— Ты сделаешь из него ещё одного шпиона? — с деланным равнодушием спросила Риннала у деловитого Маннимарко, глядя как “новенький”, оглушённый ударом в затылок, оседает на землю.
— Думаю, без надобности. А вот очередной мертвец всегда пригодится, тем более что этот — неплохой маг. Может, слеплю из него что-нибудь интересное.
— Например?
— Ты хочешь поучаствовать, Риннала Карудил? Не замечал в тебе тяги к некромантии.
— Пожалуй, сегодня особый случай, — невесело усмехнулась она, и Маннимарко не стал её больше отваживать.
Наверное, ему по нраву пришлась публика, потому что, даже растягивая талморца на рабочем столе, он ни на мгновение не замолкал.
— Можно поднимать мёртвое тело, — рассказывал Маннимарко, срезая у жертвы остатки форменной одежды и затягивая ремни на запястьях, — но куда надёжнее — ещё живое обращать в нежить. Процесс очень сложен для заклинателя и болезненен для объекта, но результат того стоит. Контролируемое превращение помогает извлечь из сырья наибольшую пользу — а качественным сырьём не стоит разбрасываться.
Риннала кивала, помогала со стяжками, нервно оправляла фартук и беспрерывно косилась на стол с инструментами: чёрные камни душ, остро заточенные ножи, флаконы с зельями, большую часть которых она сама и варила…
Маннимарко, сноровисто разжав жертве челюсть, вставил кляп из скрученной надвое тряпки и щёлкнул пальцами. Талморец тут же пришёл в себя и, мыча, отчаянно забился в путах, но заклинания, вплетённые в кожаные ремни, не оставляли ему ни единого шанса.
— Что теперь? — спросила Риннала, во все глаза любуясь открывшимся зрелищем.
— Нужно будет сделать несколько ритуальных разрезов. Хочешь попробовать?
Почему бы и нет?
Тяжесть ножа успокаивала, наделяла странной решимостью. Риннале уже доводилось отнимать жизнь, но — магией, на расстоянии, и уж тем более она никогда никого не истязала. Но, глядя на растянутого на столе соотечественника — светловолосого и довольно смазливого, если не обращать внимания на выпученные от страха глаза, — Риннала вдруг вспомнила Анкано, каким тот был в лазарете: беспомощным, жалким и обречённым на гибель.
Маннимарко лишил её шанса увидеть, как эта талморская мразь медленно угасает, но раз уж другая талморская мразь попала ей в руки, то не воспользоваться такой возможностью будет почти грешно!
— Вынь кляп, — приказала Риннала, захваченная холодной змеиной яростью. — Я хочу слышать, как он кричит.
Он был красив, их подопытный, и отлично сложен — каждая линия его совершенного тела свидетельствовала о безукоризненной родословной. Кричал он, впрочем, как самый обычный нед — и умудрился обделаться, когда Риннала, скользнув ножом в опасной близости от гениталий, срезала крупный шмат мяса с внутренней поверхности бедра.
Она сделала много больше, чем предписывал ритуал, но Маннимарко её не останавливал, да и совесть быстро притихла. Риннала старательно уродовала холёного альтмерского красавца, с каждым ударом ножа вырезая из его горла новые крики, но сожалела не о нём, а о маме, о папе, о Горантире, о тысячах загубленных Талмором жизней… О жизнях, которые такие вот расово полноценные альтмеры ни во что не ставят — так с чего же Риннале его жалеть? С чего себя сдерживать?!
Она остановилась только тогда, когда талморец совсем перестал трепыхаться, а руки, забрызганные кровью, заныли от напряжения.
— Тело, пожалуй, придётся утилизировать, — протянул не слишком-то опечаленный Маннимарко, — однако начинка получилась отменная.
Риннала тогда впервые взяла в руки чёрный камень душ — и застонала в голос, ибо восторг, который она ощутила, был сродни послевкусию от занятий любовью.
— Это не просто камень душ, — разъяснил довольный её реакцией Маннимарко. — Я связываю их с Оком. Получается одновременно и точка фокусировки, и буфер, и накопитель. Ты чувствуешь, не так ли? Этой мощью можно запросто разрушить Коллегию Винтерхолда!
