Были, конечно, и несогласные — смелые, честные, отчаянно-прекрасные в своём самоотверженном стремлении уберечь альтмери от чудовищной ошибки, — но они быстро захлебнулись кровью. С большим аппетитом Саммерсет пожирал своих лучших детей и не испытывал после ни капельки сожаления.
В глазах Ринналы Талмор был хуже даэдра: отродья Обливиона хотя бы не затемняли разум мнимым сродством; их чуждость и не-смертная жестокость были очевидны с первого взгляда. Прислужники Доминиона могли расщедриться на показное сочувствие, когда хотели усыпить твою бдительность, но сострадания к жертвам в них не было ни на медьку.
Риннала знала, что они предлагали её отцу: публично отречься от данмерской жены и детей-полукровок, покаяться за предательство крови и остаться королём Фёстхолда чисто символически — зато живым королём, открытым для нового брака и новых детей и, может быть, даже для возрождения традиционного института королевских наложниц. Отец сделал вид, что хочет обдумать их предложение, и только благодаря его выдержке Риннала была жива — он выиграл им с Горантиром время, необходимое для побега.
Смогла бы она так поступить, оказавшись на его месте? Смогла бы позволить себе не поддаться слепой, иссушающей ярости и улыбаться талморским ублюдкам, а между делом планировать своим детям побег? Смогла бы им хладнокровно всё рассказать — и без намёка на пафос, без возвышенной жертвенности, без показного героизма взять и подписать себе смертный приговор?
— Я больше не собираюсь хоронить своих детей, — сказал им тогда отец, сказал так спокойно и просто, что Риннала почти расплакалась. — Одного раза было более чем достаточно.
Реман Карудил, король каждой клеточкой своего тела, благословенный подлинно альтмерским величием духа, ни на мгновение не допускал, что низойдёт до предательства, и от его величия перехватывало дыхание.
В последнее время Риннала часто думала о сводном брате, погибшем ещё до её рождения. Отец очень любил его, первенца и наследника — а иначе не пошёл бы на сделку с некромантом ради возможности попрощаться, — но не позволил себе захлебнуться горем. Любил он и свою Чёрную королеву, пусть и поженились они с благословения Короля Червей: сумел найти в Моргии Ра’Атим женщину, что понимала его, принимала его и пробуждала в душе сияние тысячи солнц.
Риннала, глядя на родителей, боялась надеяться, что и ей когда-нибудь так повезёт, и всё равно надеялась. Как и всякий ребёнок, росший в счастливой семье, она умела мечтать и слишком поздно поняла, что мир устроен совсем иначе, а благодарность для многих — пустое, отжившее слово.
Отец любил Фёстхолд, отдавал себя городу без остатка… и их с Горантиром любил, Риннала ни на мгновение в этом не сомневалась — пусть даже его величество Реман Фёстхолдский был не из тех, кому легко давалось в открытую выражать привязанности. Но детей он по-настоящему слушал, и слышал, и никогда не откупался дорогими подарками, если не мог уделить внимания.
Глупо было об этом с тоскою думать, но отец всегда поощрял занятия Ринналы верховой ездой, хотя не любил лошадей, а его первая жена погибла из-за несчастного случая на соколиной охоте: засмотрелась на небо и подвела коня слишком близко к краю обрыва… Но он понимал, что для дочери это не блажь и даже не дань благородной фёстхолдской традиции, а подлинная страсть, и потому не пытался держать её на привязи и позволял часами пропадать в королевских конюшнях.
Риннала отчаянно скучала — по папе и его мягкой, мимолётной улыбке; по маме, чьи объятия пахли морозным утром и маттиолами; по Горантиру — наперснику, лучшему другу, так страшно, несправедливо погибшему в Сентинеле!
