Он верил эру Августу. Всему, что тот говорил. И про список, и про значение отданных ему Алвой кинжала и перстня, и про остальные поступки Алвы. Но это была ложь. Подлая и циничная ложь. Он сам услышал опровержение из уст Катари и эра Августа.
Он считал Алву идиотом, преданным слизняку Оллару до последнего. А Алва был верен Талигойе. И был готов сдаться Альдо, был готов остаться в заключении – лишь бы не навредить землям, за которые отвечал. И считал свою клятву крови ошибкой. О чем и сказал Спруту. И ведь Спрут, зараза, прекрасно понял, о чем его спрашивал Алва! Как он задумался на несколько мгновений, прежде чем ответить. Как смотрел на Ворона… Эти двое друг друга понимали. И знали, чем грозят их ошибки.
Но ведь он не ошибался! Он не предавал! Он никогда не клялся Алве кровью. А от клятвы оруженосца Алва его к тому времени уже освободил. Он клялся быть верным Талигойе и Раканам, при чем тут несправедливый суд над Алвой?
Алва не рвался к власти, хотя знал, что имеет право.
Когда Алва взял в руки меч Раканов, в небе было то странное явление, а Альдо даже ничего не чувствовал, когда брал меч.
Зверя Раканов может остановить смерть Ракана в Лабиринте, а Алва считал, что его смерть в этом месте может пойти на пользу Талигойе.
На суде Дикон предал именно Алву, а поклявшийся той же самой клятвой Робер поступил по справедливости – Надор рухнул, с землями Эпинэ все в порядке…
Догадка была настолько нелепой, что Дикон едва не споткнулся. Еще не хватало рухнуть на камни вместе с Алвой и покалечить того еще сильнее.
У Альдо не было наследников, и – если верить легенде о проклятии – он должен был четырежды пройти все то, что прошел Ринальди Ракан. Но в жизни Альдо не было ничего подобного… А в жизни Ворона было.
И предательство женщины с Винной улицы, и предательство Оллара, и несправедливый суд, и то, как Дикон нарушил клятву оруженосца… Да и Катари, которая не далеко ушла от Беатрисы.. И ведь это только то, что Дикон знает! Закатные твари, но не может же Рокэ Алва оказаться Раканом?! Бред какой-то. Но если бред, то почему меч Раканов отреагировал на Алву именно так? Ни на кого другого меч так не реагировал. Даже на Альдо.
Но Альдо не лгал, он действительно Ракан!.. Или считал себя Раканом. А Дикон ему верил. И Робер. Пока не перешел на сторону Алвы. Как и Спрут.
Не может же он, Ричард Окделл, Повелитель Скал, ошибаться, а слабовольный Робер и трусливый Спрут – быть правы?!
Но это Альдо говорил, что Робер слабый духом. Говорил, когда почувствовал, что Повелитель Молний не в восторге от происходящего в Олларии. Разве мог слабый духом человек взять на себя вину за все, что натворил Лис? Робер же понимал, что идет на смерть, и вряд ли рассчитывал, что Алва его помилует.
Все было бы проще, убей Робер Алву прямо перед эшафотом. Тогда Дикон решил, что Робер смалодушничал – так это оценил Альдо… И потом, на суде, он решил, что Робер боится дуэли с Вороном. Нет, Робер не малодушничал и не трусил. Он просто иначе понимал справедливость. Не верил Альдо безоговорочно и слепо. А Дикон верил.
Нет, Альдо не хотел пускать Робера в Багерлее не из-за малодушия и трусости своего Эпинэ. Альдо чувствовал, что Робер против того, что творится. Поэтому и не хотел показывать ему письмо Эрнани об отречении от престола.
Разве было малодушием подчиниться приказу Альдо и выстрелить в него, чтобы не мучился? Дикон бы так не смог.
Разве было малодушием кинуться к Моро и пристрелить его?
Разве…
А Спрут? Разве было трусостью пойти против Альдо на суде? Разве было трусостью попытаться организовать побег Алвы? Разве трусость – присоединиться к восставшим, считая, что они правы?
Но тогда выходит, что ошибался именно он. Пусть из-за того, что верил сначала Катари и Штанцлеру, а потом Альдо. Но другие же не верили! А он упорно закрывал глаза на все вокруг. „Твердо и незыблемо“ закрывал.
Его предупреждал и Оноре, и Наль. Он видел, что Штанцлер не все договаривает и подталкивает его к не самым красивым вещам. Но он верил!