А что смогут десять таких камней? Риннала будет задаваться этим вопросом неделями, пока однажды не увидит в небе дракона, красного, точно засохшая кровь, и тень его крыльев не перекроет солнце…
— Алдуин побеждён, — известила их Мэва, шагнув на землю; красный дракон, не дожидаясь сигнала, взмыл в воздух. — Зима окончательно отступила. Я пришла убедиться, что вы верны своей клятве, и пожать плоды нашей сделки. Смерть идёт за тобой след в след, альтмер, — сказала она, обращаясь уже к одному Маннимарко. — Я видела это в огне, и руны остерегли меня поворачиваться к тебе спиной. Пока у нас общая цель, я не стану с тобой бороться, но после — берегись.
— Драконы стремятся к власти… — задумчиво протянул Маннимарко; пальцы его огладили камень душ, висевший в мешочке на поясе. — А ты ей готова делиться, о Мэва, дочь Сиггейра?
Они стояли друг напротив друга, совсем позабыв о Риннале — две змеи, изготовившиеся к броску, чей яд, капая с клыков, с шипением разъедал землю.
Ринналу отчаянно замутило. На что она пошла ради того, чтобы подле них оказаться? Какой частью души пожертвовала? Та ласковая, счастливая девочка, которую вырастил Реман Карудил, была не живее брата: нынешняя Риннала Карудил поила своей кровью драконицу и трахалась с восставшим из мёртвых некромантом.
В этот момент Риннала явственно осознала: когда-нибудь она убьёт их обоих — или, если всё-таки не сумеет, это сделают другие, более дерзкие и удачливые.
Древним чудовищам в смертной коже, существующим где-то за гранью обычного властолюбия и обычной мести, нет места Тамриэле — и нет им спокойной жизни, ибо покой испаряется от одного их присутствия. Такие — переворачивают весь мир, сметая всё устарелое и отжившее… и исчезают, сами сметенные временем, как исчезли когда-то Вечный Чемпион, Нереварин и Защитник Сиродиила.
Небо, спокойное мирное небо от века держится только на их костях.
Комментарий к Часть вторая: Кости, которые держат небо
Ещё немного о Мэве: https://ficbook.net/readfic/8027940/21553019#part_content + https://ficbook.net/readfic/3634042
…о Карудилах: https://ficbook.net/readfic/5703928/15233638#part_content + https://ficbook.net/readfic/4998906/15559262#part_content
…о Маннимарко: https://ficbook.net/readfic/5703928/15224859#part_content + https://ficbook.net/readfic/5703928/15249656#part_content +https://ficbook.net/readfic/5703928/19112803#part_content + https://ficbook.net/readfic/6910697/17631565#part_content
========== Интерлюдия вторая: Между стен ==========
Комментарий к Интерлюдия вторая: Между стен
Achtung Bitte: элементы гета и слэша, рейтинговый контент.
Брелину, несмотря на пережитое, кошмары почти не терзали — особенно здесь, в Винтерхолде. Жизнь, подчинённая пусть и не строгому, но неизменному распорядку, а также уединённость, что позволяла и медитировать перед сном, очищая разум, и снимать напряжение иного толка — всё это помогало, удерживало на грани…
…и оттого каждая ночь, становившаяся исключением, казалась мучительнее стократ — словно предательский удар, полученный от того, кого ты считал надёжным товарищем.
Винтерхолд заморочил Брелину, усыпил её бдительность — заставил поверить, что ей ничего здесь не угрожает. Но одного врага она позабыла: от себя не убежишь, даже если помчишься на другой конец Тамриэля, и от прошлого — не убежишь тоже. Своё — вместе с украденной из-под носа судьбой и слишком опасным именем — Брелина похоронила на самом дне разума, укрыв за слоями сухой винтерхолдской рутины, но время от времени кровь, пропитавшая его насквозь, просачивалась и пачкала пальцы.
Крови было так много, думает — вспоминает — Брелина: кровь струилась легко и бурно, как горный ручей, хлюпала и застывала на коже уродливыми разводами…
Кровь была ржавчиной, проступающая сквозь саммерсетскую позолоту, обнажающей всю её суть — порченый рыжий металл, который когда-нибудь всё же рассыплется под собственным весом и щедро удобрит мелкой ржавой трухой голодную землю.
Брелина знала, что должна в это верить, потому что иначе, парализованная отчаянием, не сможет сделать вперёд ни единого шага. Но иногда верить не получалось — тогда, например, когда привитая отцом самодисциплина рассыпалась в неласковых объятиях Вермины.