Вся её семья мертва, развеяна ветром войны — и нет у них ни могилы, ни доброго имени, ни земли, куда стоило бы вернуться. Но у Ринналы остались и жизнь, и шанс на возмездие — то, на что ей, ютящейся в Винтерхолде по милости Савоса Арена, чем-то обязанного бабуле Барензии, не стоило даже надеяться…
Однако Риннала надеялась — вопреки здравому смыслу, — и впервые за долгие, долгие годы её бесплотная, призрачная надежда приобрела конкретные очертания. Она хорошо понимала, что Маннимарко не стоило доверять, но он мог бы стать ей могущественным союзником даже сам по себе, благодаря обретённым за годы — века, тысячелетия! — силам и опыту. А уж если он всё-таки сумеет укротить Око Магнуса…
Риннала не сомневалась, что этот мер — впрочем, можно ли его, много раз не-умиравшего и возрождавшегося для новых сражений, по-прежнему считать “мером”? — не станет довольствоваться короной соправителя и когда-нибудь обязательно захочет “супругу” предать. Ну и что с того? Друзья для политика — роскошь, а временность всех союзов — константа в любых расчётах. Как бы то ни было, а Риннала умеет выжидать и выживать, и ради возможности поиметь Талмор она готова впрячься в одну телегу хоть с Маннимарко, хоть с Периайтом.
Когда они доберутся до цели, можно будет подумать о следующем шаге, но а пока… Пока что Риннала должна была поговорить с Мэвой, и это пугало её даже больше, чем перспектива политического брака с восставшим из мертвых некромантом.
Она пригласила подругу распить бутылочку алинорского сливового вина, попавшего к ней пару лет назад и припасённого для особого случая. Первое добровольное разоблачение — чем не случай?
Подстегнув свою храбрость — и, в идеале, притупив восприимчивость Мэвы — несколькими бокалами, Риннала сглотнула, чувствуя, как от напряжения сводит плечи, и сорвалась с обрыва.
— Я должна тебе кое в чём признаться, — сказала она, старательно не встречаясь с Мэвой глазами. — Я не та, кем ты меня считаешь. Вернее, не совсем та… Я говорила тебе, что мой отец был альтмерским вельможей, но преуменьшила его знатность. До того, как Талмор захватил Острова, старшие меры моего рода носили венцы королевской власти.
Мэва никак не отреагировала на это признание, и Риннала, чувствуя, как её внутренности смерзаются в плотный ком из лежалого снега и вязкой болотной грязи, оторвала взгляд от истёртой дубовой столешницы.
Драконорожденная, чью бледную северную кожу раскрасил хмельной румянец, казалась задумчивой, однако не удивлённой.
— Принцесса Риннала, значит… — сказала она наконец. — Или вернее будет назвать тебя “её величеством королевой Ринналой”?
Её величество гулко закашлялась, подавившись невысказанной тревогой.
— Что?.. Откуда ты?..
— Отцом моим был доблестный Сиггейр-скальд, нашедший когда-то славу при солитьюдском дворе, при благородном правлении короля Истлода. Умел он не только играть и петь, но был подлинным мастером — из тех, кто может хулительным нидом надолго лишить удачи. Однако придворные вкусы и на него повлияли, а солитьюдские леди любили историю Ремана и Моргии. Отец пел мне песни, которые сам же о них сложил; когда-нибудь, может, я и тебе их спою… Ты назвала мне имя своего брата, и я не сразу, но вспомнила полуальтмера Горантира. Следом пошла к Урагу, нашла все нужные книги… Не хотела загонять тебя в угол, и потому ждала — но рада, что ты мне призналась. Хранить чужие тайны становится много легче, когда эти тайны доверили тебе добровольно.
— Спасибо, — прошептала Риннала.
— Не благодари меня раньше срока, — покачала головой Мэва. — Ты призналась из-за Анкано? Что выяснила, Риннала?
И пришла пора выдавать заранее заготовленную легенду.
— У него и правда проблемы с памятью, — сказала она. — Но не амнезия, а что-то странное: воспоминания перемешались в кашу. Око его подчинило, когда почуяло подходящего проводника — у магических артефактов такого уровня своя воля, — но Посох Магнуса помог разорвать их связь… Однако мне даже не это важно: Анкано сослали в Коллегию из-за подозрений в лояльности королевским семьям. Он узнал меня — и предложил помощь.
— Чего же ты хочешь от меня, Риннала Карудил?
— Чтобы ты освободила Анкано — и отдала нам для изучения Око.
Если играть, то играть по-крупному.
II.
Доверие было для Ринналы роскошью, и всё же она доверяла — не самому Маннимарко, конечно, но его практичности и честолюбию.
