Как бы ни сложилась потом её неспокойная, переменчивая судьба, а Риннала Карудил до конца своих дней запомнит тягостные слова нордского заклинательного куплета, которыми Мэва, дочь Сиггейра-скальда, привязала её к себе и костяным ножом вскрыла душу:
Мара злата, буря лезвий
Ждёт, как горесть змей минует.
Коль обманешь, лебедь Шора
Выклюет твой жёлудь духа.
Пожалуй, впервые Риннала почувствовала, что откусила больше, чем сумеет проглотить, но всё-таки вытравила из головы эти вялые пораженческие мысли. Бедняки не выбирают, чем набить брюхо, и нынче дочь Ремана Карудила была бедна, очень бедна — не по карману ей страхи, сомнения и колебания.
Принцесса, королева-изгнанница… Она умела жить по средствам и только поэтому была всё ещё жива — и могла бороться.
Той ночью Риннале приснилось странное: то ли кошмар, насланный глумливой Верминой, то ли пророческий сон, отравленный дар Азуры. Не сразу, но из мешанины образов и идей, из впечатлений, прожитых в последние неспокойные дни, проступила равнина… бескрайняя, белая, и непонятно было — то снег или пепел?
Мэва встречала Ринналу, закованная в чешую, и по-змеиному улыбалась, когда начинала делиться тайнами:
— Я убила своего мужа. Отомстила ему, и отомстила как должно — но не знала, что убиваю ещё и своё дитя. Да и он, наверное, по-другому бы поступил, если б мы оба знали… Я покидала остов нашего сгоревшего дома, не ведая, что беременна, и не сразу поняла, что происходит, когда скинула ребёнка. Знаешь, на что оно похоже? Ты словно чихнул когда-то, да и забыл об этом давно. Но что-то лопнуло, разорвалось внутри, и у тебя начинает течь: кровью исходишь, и та, мешаясь со слизью, пачкает бёдра… Может, и к счастью, что плод такого союза не увидит дневного света. А ты за своих детей от него — не боишься?
Риннала проснулась с криком — но даже тогда не растеряла решимости.
III.
Отдых был для Ринналы роскошью, и всё же она отдыхала, променяв Винтерхолд на Хьялмарк. Слишком много тягостных, вязких воспоминаний связывало её с Коллегией… Да и промозглый ветер, почти что сдирающий мясо с костей, не шёл уроженке Ауридона на пользу: болела она слишком часто.
Риннала не горевала, оставляя за спиной холодные серые камни Винтерхолда. Нежно-розовый запах ауридонских вишен, цветущих в воспоминаниях, звал её в дорогу — и то, что пока приходилось ютиться среди скайримских болот, не расстраивало дочь Ремана Карудила.
Терпение — добродетель королев.
В Хьялмарк их с “Анкано” отправила Мэва: она была родом из этих мест и отлично знала, где здесь можно укрыться от любопытных глаз. Полузаброшенный дом её бабки-травницы не отличался уютом, зато стоял на отшибе, в стороне от любых дорог в и без того малолюдном краю. Отличное место для двух беглых альтмеров, занимающихся магическими экспериментами!
К лишениям Риннале было не привыкать: брезгливость и праздность сошли с неё шелестящей змеиной шкуркой давным-давно, ещё в первые годы после побега. А Маннимарко уж точно не смущали жёсткая лавка и дровяная печь — за настолько долгую не-жизнь и не того отведаешь! Гостить у мёртвой травницы всяко лучше, чем, скажем, в Хладной гавани.
Впрочем, равнодушие к неудобствам не все проблемы могло решить, и древний некромант поначалу постоянно чихал и шмыгал носом, как простой смертный: отвык бояться сквозняков и заботиться о здоровье плотской оболочки — и та платила беспечному хозяину вечными простудами.
Риннала ему, щеголявшему опухшим лицом и почти по-данмерски красными глазами, варила травяные настои, до того жалкий был у Маннимарко вид. Скайримская весна была таковой лишь по календарю, — горесть змей, вот уж точно! — и даже самым могучим целителям не под силу мгновенно справиться с простудой. Отличный урок смирения — и повод вспомнить занятия Колетты, пуская в ход найденные в доме запасы.
