— Зачем это тебе?
— Он был возле места преступления, — поясняю я. — И вскоре после того, как это случилось.
— Блядь.
— Помню, слышала что-то о машине-убийце. От тебя.
Но парень набрасывается на меня. Поосторожнее!
— Слушай, он бы такого не сделал. Клянусь! Он не такой, он не верит... у него есть принципы!
— Хорошо, хорошо! — Я пячусь, поднимая руки ладонями вперед: тактика, которая успокаивает людей. — Я и не говорила, что он убийца. Убийцей оказался зубастый слизняк весом в тонну, со вкусом к человеческому мясу. Но Сек был там, и мне нужно знать, где его найти.
Льюис надувает щеки. Дальше по улице начинает выть сигнализация, и я молюсь, чтобы владелец пришел поскорее. Прямо ненавижу этот звук. Льюис пожимает плечами, качает косматой головой.
— Ну, понятия не имею, с чего тебе спрашивать меня. Я его уже пять лет не видел.
«Ну, разве ты не странный тип?» — думаю я. На самом деле, правильнее было бы спросить, почему подростком он таскался за внеземным киборгом — потенциальным убийцей. Но Льюис говорит о Секе, словно тот его старый друг. И, мне кажется, так и было. По меньшей мере, это интересно.
— Мистер Коулман, а что именно он из себя представляет? И кто он для вас, раз уж на то пошло?
Кадык Льюиса дергается — хорошо заметно на тощей шее. Приуныв, он тяжело опирается на стенку.
— Он далек, — заключает Льюис. Я понимающе киваю.
— Да... и... что это именно такое?
— Не отсюда. — Очень конкретно! Потом Льюис добавляет: — Но в каком-то смысле совершенно местный.
Я пришла сюда в надежде, что все немного распутается, но, очевидно, жестоко ошиблась.
— Он пришелец, — бросает Льюис. — Маленькая, зеленая, мягкая фигня, живущая в скорлупе, сделанной из в высшей степени инертного сплава. Он никогда особо не болтал о том, откуда прибыл, или почему рядом нет никого такого же. Вот и все, что я могу сказать.
Уже лучше. Я решаю нырнуть поглубже.
— Когда я видела вас в девяностые, вы показались близкими друзьями, — добавляю, опираясь, как и Льюис, спиной о прохладный, довольно влажный кирпич. — Чудак, который тусуется с маленькими, мягкими зелеными фиговинами.
Он удивленно таращит глаза. Как для наркомана, он слишком болезненно на это реагирует.
— С какого беса ты об этом знаешь?
Я пожимаю плечами.
— Исследовала кое-что. — Тогда я прекращаю умничать. — И я бросила в него жестянкой, когда мне было семь, а ты сказал, что он меня прикончит.
Проходит некоторое время, но потом Льюис резко кивает.
— Такое часто случалось. Ублюдки. Просто потому, что он не такой, как все.
— Совсем не такой, — соглашаюсь я. — Вы оба не такие.
— И, пока это не превратилось в дело о педофилии: это я за ним таскался, а не наоборот. Честно говоря, когда мы только встретились, большую часть времени он пытался от меня отделаться.
На последней фразе я вздрагиваю.
— Я... такого не говорила. Даже не подумала, на самом деле. Спасибо, что подал идею.
— Ну, прости.
— Тогда кто он для тебя?
Льюис вздыхает. Потирает руки, словно замерз.
— Я был тупым пацаном. На улицах меня не особо уважали. А он... он был моим лучшим другом. Так я это теперь вижу.
Я подавляю смешок. Он тоже улыбается, довольно мило.
— Чего? Мне было десять, что, это настолько странно? Ты видела «Трансформеров»? Чего бы я еще мог сделать, увидев робота-убийцу? Мы познакомились, когда в Центральном парке я пнул ему в голову мяч.
— Окей, честно, — хихикаю я. Сама страдаю тем же: воображаемые друзья. — А как он это воспринимал?
— Привык. Я никогда не знал о нем слишком много.
Вау. Во время этого псевдо-допроса я обменялась с этим парнем куда большим количеством слов, чем за все время с Верном.
— А почему вы не виделись? Он пропал, или?..
— Нет. Я вырос. Вот так вышло. А я понял, что он не собирается взрослеть.
Он зашаркал подошвой по асфальту. Кажется, я устроила ему настоящий праздник ностальгии, и огромный.