Он верил, что его отца убили по-подлому – выяснилось, что это не так.
Он верил в непогрешимость Алана и предательство Рамиро – нашли письмо Эгмонта.
Он верил Катари, любил ее, почти что боготворил – она считала его идиотом и презирала.
Он верил эру Августу и уважал его как родного отца - тот считал его глупой марионеткой и лгал ему постоянно.
Он гордился тем, что Повелитель, но только разрушил Надор и убил всю свою семью и тех людей, которые были его вассалами и любили его. Доверяли ему. Верили.
Он восхищался Альдо Раканом - тот…
Коридор резко поворачивал вправо, а за поворотом был тупик. Дикон не сразу заметил внизу узкий лаз, по которому можно было передвигаться только ползком. Он осторожно опустил Ворона на землю и заглянул в каменную нору. Кажется, ход этот не такой уж и длинный, а в конце что-то светится… Надо проверить.
Дикон скользнул внутрь и меньше чем через минуту оказался в большой и светлой пещере. Свет исходил от озера. Синего. Как и обещал Алва.
========== Глава 8 ==========
Обратный путь занял всего несколько секунд, но за это время Дикон успел испугался – а вдруг, пока его не было, рядом с Алвой, появилась Изначальная Тварь и…
В коридоре было тихо. Ворон лежал на том же месте, что и прежде. Только жилка уже не билась.
Дикон постарался убедить себя,что ничего не изменилось, просто он слишком взвинчен и поэтому не может нащупать пульс. Он подхватил Алву и стал, пятясь, возвращаться в пещеру. Тащить по узкому лазу бесчувственное тело оказалось сложнее, чем он думал – одежда Алвы норовила зацепиться за любой выступ. Дикон уже хотел сделать на полпути небольшой перерыв, но со стороны коридора раздалось глухое рычание – твари учуяли кровь. Страх придал сил. Дикон верил словам Ворона, что в пещере твари уже не тронут, но вот насколько глубоко они могут забраться в лаз и насколько сильно покалечить Алву, который и без того непонятно жив или нет…
Он дотащил Ворона до берега озера и без сил опустился рядом. И что теперь? Чем может помочь эта вода, раз Алва и глотка сделать не в силах? А может, она исцелит его, если полить на рану?
Дикон зачерпнул горсть воды и понюхал. Ничем не пахнет. Он сделал осторожный глоток – вода как вода, только синяя. Словно в нее краски добавили. Что ж, по крайней мере, хуже от нее вряд ли станет.
Он вылил на Алву уже не одну сотню горстей, когда не удержал равновесие и едва не рухнул в воду. Он бы и рухнул, но вода не приняла, оттолкнула, словно он уперся руками в невидимую преграду. Дикон удивленно замер, пытаясь понять, что же происходит. До дна точно было еще далеко, озеро казалось бездонным, но…
По воде прошла рябь, и вдруг вода буквально отбросила Дикона на берег. Он ничего не услышал, кроме негромкого плеска воды, но почувствовал, что озеро недовольно вторжением – как прежде чувствовал эмоции и мысли камней. Синяя вода не злилась, она недоумевала, почему вдруг в нее решил войти Повелитель Скал, которому место на берегу, как и другим Повелителям. Ступить в озеро может лишь тот, в ком течет кровь Раканов – неужели это непонятно?!
– Извините, не знал, – буркнул Дикон вполголоса, скорее для себя, чем для озера. Но вода успокоилась – то ли сама по себе, то ли потому, что удовлетворилась ответом.
– Не знали что?
Услышав хриплый шепот, Дикон едва не подпрыгнул на месте, но вовремя успел взять себя в руки. Алва. Очнулся. Наконец.
– Что в озеро может войти только Ракан. Вы мне этого не говорили, эр Рокэ.
– Я этого не знал.
– В таком случае, я тем более прав, что ослушался вашей… просьбы.
Алва ничего не ответил. Он облизал пересохшие губы, и Дикон тут же зачерпнул воды – ладонями, сложенными лодочкой, и поднес к его рту.
Он скорее облил Ворона, чем дал ему напиться, но решил, что это лучше, чем ничего. Воды в озере много, попытку можно повторить, а от синей воды Алве определенно становится лучше. Через какое-то время Ворон остановил его коротким „Довольно“ и прикрыл глаза.