Тут ли пряталась Мэва после того, как убила мужа? Оглаживая тонкую резьбу на наличниках, перебирая пучки засушенных явно по осени трав, Риннала представляла её: холодные пальцы, сосредоточенный взгляд, светлые прядки, настойчиво выбивающиеся из толстой косы… Она скучала по Мэве не как по подруге, пусть и не знала такой, какой мечталось узнать: оттаивающей под умелыми ласками, кричащей — и не драконьими криками, нет, но песней намного слаще…
Станет ли Мэва выстанывать её имя, если язык Ринналы будет бесстыдно хозяйничать меж её ног, раздвигая нежные горячие складки, упиваясь влажной терпкостью её страсти — и, поддразнивая зубами, вылизывать клитор?
Что муж её, только и мог, что брать её в жреческой позе, утверждая власть свою и мечтая зачать с ней сына? Риннала не сомневалась, что подарила бы Мэве куда больше радости, чем удавалось этому мёртвому норду. Кое в чём Моргия Карудил всё-таки чтила заветы данмерских предков и вытравила из своих детей ханжество и удушливую стыдливость, которыми щеголяют столь многие чистокровные альтмеры.
Риннала всегда легко угадывала чужие желания, и если бы Мэва позволила… Понравятся ей пепельно-смуглые пальцы, что примутся мять её грудь и с силой оглаживать бёдра, расчерчивая их розовыми полосками от ногтей?..
Эти фантазии, прекрасные в своей несбыточности, согрели Риннале немало промозглых ночей и помогли дотянуть до первых успехов. Ко Второму зерну они с Маннимарко обжились, серьёзно продвинулись в исследованиях и даже привыкли к густому и липкому хладу, тянущемуся от хьялмаркских топей.
Риннала куда чаще покидала их временное жилище, чем её компаньон: собирала травы, ходила за припасами и новостями в окрестные селения, порою — просто гуляла, поддерживая здоровье тела и очищая мысли от шелухи. К данмерам местные относились хоть ненамного, но всё-таки лучше, чем к альтмерам, и потому Маннимарко редко выходил из дому и ещё реже — за двор.
Лишнее внимание им с Ринналой было без надобности. Они не могли позволить себе отваживать нежданных гостей или спешно сниматься с места — всё свободное время проводили, исследуя Око Магнуса и пытаясь понять, как быстро и безопасно черпать из него силы.
Анкано был достаточно ординарным для альтмера: безукоризненно чистокровный, что позволяло претендовать на офицерство, и в меру одарённый как маг — да и только. Маннимарко же, занявший это безукоризненно чистокровное тело, оказался фигурой совершенно иного масштаба. Риннала, ассистируя ему пару недель, научилась, кажется, большему, чем за всё время, проведённое в Коллегии. Она поражалась лёгкости, с которой он манипулировал тонкими энергиями, и силе — равно магической силе и силе духа, — что до краёв переполняла заёмный смертный сосуд, и удивительными познаниям во всех областях чародейства, которыми Маннимарко кичился при любой возможности — имел на то право!
И всё-таки в первую очередь он был некромантом — королём и луной некромантов — и так и не отказался от старых трюков. Риннала не сразу к этому привыкла. Однажды Маннимарко, отлучившийся на неполный час, пока доваривались зелья магики — жаловался, что от паров у него трещит голова, и алхимией почти всегда занималась его ассистентка, — привёл в дом талморца. Незнакомый альтмер был одет не по форме: по виду — типичный искатель приключений в добротной, нордского кроя одежде и с длинным мечом в поясных ножнах, однако чутьё, не раз спасавшее Риннале жизнь, не подвело и на этот раз. Что-то сквозило в незваном госте, — в выправке, в резких, скупых движениях, в высокомерном изгибе бровей… — что не давало купиться на его обман, и только странно пустой, отсутствующий взгляд не вписывался в картину.
Риннала, вышедшая навстречу, подобралась: огненные чары, затрепетавшие у неё на кончиках пальцев, в любой момент были готовы сорваться вихрем багрового пламени. Она не спускала глаз с фальшивого искателя приключений, тщетно пытаясь понять, что вообще происходит, пока тот, обернувшись к Маннимарко, вдруг не спросил — таким же пустым, отсутствующим голосом:
— А еретики… Они здесь?
Риннала не услышала, что Маннимарко ответил, но его спутнику этого было довольно: он застыл, опустив руки по швам, и сделался неотличим от деревянного болванчика.