— Я принял решение, и меня задело, когда ему оно не понравилось.
— Кому? Роботу? С чего бы ему волноваться?
— Ну, он много орал. Как нацист. Не открывал... лицо или что-то другое.
Я посмотрела на его руки. Кажется, понятно, что это был за выбор. Никто не идеален.
— И ты с тех пор его не видел?
— Иногда, случайно. Как и ты. Но ничего не говорил.
Внезапно я думаю о Мелани, и свежая рана начинает болеть.
— Жаль это слышать.
— А, да не стоит.
Сигнализация наконец замолкает. Стоя здесь, под небом таким голубым, каким оно кучу лет уже не было, я вдруг понимаю, как мне здесь спокойно. Просто... говорить. С этим нариком. И это напоминает мне о моем вчерашнем «трипе».
— Тебя вообще не напугало, что он умеет менять форму? — рискнула спросить я.
Льюис застывает. Он выглядит неподдельно изумленным.
— Чего?
Я сдаю назад.
— О... он был вроде гуманоидо... кальмаром. Иногда. Примерно такого роста, — я показываю высоту рукой. Льюис мотает головой.
— Что за хрень ты несешь? Мы об одном и том же говорим, или...
Странно это все. Серьезно. Он бы о таком знал. Пусть даже они и разошлись пять лет назад. Льюис знает об этом существе больше, чем кто-либо другой. Разве что Сек скрывал что-то от него, и, должно быть, это разумное решение. Я решаю выдать мой секрет, то, что со мной случилось.
— Мистер Коулман, когда я наткнулась на него в доках, он выглядел, как гуманоидный монстр. Но, когда его ранили, он вроде как... съежился и превратился в кальмара.
Ну и взгляд у него! Льюис думает, пытаясь вспомнить. Может, что-то из сказанного мной звучит знакомо, так что я продолжаю:
— Потом утром приехала его оболочка, прямо как такси, он забрался в нее и... уехал.
— Говоришь, ты оставалась с ним, пока он был таким?
— Да, оставалась.
— Прямо безумие какое-то, — он неожиданно поднимает взгляд. — Хотя, насчет брони... думаю, ты бы узнала ее снова, так что...
Я хмурюсь. Что-то не сходится. Он ничего не знает о гибриде. Действительно не знает.
Пожимаю плечами.
— Может, я наткнулась не на того... далеко-кальмара. Если ты не знаешь, где его найти, то, думаю, это все.
Льюис продолжает думать. Рада, что могу поговорить с кем-то не аномальным (как Мелани). Он выглядит раздраженным.
— Это все?
— Конечно. Спасибо за потраченное время.
— Ага, и тебе спасибо. Если найдешь его, передай от меня привет. — Потом Льюис широко, лукаво улыбается. — На самом деле, как насчет поболтать... в пятницу?
Я замираю. Быть того не может! Оборачиваюсь с открытым ртом.
— В пятницу?
— Ага. — На лице Льюиса выражение, которое едва не заставляет меня ему врезать. Но только едва. — Дальше по улице есть местечко, «Аквариум». Там неплохая еда.
Поверить не могу.
— Мистер Коулман, вы что, на свидание меня приглашаете?
Он смеется, широко разводит руками.
— Нет, просто встречаюсь с еще одним знакомым Сека. Но если тебе хочется назвать это так...
Я хихикаю с издевкой. Мой взгляд падает на его руку.
— Слезай с этой дохлой кобылы, тогда и поговорим.
Я сворачиваю за угол — обратно на тротуар, где полным-полно велосипедов, а обочина заставлена микроавтобусами. Щеки горят. Свидание?! Вау, и за кого он меня принимает? Печально, блин.
Строго говоря, я попросту зря потратила время. Но, как ни странно, мне так не показалось. Я уже кучу времени не чувствовала себя настолько нормально. И только теперь понимаю, какой стала одинокой. Гоняюсь за выдуманными пришельцами.
Я слышу, как за моей спиной по переулку стучат шаги.
— Эй!
Я вопросительно оборачиваюсь, почти с радостью, и вижу, что Льюис шел за мной. Льюис. Я его уже по имени называю. Глупая Элиза, глупая! Он останавливается, его длинные тощие руки свисают, покачиваясь, по бокам.
— Было кое-что, о чем он иногда говорил. Сек, в смысле.