Дураком Король Червей не был — дураки не живут три эры, с лихвою перекрывая отмеренный смертным предел, — и от него не стоило ждать откровенной глупости. Если Маннимарко всерьёз вознамерился захватить Саммерсет, прикрываясь иллюзией легитимности, то без Ринналы его отчаянный план не обойдётся.
Законная наследница одного из славнейших городов-государств Островов, вернувшаяся на родину, чтобы спасти её от диктатуры талморских фанатиков, — слишком красивая и убедительная легенда, чтобы перечеркнуть её и отказаться от той поддержки, что гарантирует кровь королей-Карудилов. Да и содействие её подруги-Драконорожденной не было для Маннимарко пустым звуком. Пределы возможностей Мэвы непросто представить, но если ей и правда удастся остановить драконью угрозу, то такими союзниками не стоит разбрасываться. А если не сбудутся, извернувшись змеёй, древние пророчества, и обовьются они удавкой на шее всего Тамриэля… Нет, если Нирну и правда предречена погибель, то зачинать захватнический мятеж уж точно станет бессмысленно.
Риннала знала: пока что она в безопасности. А жить с оглядкой и планировать, как устранить потерявшего пользу “Анкано”, можно будет и позже, когда трон окажется у них в руках. В начале партнёрство-супружество им обоим сыграет на руку, но когда оно исчерпает полезность… Нет, Маннимарко нужно будет опередить, — возможно, открыть Мэве правду и попытаться изобразить неведение? — потому что иначе Риннала встретится с предками много раньше, чем рассчитывает.
Она доверяла практичности и честолюбию Короля Червей, и понимала, что ни соправительством, ни даже всем Саммерсетом он никогда не насытится. Но слишком многое Риннала Карудил пережила, чтобы смириться с ролью разменной монеты. Ради одной только мести жить ей претило: её королевская, древняя кровь, впитавшая пепел Ресдайна и золото Островов, противилась этой доле отчаянно и страстно.
Пока же Риннала была всего лишь довеском — довеском к поддержке Мэвы, довеском к свободе “Анкано”, довеском к овладеванию Оком. Такая роль тяготила Ринналу, но за годы жизни Брелиной Марион она притерпелась к этой тяжести. Новые испытания её не страшили.
Мэва пошла навстречу: заявила перед всем Винтерхолдом, что для покаяния Анкано должен будет служить равно Драконорожденной и всему Скайриму, и у неё как раз имеется служба ему по плечу — и соизмеримая в тяжести его преступлениям.
Недовольных таким решением было много, очень много, но оспаривать его никто не взялся. Коллегии хватало иных хлопот, ведь архимага так и не выбрали — и власть разделил временный совет старших чародеев. Корир, ярл Винтерхолда, попытался было воспользоваться моментом и надавить на магов, но в одном они, склочные и норовистые, сходились единодушно: к лояльному Братьям Бури правителю не стоит прислушиваться.
Драконорожденная получила то, что хотела, пусть даже Толфдир качал укоризненно головой, слушая её речи, Онмунд — бранился злым полушёпотом, а Дж’зарго, вздыбив шерсть на затылке, провожал её колким взглядом.
Про Око и Посох Магнуса Мэва и вовсе не говорила, молчанием поддерживая слухи о том, что всё же передала их псиджикам. Риннала знала: это не так; но где реликвии были спрятаны и как удалось отделаться от артеумских чародеев, даже не представляла.
Мэва умела не только копить чужие тайны, но и с драконово-непроницаемой выдержкой хранить свои собственные.
Риннале непросто далось заключить эту сделку: Мэва без теплоты выслушала её просьбу. Помиловать Анкано? Доверить ему артефакт, чуть было не погубивший Коллегию? Не просто глупость, но глупость смертельно опасная!
Риннала готова была вымаливать её помощь на коленях: раздразнив себе сердце надеждой, она не могла вернуться к прежней мышиной жизни. Но унижаться не пришлось — Мэве хватило меньшего.
— У меня есть свои причины ненавидеть Талмор, — сказала та, закончив с расспросами. — Ты предлагаешь такую возможность им навредить, от которой грешно отказываться. Если преуспеешь — отлично, а ежели нет… Думаю, даже твоя неудача сумеет перетряхнуть Доминион.