Дикон лег на спину в паре бье от Алвы и попробовал собраться с мыслями. У него было такое ощущение, что он упустил что-то очень важное. Что-то…
– Эр Рокэ. Я знал, что так будет. С Надором. Меня предупредили, а я не понял. И не запомнил. Как и сказал Арамона.
– Забавно, юноша, – произнес Алва после долгого молчания. – Тварь зацепила ядовитыми клыками меня, а речь похожа на бред у вас.
– Это не бред. Хотя, не знаю. Может и бред. Видение. Мне прошлой осенью явился Арамона. Сначала Паоло с отцом Германом приходили, потом он.
– И что же от вас хотели выходцы? – в голосе Алвы проскользнуло любопытство.
– Не знаю. Паоло я так до конца и не понял. Я тогда даже не сразу сообразил, что это видение.
– Это не видение, Ричард. Это выходцы. Те, кого убили и не дали упокоиться с миром. Чаще всего они приходят к своим убийцам, чтобы отомстить или увести с собой. Еще они приходят к родным и близким друзьям.
– Я не убивал Паоло. А уж отца Германа – тем более. И Арамону не трогал. Хоть и ненавидел.
– Ты мог имееть какое-то отношение к их смерти. Косвенно.
– Мы… Я… Арамона наказал нас однажды в Лаик: меня обвинили, что я – тот, кто мстит Арамоне как граф Суза-Муза. Паоло, Арно, Альберт, Норберт и Йоганн сказали, что на самом деле шутили они. Хотя я понимаю, что это не их рук дело – они просто вступились за меня. Нас всех заперли в Старой галерее. Там я видел Паоло в последний раз. Он потом приходил ко мне прощаться. Сказал, что должен уехать с отцом Германом. И пропал. А я не был уверен, приснилось мне это прощание или нет.
– Понятно. Скорее всего, не приснилось. Дальше.
– Паоло приходил ко мне в месяц осенних молний. После моей дуэли со Спрутом. Я сидел в кабинете, – Дикон на мгновенье запнулся, – в вашем кабинете и не хотел идти спать. Я… я все же думаю, что это было именно сном, видением. Мэтр Шабли говорил, что они часто просто отголоски наших мыслей. И мне снилось, что я пью „Черную кровь“ в вашем кабинете и вдруг вижу, что в кресле сидит Паоло. У него на груди была алая эспера, он говорил, что был в агарисе, но уже с лета в Олларии. Он похвалил кольцо, я не понял, какое – у меня на пальцах ни одного не было. Тогда он описал кольцо, которое… которое дал мне Штанцлер. Паоло сказал, что кольцо осталось у какого-то лекаря. И что мой предок меня бы не понял, потому что не любил отравителей. Он указал на портрет моего отца, который я недавно повесил. Портрет в этом сне изменился до неузнаваемости: отец стоял на груде трупов, в руке у него был фамильный кинжал, нога в забрызганном красной жижей сапоге упиралась в тело Робера.
– Что ж, ваш отец действительно не любил отравителей. Это все?
– Н-нет. Паоло сказал, что не приходил раньше потому, что я был жив, но теперь я мертв, и он пришел. А мертв я потому, что лекарь меня отравил, поэтому мне остается только пить вино. Или это сказал отец Герман. Да, скорее он…
– Ладно. Дальше.
– Они куда-то делись, но пришел Арамона. Они сказал, что служит какой-то там Ей и подчиняется только Ее приказам. И что она меня не ждет, что у меня есть свой хозяин, а между мною и нею – моя клятва и моя кровь. А потом он сказал, что Скалы не простят клятвопреступника.
– Так же как не прощают и остальные стихии. Дальше.
– Он сказал, что я был дурным унаром, что я ничего не понял и не запомню. Выходит, что я не понял и не запомнил. А он пытался меня предупредить.
– Выходит, что так.
Ворон больше ничего не произнес, и Дикон решил продолжить:
– Они приходили еще. Когда солдаты везли меня в надорские земли, чтобы убить.
– Приходили все трое?
– Нет, только Паоло с отцом Германом.
– Продолжайте.
– Паоло сказал, что со мной тяжело говорить и что мне придется вернуться. А потом добавил:
„Не жди помощи. Открой дверь первым, тогда ты можешь успеть“. Он сказал, что больше не может войти в город, но я – другое дело. Я рыцарь и всегда могу войти к своей королеве.
– В каком смысле? – переспросил Ворон.