— Кто это? Где ты его откопал? — поинтересовалась Риннала, с трудом удерживаясь от криков. — Ты не должен был надолго покидать дом или далеко отходить, и уж тем более — приводить сюда посторонних.
— Я нашёл его рыскающим неподалёку и решил не оставлять без присмотра. Теперь Айвендил станет нашим верным соратником, не правда ли, Айвендил? — Маннимарко ласково приобнял его за плечи, и мер, названный Айвендилом, покорно кивнул. — Нам пригодится шпион, связанный с Талмором, а этот мальчишка станет отличным сырьём. Удача сама идёт к нам в руки!
Риннала, поджав губы, пустила их в дом. Будущий шпион, явственно одурманенный, послушно выполнял все команды и даже позволил привязать себя к стулу.
— Что собираешься делать?
— Немного его подкорректирую: существенное вмешательство будет слишком заметно. Мне не нужен безмозглый раб, не особенно отличающийся от ходячего мертвеца. А вот шпион, не подозревающий о своей миссии, пока я не потяну за поводок — это уже совершенно другое дело.
— И ты сумеешь подобное провернуть? — Риннала, заинтересованная, даже спустила ему с рук это липкое “я”.
— А ты сомневаешься?
Риннала не сомневалась.
Пока они готовились к ритуалу, пленник так и не пошевелился; пустое, бессмысленное выражение уродовало его красивые, правильные черты. Зачарованная этим контрастом, Риннала засмотрелась, случайно задела Маннимарко бедром — и совершила одно неожиданное открытие.
— Ты возбуждён! — воскликнула она, не сумев справиться с удивлением.
Несмотря на то, что Риннала видела Маннимарко по колено в соплях, думать о нём как о мужчине, как о смертном мере с… определёнными потребностями было, пожалуй что, дико.
— Две сотни лет я существовал не имеющим материальной формы и лишённым чувственного восприятия. Живого, здорового и молодого тела у меня не было ещё дольше… Ты знаешь, чего они хотят? — спросил он, мотнув головой в сторону пленника, и сам же ответил: — Освободиться от проклятия плоти, вернуться к якобы-чистому существованию предков. Глупцы! Нет в бестелесности ничего возвышенного или святого. Даже даэдра, избавленные от ограничений смертности, стремятся облечься подобием плоти…
Маннимарко любил говорить и любил себя слушать: самовлюблённый, тщеславный до безобразия! Привыкший повелевать и красивый — не только телом, но и мощью, в нём заключённой.
Красивый, каким Анкано ей никогда не казался… красивый и возбуждённый.
Он захлебнулся словами, когда Риннала сквозь ткань огладила ему член и, не дожидаясь разрешения, в три спорых движения расправилась с завязками на штанах.
— Ты что же… Ты что, предлагаешь… здесь?
Риннала без слов поманила его за собой и, не оборачиваясь, скинула на пол верхнее платье, а сверху — и панталоны. Задрав и подвязав нижние юбки, она упёрлась ладонями в стол и выгнулась по-кошачьи. Если бы Маннимарко не подошёл, получилось бы очень неловко, но он подошёл, прижался, огладил бёдра… Риннала тёрлась ягодицами о член, распаляясь всё больше, и первой не выдержала: рукой направила Маннимарко в себя и, приняв его целиком, тонко всхлипнула. Он на мгновение замер, подался назад и снова задвигался — медленно, слишком медленно!
Риннала нетерпеливо качнула бёдрами, задавая ритм, и Маннимарко с готовностью подхватил, мешая удовольствие с болью — двигался резко, отчаянно; стол вздрагивал от толчков: звякала алхимическая посуда, шоркали свитки…
Оба слишком давно ни с кем не были близки, и Риннала, чувствуя, что любовник уже на грани, прогнулась ещё сильнее и вскинула бёдра, меняя угол — и сладко, как сладко он заполнял её, вжимаясь и хрипло постанывая!
Разрядка наступила почти одновременно; Риннала, смакуя дрожь отступающего оргазма, выскользнула, разжала сведённые судорогой пальцы и обернулась. Маннимарко, растрёпанный, раскрасневшийся, со спущенными до колен штанами, выглядел просто великолепно.
А Айвендил всё так же смотрел на них мёртвым, невидящим взглядом, и нитка слюны текла у него по подбородку.
IV.