— А ты умеешь обнадёживать, — хмыкнула Риннала и, пряча нервозность за выкованными в горниле дворцового этикета жестами, пригубила вина. Вопреки своим словам, она с новой силой ощутила надежду: Мэва рассуждала как политик, а любого политика можно купить — нужно лишь верно назначить цену.
Что же ей нужно, женщине с душой дракона и скулами, о которые с треском разбиваются корабли?
— Ты не за сладкими речами ко мне пришла, Риннала — покачала она головой, — а за услугой, и услугой немаленькой. Я не доверяю твоему новому приятелю, но я доверяю тебе и твоему чутью. Я готова рискнуть, но только глупец даёт деньги в рост, не требуя никакого залога. Если предашь меня, Риннала Ремансдоттир, если обманешь моё доверие, знай: наша дружба больше не будет тебе защитой. Я не люблю рубить с плеча, но если взялась за топор… О, мой покойный муж мог бы многое рассказать, если бы дожил до этого часа!
— Мне нет нужды тебя обманывать, Мэва. Честность — моё главное оружие.
— Готова ли ты поклясться мне, кровью поклясться, что будешь верна? Что не воспользуешься силой Магнуса, чтобы подчинить Скайрим? Что станешь с её помощью бороться за земли предков, а потом проследишь, чтобы все артефакты вернулись ко мне, как и было условлено?
Если б Риннала, не раз наблюдавшая мощь драконьего Голоса, и сомневалась в том, какие силы дремали в груди её подруги, то нынче любые сомнения осыпались бы палой осенней листвой и развеялись по ветру. Мэва, спокойная, как скала, улыбалась, приобнажая зубы, и в её словах, в её синих морозных глазах проступало нечто древнее, страшное — нечто, с трудом вмещающееся в тело смертной женщины и призрачными драконьими костями грозящее пропороть ей грудину.
Ужас чешуйчатым длинным хвостом обвил сердце, но выбора у Ринналы не было, и пути назад — не было. Она кивнула, не ожидая того, как споро Мэва перейдёт от слов к делу: достанет из-за пояса кинжал, разрежет Риннале ладонь, приникнет губами к ране, слизывая проступившую кровь…
Что это? Неужели сердце её так оглушительно бьётся?..
Когда Мэва выпустила её, позволяя залечить руку, Риннала с большим трудом вспомнила, каково это — дышать. Как можно дышать, когда напротив стоит она — с губами алыми, жадными, окрашенными твоей же собственной кровью? С глазами, пылающими голодным синим огнём — жарче даже драконьего пламени?
И Риннала обжигала себя, но не могла оторваться: жар разливался у неё в низу живота, румянцем окрашивал щёки, плавил врождённую альтмерскую сдержанность. Она никогда не любила недов — и недок тоже, — но Мэва была совершенно великолепна: могущественная, опасная, неукротимая… Какой она будет, избавленная от тяжеловесной нордской одежды? Высокая белая грудь — наверно, светлее лица, хотя куда уж светлее? Бёдра — широкие, крепкие… и эти длинные, одуряюще длинные ноги… Каково будет их развести, приникнуть губами к разгорячённому лону (белья воображаемая Мэва, само собой, не носила) и слизывать влажное желание так же старательно и жадно, как сама Мэва слизывала кровь, проступившую из разреза на ладони Ринналы?..
Стыд ударил под дых, выбил из сладостного дурмана. Слишком много было выпито сливового вина, чтобы сохранять ясность мыслей — Риннала утешала себя только этим. Да, недаром перед пирами матушка лично варила особые зелья, чтобы ни ей, ни отцу опьянение не туманило разум!
Глупо было надеяться, что вино, пусть даже и саммерсетское, поможет Риннале получить преимущество над нордкой: этот народ умеет пить так, как, пожалуй, никто в Тамриэле. Глупо, как глупо…
Но если её нордка и различила в глазах у Ринналы тень неподобающих мыслей, то виду не подала.
— Что же, условились мы с тобой, Риннала Ремансдоттир? — спросила она, широко, легко улыбаясь, и алая королевская кровь окрасила её зубы. — Мною залог получен, и значит, клятва будет исполнена.
— Условились, — бестрепетно согласилась Риннала, пряча сомнения на внутренней стороне век. — Клянусь тебе, так и будет.