– Не знаю, я тогда думал, что это сон. Просто кошмарный сон. Паоло сказал, что королева будет ждать. И что я не должен предавать хотя бы ее. Еще они сказал что-то вроде „Тяжесть камня и бесформенность воды – это ужасно“. Я не сразу связал это с землетрясением в Надоре – ведь именно там были рухнувшая гора, камнепад и новое озеро…
– Странно. Это все?
– Я крикнул им, что моя кровь и жизнь принадлежат Чести, а они ответили, что третий раз мне клясться уже нечем. Отец Герман сказал… он сказал… – Дикон наморщил лоб, вспоминая то, что так долго старался забыть. – Он сказал: „Горячая кровь отдана, холодная кровь отдана. Третьей не бывать. Вы сказали, вас слышали. Все, что вам осталось, – не забыть сказанного вами же.“
Дикон собирался на этом и остановиться, но передумал и произнес чуть тише:
– Я возмутился, что Окделлы ничего не забывают. И получил от отца Германа: „Только клятвы и добро.“
Алва ничего не ответил, и Дикону стало совсем тошно.
– Эр Рокэ, я был не прав. И с отравленным вином, и на суде.
– Я в курсе. Что вы были не правы.
– Я хочу извиниться.
– Очень мило с вашей стороны.
– Эр Рокэ…
– Я вам уже давно не эр. Постарайтесь это запомнить. Раз уж „Окделлы ничего не забывают“.
– Монсеньор, я… извините.
Дикон не помнил, когда и перед кем извинялся в последний раз, но сейчас ему до отчаянья хотелось услышать, что Алва его прощает. А тот молчал.
Когда тишина стала для Дикона совсем давящей, Ворон неожиданно спросил:
– Кому или чему вы клялись кровью второй раз?
Дикона словно холодной водой окатили. Он рывком сел и обхватил себя руками. Закатные твари, что же он натворил…
– Юноша, без истерик. Они сейчас уместны менее всего.
– К-катари. Это… это значит, что рухнет не только замок, но и все земли? Или уже рухнули… Я убил Катари в двадцатый день Весенних молний. Значит в ночь с двенадцатого на тринадцатое месяца Летних Скал должно было случиться что…
– Я бы знал. Кроме того, полагаю, что отец Герман был, все же, прав. Горячая кровь уже была отдана – вы поклялись в верности Раканам, но нарушили клятву. Второй раз вы клялись холодной кровью, кровью посмертия – той, что дает выходцам их подобие жизни.
Алва осторожно сел, и Дикон увидел, что рваная рана на плече стала понемногу затягиваться. Вода действительно дарила жизнь! От этого стало немного спокойнее, но ровно до того момента, как Ворон задал следующий вопрос:
– В чем именно просила вас поклясться Катарина?
– Н-ни в чем. Я сам. Как и с первой клятвой.
Алва уставился на него с изумлением и даже не сразу нашелся, что ответить.
– Эр Рокэ, я и сам знаю, что это было глупо! Теперь знаю! А тогда мне казалось, что только так и честно! Только такие клятвы и достойны Людей Чести. Альдо сказал, что клятву должен принести Робер. Я решил, что Повелитель Скал тоже достоин такой клятвы. И повторил ее слова. Выкрикнул. От души. И Катари меня ни о чем не просила. Я ей даже не в лицо клялся… Думал, что это слишком пафосно будет, театрально. Я поклялся в вашей домовой церкви, когда был там один.
– И что же вы сказали? – в голосе Алвы сквозила обреченность.
– „Моя кровь и моя Честь принадлежат Талигойе и моей королеве“, – выдавил Дикон и добавил, словно оправдываясь: – Это было в двадцатый день весенних волн. В вашей домовой церкви.
– Вы клялись перед Октавией?
– Ну да, я… Мне казалось, что Катари очень похожа на Святую Октавию. Я ведь на нее как на святую молился, а она…
Дикон замер – ему показалось, что Ворон плачет. Но то, что он принял за рыдания, было беззвучным смехом, сдерживать который Ворон уже не мог. Или не хотел.
– Вам так смешно, что я боготворил Катари?! Да, вы с самого начала говорили, что она – не девочка в окошке, но…
– Катарина не имела с Октавией Алва ничего общего. Если уж говорить о сходстве, то тут уж ближе Луиза Арамона. Волосы у нее точь в точь как у Октавии.
Дикон неуверенно улыбнулся. Раз эр Рокэ смеется и шутит про уродливую жену Арамоны, то не все так плохо, правда?