Тут бы молиться Аури-Элю, чтобы тот уберёг от даэдрической скверны и даровал ясность ума, однако в божественной благости его блудная дочь очень давно разочаровалась.
Благ ли мир, над которым простёр золочёные крылья Талмор? Может, и правда давно уж отжил своё?
Брелина дрожала: мысли проносились в её голове табуном перепуганных лилландрилских коней и отзывались ноющей болью в висках. Перед взором так и стоял Горантир: мёртвый, с пустыми рыбьими глазами — совсем не такой, с каким она попрощалась тогда, в Сентинеле.
Совсем не такой, каким Брелина хотела бы его помнить.
Полукровку в ней выдавало разве что воспитание: данмерский пепел надёжно спрятал фёстхолдское золото, и сейчас, когда в Коллегию должен вот-вот приехать талморский наблюдатель, Брелина как никогда была этому рада. Ни к чему ей лишние подозрения — да и кошмары, конечно же, ни к чему…
Но, наверное, именно он, безымянный безликий талморец, замаячивший на горизонте, и всколыхнул её разум, вырвав и перекроив на свой лад образ погибшего брата.
Никакая самодисциплина не помогала — призрак Горантира оказался слишком навязчив. Брелина отчаянно убеждала себя, что она в безопасности, что дурные сны не имеют над ней власти, но растревоженное сердце было глухо к доводам рассудка.
Ночная рубашка прилипла к спине, влажной от пота, слёзы текли по щекам, и паника всё никак не отступала.
Это было всё равно что играть в “не думай о белом гуаре”: чем сильнее пытаешься выгнать, тем настойчивей он возвращался — Горантир, окровавленный, вобравший в себя, кажется, все увечья, что его сестре довелось увидеть: раздробленные пальцы, содранную пластами кожу, влажные гноящиеся язвы и много, много чего другого…
Если подумать, кровь была почти безопасной — отвлекала, не позволяла присмотреться, — и с ней Брелина перестала бороться.
Она позволила себе выплакаться и успокоилась, отдышалась — насколько это вообще было возможно. Давно, очень давно Брелине не приходилось так тяжко: она притерпелась к боли, но рана, оставленная гибелью Горантира, так никогда и не зажила до конца, затмив собой даже прощание с родителями.
Брелина любила брата так, как никого и никогда не любила. Горантир был старше её всего на неполных два года — редкая для сиблингов-меров разница. Ближе друг друга у них никого не было: они делили учителей и увлечения, делили друзей и товарищей по играм, не делая разницы между мальчиками и девочками, а повзрослев, даже любовников иногда делили — и также не делали разницы…
Озарение было внезапным, но очень ярким: Брелина сообразила, как, может, сумеет пусть не прогнать докучливого белого гуара, но хотя бы его под себя перекрасить. Вот оно, уже холодит кончики пальцев — стоит только нащупать, поймать, вытянуть, на ходу придавая нужную форму…
Как его звали, того босмера-сокольничего? Рунидил, кажется? Боги, как же давно это было!.. Как будто в другой жизни — и даже собственное имя порою не вспоминалось так сразу, что уж тут говорить о всех тех мерах, с которыми её сталкивала судьба?
Но он, их с Горантиром общий любовник, и правда был Рунидилом. “Рун”, так они его называли — “Рун, Рин и Ран”, это любовно подобранное созвучие всем троим показалось когда-то очень забавным.
Рун, широкоплечий, как должно хорошему лучнику — а стрелял он великолепно, даже по босмерским меркам, — сильный и пламенно-неудержимый, был ниже их с Горантиром почти на голову — но никогда не казался меньше и незначительней. Брелина не могла уступить его брату, но и отказаться от этого мера оказалась не в силах: гибкий и лёгкий, как ветер в ивах, Рун подхватывал и увлекал за собой, звал белозубой лукавой улыбкой и тёмным, эбеново-чёрным сиянием глаз…
А ещё у него были рожки: совсем небольшие, с ладонь длиною — крепкие, гладкие, тонкие; бело-молочные и бесконечно-манящие. Касаться их было особенным удовольствием, и Брелина с братом, не способные оставаться в стороне, не раз помогали любовнику при линьке.
Рун собирал волосы в хвост, но они — длинные, и густые, и непокорно-кудрявые, тёмные, как сердцевина тиса, — бунтовали даже тогда. Почти сразу выбивалась первая прядь, затем и вторая — так и звали коснуться, накрутить вокруг пальца!
