Работа мне досталась непыльная — убраться вместе с еще тремя заключенными в зале на первом этаже. Армина направили на кухню мыть посуду. Я взял выданные мне швабру и ведро воды. Намочил тряпку, отжал, намотал её на швабру и начал елозить ей по полу. Я надраивал зал часа три, но пол чище не стал. Мне пришла в голову мысль, что до меня его вообще никто раньше не мыл. Я прошелся по залу со шваброй еще раз и остановился. Руки уже покрылись мозолями и болели. Я облокотился на стол и уперся подбородком в ручку швабры.
— Ты даже полы не умеешь мыть, Эрен, — я повернул голову на голос и увидел приближающегося ко мне Армина. Рукава его комбинезона были закатаны, а молния немного расстегнута. Он сел на стол рядом со мной и уперся руками в бедра.
— Ты чего здесь забыл?
— Да вот закончил свою работу, решил тебя навестить, — он ехидно посмотрел на меня, — а то ты у нас «победитель по жизни».
— Очень смешно, — я несильно толкнул Армина в плечо, тот немного пошатнулся и засмеялся. Опять это смех — звонкий, счастливый и… правдивый.
Я отвернулся, и мой взгляд привлек коридор в конце зала.
— Эй, Армин, а там что? — я кивнул в сторону коридора.
— А-а, там у нас комнаты отдыха: справа по коридору находится библиотека, слева — спортзал с душевыми, а прямо по коридору — кабинет психолога.
— Психолога? — усмехнулся я.
— Ага, там Ханджи работает, чудесная женщина, может помочь тебе в твоих страхах и…
— Женщина?! — радостно вскрикнул я и выпрямился.
— Эй-эй, спокойно, — Армин схватил меня за комбинезон и усадил на место, — Ханджи Зоэ — женщина Леви. Даже не думай к ней подходить со своими извращенскими мыслями.
— Леви? Кто это? — поинтересовался я.
— Лучше тебе этого не знать.
Мы немного помолчали. Потом блондин спрыгнул со стола и повернулся ко мне.
— Ладно, заканчивай свою работу. Скоро прогулка начнется. — С этими словами Армин развернулся на пятках и ушёл. Я еще немного посидел и принялся снова мыть пол.
Остаток дня прошёл довольно спокойно. Всю прогулку я провалялся на мягкой траве, смотря в голубое чистое небо. Теплое летнее солнце грело моё лицо. Я не хотел вставать, не хотел видеть эти каменные стены с колючей проволокой, этих многочисленных людей в синих комбинезонах. Я просто лежал на земле и представлял перед собой лицо любимой сестренки, своего рыжего мохнатого кота, очаровательное личико своей начальницы. Я даже вспомнил Жана. Мне немного не хватало его, точнее наших перебранок.
На обед у нас был суп, состоящий из воды и каких-то овощных обрезков, еще одной черствой булки и компота. По вкусу это не уступало утренней каше. Но желудок уже не возникал и с большой радостью принимал в себя всю эту… еду.
В комендантский час все заключенные расходились по своим камерам, и их закрывали на ключ. Армин на верхней полке читал книгу, а я позволил себе немного поспать. Мне снилось детство. Во сне я видел маму — счастливую и красивую. Она рассказывала нам с Микасой сказку о прекрасной волшебной стране, где всегда светило солнце, трава была мягкой, а люди там всегда улыбались. Они были дружны и приветливы, всегда помогали друг другу и были абсолютно свободны.
Я проснулся от того, что меня трясли за плечо. Я открыл глаза и почувствовал на щеках мокрые дорожки — во сне я плакал. Армин смотрел на меня печальными глазами, но на лице играла еле заметная улыбка. Он не злорадствовал, не осуждал, нет, он разделял со мной мою боль.
Вечерняя работа была опять связана с уборкой — меня определили в прачечную стирать постельное белье и комбинезоны заключенных. Я рылся в вонючем белье, сортируя его и распихивая по стиральным машинкам — хорошо хоть не заставили вручную стирать. После стирки перекладывал в сушильные шкафы, а дальше отдавал его на глажку.
