд ли он вообще задавался какими-то вопросами об их мотивах, помимо очевидного.
Пророчество говорило о Поттере — они были уверены в этом.
Пророчество говорило о Поттере, но пророчества — ненадежная вещь.
К тому же, Невилл Лонгботтом, непроходимый тупица и блаженный дурак, все-таки понял то, что никак не могли понять его сверстники. Невилл Лонгботтом вспоминал, что война продолжается, каждый раз, когда приходил в больницу Святого Мунго.
Не зря. Спустя год или два сегодняшних четверокурсников перемелет война так же, как их отцов. Будет снова гнетущая мертвая тишина в Большом зале, когда утренние совы принесут газеты с огромной колдографией Метки над чьим-то домом, и каждый из учеников будет мечтать только об одном — чтобы это был не его дом. А через неделю будет следующая газета, и на ней будет горделивый заголовок «Убийцы получили по заслугам», и там будет чья-то фамилия, и следующий юный Лестрейндж или следующий юный Блэк молча поднимется из-за стола и выйдет из зала, когда узнает на колдографии своих родных.
Будет, наверное, и следующий Бартемий Крауч-младший, шепотом повторяющий Непростительное до тех пор, пока подопытный паук не съежится в мертвый комок под слабой зеленой вспышкой — чтобы, когда вместо паука окажется человек, больше не колебаться.
И все же, кто-то из малолетних идиотов, вчера пытавшихся прогулять ЗОТИ и не попасться всевидящему оку Грюма, завтра может оказаться коленопреклоненным в кругу посвящения, с проступающей рваной восьмеркой бессмертия на левой руке. Фамильное сходство обманчиво, думает Барти Крауч-младший.
Ему ли не знать.
В четверг у четвертого курса практические занятия по ЗОТИ — контрзаклятия. Барти заходит в класс и, хромая к доске, вспоминает о том, что сейчас ведь только октябрь. Еще весь Турнир впереди. И весь учебный год.
— Практические занятия, — сообщает Крауч, оборачиваясь к классу. — Оглушающее заклятие и способы его нейтрализовать. А также способы противодействия всей прочей дряни, о которой я рассказываю вам уже полтора месяца. На занятиях дуэльного клуба вас бы разбили на пары, но мы не в дуэльном клубе! Поэтому один из вас будет отражать заклятия, а все остальные — по очереди накладывать их. Лонгботтом!
Невилл Лонгботтом, вздрогнув, быстро поднимает глаза от книжки про растения Шотландии, которую безуспешно пытается выдать за учебник по ЗОТИ. Барти ухмыляется, встретив его взгляд.
— Ты первый доброволец.
Комментарий к О Лонгботтомах
Согласно словам Роулинг, сыворотка правды - действительно ненадежное средство, поэтому способы добиваться искренних показаний на допросах довольно ограничены (https://web.archive.org/web/20060316221637/https://www.jkrowling.com/textonly/en/faq_view.cfm?id=105)
========== О черном дереве ==========
Когда Барти добирается наконец до кабинета Грюма, на часах за полночь — первый день его преподавательской карьеры неумолимо близится. Барти пытается вспомнить, сколько он уже не спал. Выходит, что больше суток — после нападения на Грозного Глаза ему пришлось разбираться с сотрудниками Министерства, потом добираться до Хогвартса, потом был этот проклятый бесконечный ужин и разговор с Дамблдором, а теперь у него есть целых восемь часов на то, чтобы отдохнуть и восполнить практически пустой магический резерв.