Я с готовностью киваю. Льюис оглядывается, затем пятится, и мы почти отступаем обратно в переулок. Когда мы снова там, он наклоняется ко мне — чувствую на лице его дыхание, — и понижает голос, чтобы его могла слышать только я.
— Сек говорил, что не причинит мне вреда, а остальные далеки его ненавидят.
Были и остальные?
— И?..
Когда Льюис произносит остальное, на меня снисходит нечто вроде озарения. Но оно не слишком меня радует.
— Он говорил, что наполовину человек.
====== Глава 15. Диагорас ======
Большую часть двадцати лет их жизни они провели вместе. Он был старше ее на два года, но, когда они сидели на стене и плевались в соседей вишневыми косточками, не возникало и тени сомнения, что эти двое родня. Одинаковые бледные лица с острыми чертами, одинаковые ямочки на подбородках и немного крючковатые носы — с возрастом эта черта станет еще заметнее. Они были неразлучны. До тех пор, пока малышке Эсме не сообщили, что ей следует вести себя как леди, а она не решила оправдать ожидания.
Разумеется, Лерой возмутился.
— С какого черта ты вдруг в леди захотела? — фыркнул он, когда малышка Эсме сообщила эту неприятную новость. Она изо всех сил старалась выглядеть понадменнее, а когда намеченный собеседник, которого стоило бы принизить, выше тебя ростом, это довольно трудно.
— Если будешь так выражаться, ни за что в рай не попадешь! Преподобный Форбс так сказал в прошлое воскресенье.
— К черту, говорю что хочу! — ответил Лерой.
— Новые туфли куплю. Мама сказала, ты новых не получишь, раз уж так разлохматил старые. — Эсме без сомнения наслаждалась ролью главного. Но Лерой только пожал плечами и, развернувшись на каблуках, пошагал дальше по улице.
— Отлично, будешь леди. Да плевать! Просто играть с тобой больше не стану. — Именно эта постоянная угроза отречься всегда заставляла Эсме выбираться из раковины и бежать босиком обратно на брусчатку.
Лерой был худощавым малым, но, пусть мышц ему и недоставало, коварства было в избытке. Хоть и не шпана, он мог отбрехаться от кучи мелких прегрешений — разбитых тарелок, выведенных из себя соседей, — а их мать, безжалостная, деспотичная матриарх, всегда относилась к сыну с подозрением. Но ненавидеть своего мальчика она не могла. Двух других сыновей унес тиф, и она выделяла Лероя, считала любимчиком.
Но — о! — это самый Лерой имел дурные наклонности. Одним августовским утром он поманил сестру в детскую, разжал кулак и показал отличного, новенького оловянного солдатика. У них был полный набор, но старых, с облупившейся краской и погнутыми штыками. Эсме все смотрела и смотрела.
— Взял его у старины Майки, который живет напротив, — похвастался он. — Стырил прямо через окно спальни. Солдатика подарили на день рождения его младшему братишке, а Том поспорил, что я ни за что не сделаю этого.
Эсме была в ужасе. Забраться в окно спальни означало вскарабкаться по водосточной трубе, а всем известно, какая она непрочная, и еще это почти наверняка означало, что тебя словят. Но он это сделал. Теперь он настоящий воришка.
Несмотря на это, брат стал для Эсме новым кумиром.
Назавтра старина Майки Дин, выйдя на улицу, потребовал вернуть собственность его младшего брата. Лерой вышел из дому, словно мученик в ожидании пыток. В то время ему было двенадцать.
— Верни солдатика, ты, мелкий недоносок! — Майки был здоровенным пацаном, в два раза крупнее брата, и с ним была его шайка — стена из сбитых костяшек, грязных коленок и перекошенных, уродливых лиц. Эсме смотрела, стоя в дверях — идти за братом было слишком страшно.
Окинув взглядом полдюжины лиц, Лерой больше не казался таким храбрым. Они ударили его первым, потом пнули по ребрам, сунули лицом в грязь. И все это время Лерой крепко сжимал в кулаке свой приз. Они били его, пока отец, Диагорас-старший, не приехал на своем мотоцикле и не прогнал их.
Эсме вспомнила, как водопадами лилась вода с одежды, которую отжимала мать, покрасневшая от крови вода в большом стальном тазу. Эсме больше не считала Лероя храбрым — просто безрассудным.