В свободное время перед ужином мы с Марло, Марко, Армином и Томасом сидели на первом этаже в холле и разговаривали о женщинах. А о чем еще можно разговаривать мужчинам в тюрьме? Марло и Томас спорили о размере груди Мины Каролины — известной певицы и актрисы. Марло считал, что её грудь полного третьего размера, в то время, как Томас утверждал, что там вся четверка.
— …Говорю тебе, Марло. Там полноценная четверка. Ты видел её фотосессию в купальнике. У неё там такие буфера, — Томас показал воображаемую грудь, по размеру больше напоминающую хороший арбуз.
— Да ни хрена подобного! У моей жены четверка. А сиськи Мины явно не дотягивают до них.
Мы с Марко и Армином засмеялись.
— Эрен Йегер, — к нам подошел надзиратель.
— Д-да, — я встал со скамейки и вытянулся.
— У тебя телефонный звонок.
Смысл слов не сразу до шёл до меня.
— Мне звонят? — переспросил я, чувствуя, как все тело наполняется радостью.
— Оглох, что ли? Иди за мной, — надсмотрщик развернулся и пошел в сторону выхода.
Я с минуту стоял как столб, а потом резко сорвался с места и побежал за вертухаем. Радость переполняла меня, вырываясь наружу в виде широченной улыбкой на пол-лица.
Я сделал пару глубоких вдохов и снял трубку телефонного аппарата. И я обрадовался еще больше, когда на другом конце услышал мягкий любимый голос.
— Привет, Эрен, — Микаса дышала глубоко, в её голосе чувствовалась дрожь. Я боялся, что она вот-вот расплачется, и попытался сразу успокоить её.
— Привет, сестренка! — как можно радостнее сказал я. — У меня всё хорошо, не волнуйся. Я высыпаюсь, кормят отлично, тяжелой работой не загружают. Охранники здесь очень приветливые, да и вообще все дружелюбные.
— Ох, Эрен, — она тихо засмеялась, но смех был печальным. — Вижу, ты в порядке, раз чувство юмора не пострадало.
Мы немного помолчали. Я слышал тихие всхлипы на другом конце провода — она всё же не выдержала. Микаса была сильной девушкой. Она редко когда плакала. И поэтому сейчас мне было больно. Было больно слышать, как она плачет, представлять, как она сидит на стуле и вытирает платком слезы, скатывающиеся по щекам. Сердце защемило, комок подступил к горлу, а на глаза навернулись слезы. Но я держался, я просто не мог показать ей своего отчаяния, своего страха. Я просто не мог причинить ей ещё большую боль.
— Эрен, — тихо проговорила она.
— Да, — так же тихо ответил я.
— Я забрала Лютика к себе.
— Хорошо, спасибо. У тебя ему будет лучше, чем в пустой квартире.
— Он уже привык к новой обстановке. И даже к Жану привязался, сегодня ночью у него в ногах спал.
— Вот же ж скотина! — прокричал я.
— Эрен! Я же просила тебя не называть так Жана!
— Да я о коте… — я любил своего кота. Я подобрал Лютика четыре года назад, когда только начинал самостоятельную жизнь, маленьким рыжим комочком, который помещался у меня на ладони. Но уже через год он превратился в огромное лохматое чудо, которое каждое утро провожало меня на работу, каждый вечер встречало, а каждую ночь мурлыкало под ухом. — Он без меня всего два дня, а уже спит с другим мужиком! Вот кто он после этого?
Микаса засмеялась, и я засмеялся вместе с ней. Наконец, мне удалось её развеселить.
— Послушай, Эрен, — голос сестры стал тверже, — я подала на обжалование приговора. Протест должны принять в ближайшее время. Если они включат в его в рассмотрение, то появится шанс возобновить дело, и тогда твой срок могут переписать на услов…
— А ты не сдаешься, да? — я горько усмехнулся. — Мы же с тобой это уже обсуждали.
— Конечно не сдаюсь, ты же мой брат. К тому же… — она запнулась, — это из-за меня ты оказался в таком положении.