Обнажавшаяся шея, медово-смуглая и удивительно беззащитная, звала не меньше. Трудно было не отвлекаться, не размечать поцелуями мягкую прохладную Рунову кожу — и всё-таки родовая самодисциплина обычно приходила Горантиру и его сестре на выручку. Они напитывали горячим маслом отшелушивающиеся верхние пластины — руки скользили вверх-вниз с показным бесстыдством, недвусмысленно отсылая к иному, привычному для всех рас и народностей действу, — и счищали с рогов омертвевшие ткани, медленно, осторожно ведя ножом от основания к кончику — и эта близость была так волнительна, так откровенна, так обжигала и обнажала душу, как даже сексу отнюдь не всегда удавалось.
Бывали у них, впрочем, и куда менее невинные — и приемлемые чопорными соотечественниками — забавы. Рун, например, владел удивительно обширной коллекцией ножей, и тот лёгкий изогнутый, каким так удобно чистить рога, был далеко не единственным из его “малышей”, что Брелине доводилось держать в руках.
Рун умел резать себя, расцвечивая медовую мягкую кожу кровавым багрянцем с изяществом лучших клаудрестских каллиграфов — и умел делать так, что шрамов не оставалось.
Это пьянило, это тёмной тягучей сладостью отзывалось в низу живота: смотреть на него — без позволения прикоснуться, — или обхватывать смуглые пальцы, сомкнутые на ноже, и вести, задавая направление, и наблюдать, как расходятся рождённые вами узоры… или вылизывать, и размазывать, и поддразнивать — зубами, ногтями, костяшками пальцев…
Себя они с Горантиром давали резать только четыре раза, и каждый — надолго врезался в память. Впервые почувствовав поцелуй ножа над ключицами, Брелина только и могла, что тихонько вскрикнуть: ей было больно и неприятно, и стоило бы отказаться — но в этот момент Рун и на брате “выцеловал” такой же кинжальный след, и тут же её точно жидким огнём окатило.
Багрянец и пепел, хриплый тяжёлый вздох… лицо Горантира, залившееся краской, его шалые глаза в обрамлении повлажневших от боли ресниц…
Следующую кинжальную ласку Брелина встретила уже иначе — холодный огонь, лизнувший её под грудью, лишь распалял, но не ранил по-настоящему. Яркое, опьяняющее ощущение собственного присутствия, воссуществования, преображения разливалось волнами по телу, наполняло каждую клеточку и отражалось, истинно драгоценное, в Горантире.
Рун, лёгкий, и ловкий, и соблазнительный, как даэдрот, священнодействовал, нанося и почти сразу залечивая эти зеркальные раны, а Брелина дрожала и плавилась под его руками. Никогда прежде она не чувствовала себя настолько собой, никогда и не подозревала даже, что можно чувствовать так полно, так хлёстко, так сокрушительно!
Жадно хватая ртом воздух, Брелина переплетала их с Горантиром измазанные багряным пальцы, и эта и без того общая кровь — древняя, благословенная — наново смешивалась на их руках.
Они и не поняли даже, как так получилось, что Рун оказался зажат между ними, и Горантир брал его, смеющегося, сзади, — в жгут скрутил волосы, чтобы открыть для поцелуев шею, и утыкался, щекоча прерывистым хриплым дыханием, в трогательно-короткие завитки у затылка… — а Брелина, влажная до отчаяния, ошеломлённая и призывно раскрытая, принимала Руна в себя, выстанывая то похвалы, то бессвязные просьбы.
То время давно прошло, и Брелина, оказавшись в Винтерхолде, успела с ним распрощаться: её брат был мёртв, и Рунидил, скорее всего, тоже — а вот белый гуар оказался призван к покорности.
Закрывая глаза, Брелина по-прежнему видела Горантира в крови, и всё же теперь он выглядел совершенно иначе, чем в том злополучном кошмаре.
Перед её мысленным взором брат был отчаянно жив, и радостен, и красив кипучими молодостью и страстью — все свои раны он принял сам, и кровь, своя и чужая, мешаясь, ликующе пела о счастье.
Брат и сейчас был жив — пока Брелина дышала, встречала каждый новый рассвет и, несмотря ни на что, помнила. Горантир жил в ней, вошёл в её кровь ещё до рождения — а потом утвердился в сердце за те безработные и счастливые годы, что они с сестрой делили на двоих. Ближе него у Брелины никого и никогда не было…