Кровь, хлеставшая из носа Лероя, была такой густой, что казалась почти черной. Но его это не волновало. На самом деле он улыбался. Майки быстренько все забывал, стоило ему сорвать злость. Лерою не придется отдавать солдатика.
И это было последним из его воровских похождений.
И все же, Лерой так и не стал по-настоящему культурным. Может, он и бросил шорты ради длинных брюк и вознесся на cursus honorum системы оценивания, но коварство осталось при нем. И оно изменилось. Превратилось в инструмент, который он бережно использовал, чтобы получить желаемое — со случайными угрозами и вульгарным обаянием. К собственному отвращению, Эсме обнаружила, что многие девушки находят подобное чрезвычайно привлекательным. Как-то раз она застукала свою подругу, Вилму — та подхалимничала перед Лероем, — и Эсме пришлось разорвать с ней отношения на целую неделю, потому что это было противно. Не то чтобы на Лероя стоило посмотреть. Он просто казался человеком, у которого есть план.
И план действительно был.
Однажды, когда Лерою было четырнадцать, а Эсме — двенадцать, он в очередной раз позорился, привычно провожая ее домой. С того места, где они стояли, был виден весь остров. В полуденном тумане верхушки небоскребов выглядели особенно огромной рощей.
— Знаешь, кем я хочу стать, когда наконец выберусь на свободу? — внезапно спросил Лерой. Весьма привыкшая к его философским монологам, Эсме продолжала идти.
— Президентом?
Он рассмеялся.
— Неа. Само собой, у президента куча власти, но это такая должность, на которой слишком много придется вкалывать. Нельзя делать что хочешь, когда мир от тебя зависит. Неа. Я просто хочу стать самым богатым человеком в мире.
Эсме хмыкнула.
— Этого все мальчики хотят. А как ты собираешься разбогатеть?
Лерой пожал плечами.
— Не знаю. Пойду в банду, ограблю банк.
Эсме сообщила ему, что не думает, что такое случится. Это ни на миг не поколебало Лероя.
— Ну, спорим, у меня получится? Только вот ты не станешь спорить. Как бы сказала мама, это не в стиле леди.
Так уж вышло, что спустя три жалких года мечтам Лероя суждено было отправиться в долгий ящик. Кое-каким людям за океаном нужна была помощь против некоего кайзера Вильгельма, и это было все же лучше, чем перебирать бумажки в «Хуберте и сыне», сражаясь в колледже с пыльными учебниками. Должно быть, в тот день, когда Лероя завербовали, весь район слышал, как он хвастался, как ударил кулаком по столу, споря с отцом.
Эсме помнила, как стояла среди тесных, ликующих городских толп — море флагов, транспаранты горделиво натянуты между окнами. Она проталкивалась вперед, мимо кричавших возлюбленных, чтобы встать рядом с Бетти Луиз. Эсме презирала эту женщину, но, где бы та ни находилось, Лерой оказывался неподалеку.
— Не видела его еще? — выкрикнула она сквозь топот ботинок и здравицы. Бетти кивнула в ответ.
— Боже, боже, боже, Эсме! Разве это не здорово? Они будут героями!
Эсме уже собиралась ответить, когда зеленый грузовик, битком набитый солдатами, проехал мимо них. И он там был. Лерой в щегольской шляпе, опиравшийся на ружье, улыбался и махал рукой. Бетти вскрикнула так громко, что, должно быть, у нее еще много дней потом болело горло.
Эсме посмотрела прямо на брата и ей повезло встретить его взгляд. Он ее заметил и улыбнулся по-особенному, блеснув зубами. Такое выражение означало: он вот-вот сделает что-то отчаянное или глупое — и знает об этом, а еще ему плевать, что скажет сестра. Эсме часто видела это выражение — такое знакомое, что она опознала бы его и за милю.
И тогда она видела его в последний раз.
Конечно, никто не хотел думать о том, что пишут в газетах. О том, как девятнадцать тысяч британских мужчин были безжалостно истреблены, под дождем, в грязи, в местечке под названием Сомма. Это было слишком далеко и приносило деньги. Люди старались не обращать внимания.
Еще один день. Газета валится, как снег на голову. Они это сделали. Первая мировая закончилась.
И неожиданно Лерой снова был на кухне, обедая за постыдно крошечным столиком. На Эсме он не смотрел. Он ни на кого не смотрел. Жевал пищу, словно ее отравили. И вскоре мама перестала пытаться вовлечь его в разговор.