— Ты здесь не причем. Что я должен был делать? Стоять и смотреть, как этот похотливый ублюдок насилует тебя?! — воспоминание об это уроде разгорело во мне злость. — И где вообще этот придурок Жан был?! Где он шлялся, когда его жену… Прости… Я просто… просто…
— Эрен, всё хорошо. Мы справимся с этим, — голос был печальным, но она уже не плакала.
— Да, конечно…
Ко мне подошел охранник, намекая, что время разговора вышло, и я должен возвращаться.
— Мне пора, — сказал я, — а тот тут целая очередь набежала, все с мамочками поговорить хотят, — я посмотрел в сторону охранника и усмехнулся ему. Он же смерил меня взглядом.
— Хорошо, я еще позвоню.
— Пока, и передавай привет своей лошадке!
— Ох, Эрен, — она опять засмеялась и положила трубку, сказав напоследок всего три слова: «Я люблю тебя».
Весь оставшийся вечер внутри меня были смешанные чувства. С одной стороны я радовался, что поговорил с сестрой, что она подала на обжалование приговора. Но с другой — мне казалось, что из этого ничего не выйдет, и мне придется выживать здесь все данные судьёй пять лет. Всё же, я решил выбросить из головы депрессивные мысли и оставить внутри себя только радость разговора с Микасой.
После ужина переваренными макаронами и не совсем съедобной котлетой я отправился в свою камеру с табличкой «2021». Я лежал и мечтал о будущем. Мечтал о том, как выйду из тюрьмы, как крепко обниму любимую сестрёнку, поглажу кота и даже пожму руку Жану. Как вернусь на работу к милой начальнице и заживу прежней жизнью. Я погрузился в свои мысли и не заметил, как вошёл Армин. Я улыбнулся ему, и он улыбнулся мне в ответ — он разделял со мной мою радость.
Прозвенел тюремный звонок. Я разделся и лег под одеяло. В замке повернулся ключ. Наступила тишина. Я закрыл глаза и моментально заснул. Мне опять снилась мама.
Комментарий к Глава 3
*хата - камера
**шнырь - Заключенный, взявший (иногда под давлением со стороны других заключенных) на себя обязанность убирать камеру, барак, производственное помещение, выполнять работу, которую заключенные обязаны делать по очереди. За эту работу он получает от самих заключенных определенную плату продуктами, куревом, деньгами.
========== Глава 4 ==========
С момента моего заключения в тюрьму прошло две недели. За это время я неплохо освоился и уже понимал некоторые тонкости пребывания в неволе.
Первым правилом было «никогда не жалуйся». Если ты начинаешь выказывать свое недовольство — жди беды. В лучшем случае тебя лишат прогулки и еды на целый день и добавят физической работы. В худшем — изобьют дубинками до полусмерти. Правило второе — никогда не спрашивай напрямую у другого заключенного, за что он сел. Они этого не любят, лишь вежливо ответят хуком справа. Правило третье — никогда не показывай свою слабость. Слабых здесь подавляли сразу. Подавляли морально. Задохлики становились мальчиками для битья, сексуальными рабами и просто изгоями. Некоторые этого не выдерживали и кончали жизнь самоубийством. Одну из таких сцен мне довелось наблюдать самому. Это было на четвертый день моего пребывания в тюрьме. Мы обедали очередной безвкусной похлебкой, как со второго этажа послышался крик. На перилах прохода стоял мужчина лет тридцати. Его лицо было искажено ужасом. Он орал и бился в истерике, кричал, что больше не может этого вынести. Слезы лились градом. С двух сторон к нему побежали охранники, но… Мужчина упал на каменный пол первого этажа и окрасил его кровью. Он, вероятно, хотел умереть быстро и безболезненно, но фортуна была не на его стороне. Он с минуту еще бился в конвульсиях, из его рта вырывались жалобные хрипы, а потом всё кончилось. Тело замерло, он затих, а его кровь продолжала заливать пол. Эту сцену я запомнил надолго.