Привычки были для Ринналы роскошью, и всё же она привыкала — к нордскому дому, в который бы прежде она и коня завести постеснялась, к магическим экспериментам в компании Маннимарко и к их чудному, но очень бодрящему сексу.
Иногда она ловила себя на мысли, что могла бы прожить так не один год, разгадывая загадки Ока и отдыхая душой и телом, — и каждая такая мысль вонзалась ей в мозг тупой костяной иглой. Это было по-настоящему страшно: понимать, что в глубине души ты уже готова сдаться, что почти смирилась с окончательным поражением, что приучила себя довольствоваться малым!
Участи хуже Риннала Карудил не могла представить — и потому не давала себе наслаждаться покоем, пока горизонт расцвечивался не розовым кружевом ауридонских вишен, но частоколом тощих хьялмаркских елей.
Бедняга Айвендил, который так неудачно — для себя, не для них — попал на зуб к Маннимарко, и правда оказался очень полезен: разведчик Талмора, вхожий почти повсюду, снабжал их отменными новостями. Риннала одной из первых в Хьялмарке узнала и об ограблении Посольства, и об итогах переговоров на Высоком Хротгаре, и о множестве происшествий для мира не столь значительных, однако для них с Маннимарко — очень и очень важных.
Рассказал Айвендил и о том, что первый эмиссар Эленвен сидела у них на хвосте. Так и не выяснив доподлинно, что произошло в Коллегии, она не оставила попыток найти то ли выкраденного, то ли сбежавшего Анкано, и разослала агентам дотошные ориентировки. С особым старанием они прочёсывали северо-запад, — слухами земля полнится, как бы сказала, наверное, Мэва… — а Айвендил и сам был из числа таких вот “искателей”.
Если и раньше они с Маннимарко были настороже, то теперь удвоили бдительность: обнесли своё пристанище новым кругом магических и механических ловушек, условились о тайных сигналах, которыми будут друг друга предупреждать об опасностях, и приготовили несколько закладок с припасами — на случай, если придётся в спешке бежать.
А ещё Маннимарко обстриг и окрасил волосы — зельем, которое Риннала раздобыла у нордской травницы в Морфале, стыдливо рассказывая о том, что хотела бы скрыть от супруга раннюю седину. Та вроде бы и купилась, и лишних вопросов не задала, но покидать её лавку было тревожно… Впрочем, вид темноволосого, коротко стриженного “Анкано” живо перебил любые беспокойные мысли: даже Риннала с трудом его узнавала. Смотрелось всё очень странно, но по-своему привлекательно — и помогало размежевать в голове Маннимарко с тем, предыдущим владельцем этого тела, которого было слишком легко презирать и ненавидеть.
А между тем информация была не единственным, что получалось выдоить из Айвендила. Он помогал им с припасами и сырьём: бродяги, заблудшие дезертиры и прочий сброд, которого никто не хватится, отдавали души чёрным камням, а тела… Телам Маннимарко, по-своему хозяйственный, находил очень разное применение. Сырьё он обрабатывал в одиночестве — в эти эксперименты Риннала лезть не хотела, — и в результате их домовое хозяйство пополнялось либо очередным немёртвым рабом, либо “мертвяцкой ловушкой”, либо зловонной грудой костей и мяса, если всё шло не по плану.
Да, немёртвые рабы порой приходились очень и очень кстати, хотя к готовке Риннала их никогда не подпускала. Самый первый, дюжий норд с испитым лицом, со временем стал привычной деталью интерьера, когда не колол дрова или, к примеру, закапывал своих собратьев: их, по первому зову готовых разрыть тонкий покров земли и ринуться в бой, Маннимарко щедро запрятал по всей округе.
Конечно, то, что творилось с этими бедолагами, было чудовищным, но Риннала старательно приучала совесть к покорности. Братья Бури были по-своему правы: несмотря на все велеречивые мирные договоры, война, которую Талмор вёл с остальным Тамриэлем, никогда не заканчивалась. Подопытные Маннимарко были её очередными жертвами, однако их гибель не станет напрасной и принесёт миру куда больше пользы, чем могла бы их жизнь.
Риннала старалась успокаивать себя безжалостной прагматичностью — с переменным успехом, — и от сырья старалась держаться на расстоянии, чтобы не искушать не до конца очерствелое сердце… пока Айвендил не заманил к ним другого талморца.