Было еще и четвертое правило, но о нём я узнал много позже.
Я делал неплохие успехи на зарядке. Бегал быстрее, отдышка уже не была такой сильной, и сердце не вырывалось из груди. Привык я и к питанию, но всё же очень сильно скучал по домашней пище, особенно по жаркому Микасы. Готовила она средне, но вот жаркое у неё получалось выше всяких похвал. Как-то на общественных работах нас с Армином и еще несколькими заключенными определили на кухню. Мне досталась чистка овощей, а Армин стоял у плиты. На обед должен был быть стандартный суп, вкус которого я уже хорошо запомнил. И сильно удивился, когда, попробовав его, я почувствовал не землю во рту, а овощной суп. Да, черт возьми, это был вкус обычного овощного супа.
— Армин, это восхитительно! — сказал я тогда.
— Это всего лишь суп, Эрен, — он немного засмущался. Тогда я открыл еще одну черту своего соседа по камере — он был скромным.
— Вот именно, это – суп, а не носок или земля. И почему тебя не ставят на кухню каждый день, ты же хорошо готовишь?
— Вот потому и не ставят. Не хотят баловать нас, — заговорщическим тоном сказал он. Мы засмеялись. Я даже и не думал, что смогу смеяться в тюрьме.
Свободное время по вечерам я проводил в спортзале. Я накачал себе неплохие мышцы на руках и ногах, даже появилось что-то вроде пресса на животе. Частенько я засиживал в библиотеке с Армином. Он любил читать, за время пребывания в тюрьме он прочитал с десяток книг. Они были самыми разными: фантастика, комедии, драмы, романы. Последние были его любимыми. Но он никогда не читал детективы и ужасы. Никогда не читал книги, в которых были убийства.
Один раз мы собрались вместе с Марло, Томасом и Марко у нас в камере. Мы неплохо сдружились, они были отличными ребятами. Да, нас можно было назвать семьёй*. Марло смог подкупить одного из охранников, и тот дал ему колоду карт. Карты были запрещены, поэтому каждый раз, когда поблизости раздавались шаги, мы прятали их кто куда, и когда охранник проходил мимо, мы облегченно вздыхали и продолжали нашу игру. Играли в основном «на слабо» и на сигареты. К слову, сигареты здесь ценились так же сильно, как жизнь и девственность своей пятой точки. Их можно было получить по-разному: в армрестлинге, спарринге, покупая за деньги или выигрывая в спорах. Был и еще один способ — воровство. Но если тебя поймают с поличным, то в лучшем случае отделаешься сломанным носом.
Еще одним чудесным развлечением были так называемые «дни фильма». Каждый четверг после ужина надзиратели ставили в холле первого этажа большой белый экран и старенький проектор. В первый мой четверг нам показывали комедию о трёх холостых студентах, только что выпустившихся из колледжа, полных сил и энергии. В честь такого праздника они устроили вечеринку, а на следующий день проснулись женатыми и ничего не помнившими. Мы тогда смеялись как дети. В следующий четверг была мелодрама. История о бедной провинциальной девушке, полюбившей богатого успешного мужчину, и её лучшем друге, питавшего к ней чувства с самого детства. Я не очень любил такие фильмы, поэтому не особо следил за сюжетом. Я рассматривал лица заключенных: кто-то также скучал, кто-то спал, но были и те, кто плакал. Одним из них был Дак, он сидел рядом со мной и безмолвно рыдал. Слезы текли рекой по его толстым щекам, а при каждом всхлипывании его брюхо тряслось словно желе.
Микаса звонила мне почти каждый день. Она рассказывала мне о ходе продвижения моего дела, о своей жизни, о жизни Лютика и его любви к Жану. Рассказывала мне забавные истории, которые слышала от соседок, а один раз прочитала мне стих собственного сочинения.
— Ты оказывается у меня еще и поэтесса, — я держал в руках трубку телефона и слышал дыхание Микасы.
— Какая из меня поэтесса. Так, написала от нечего делать. Ерунда, — по её голосу я понял, что она засмущалась.