Забавно было то, что Мэтью в нем нравился не сам Уилл, а собственное отражение. Нарциссизм всегда был слабым местом социопатов.
— Допустим, — он наклонился ближе, — но какой тебе резон убивать доктора?
— Личные счеты.
— Он кого-то убил?
— Доктору Лектеру не обязательно марать руки, чтобы избавиться от помехи.
— И как я могу тебе помочь?
— Как отключить камеры и прослушку?
— О, это проще простого.
— И?
— Я покажу тебе завтра.
— Где гарантия, что ты знаешь, о чем говоришь?
Мэтью самодовольно улыбнулся:
— Потому что это я устанавливал все оборудование: камеры, прослушка, динамики, микрофоны. Выключить их будет не проблема. Вопрос в другом. После того, как ты убьешь Лектера, как ты выберешься из больницы до конца смены?
— Я просто убью его под утро и спокойно уйду по часам.
— Барни?
— Лошадиный транквилизатор.
— А ты все продумал. — Мэтью утер губы салфеткой. — Что с агентом Ласс?
Уилл достал из кармана ручку, пододвинул его грязную салфетку, не касаясь пальцами, и написал адрес на чистой стороне.
— В твое полное распоряжение. — Он убрал ручку обратно в карман и весело добавил: — Если принесешь ее сердце, я его приготовлю.
========== Часть 8 ==========
Нэшнл Тетлер от 15 февраля 1978
Мой дорогой друг,
Время идет. Жизнь продолжается. После пережитого потрясения горе-специалисты вроде дорогого Фредерика прописывают рутину, которая успокаивает в нас животное. Но мы так устроены, что любые действия превращаются в обыденность, даже если неправильны и неверны. Побои, унижение, физическое и ментальное насилие, самоистязание.
Ты наказываешь нас обоих. Я знаю, тебе хочется мне ответить. Поделись со мной мыслями, гневом, разочарованием, болью. Я приму от тебя все, что ты пожелаешь дать. Неужели я один, кому не хватает наших разговоров? Или ты все же признаешь, что мы оба скучаем? Неужели твое сердце настолько безжалостно?
Я знаю, что нет. В твоем сердце было место для любви, так, может, есть место и для прощения? Прекрати это, если не ради меня, то ради себя самого.
твой,
Г.
Нэшнл Тетлер от 14 июня 1978
Зима, весна, а теперь лето. Жаль, я не вижу отсюда неба или реки, и не мог наблюдать, как треснул лед, как вода проснулась от зимней спячки, снова забурлила течением и ринулась в мир, оживляя все на своем пути.
Ты все еще рыбачишь? Вода теперь теплая, быстрая, переливается под солнцем, омывает и тихо нашептывает, пока ты стоишь в середине течения и ждешь. Ждешь, пока рыба не схватит пеструю наживку. Не так захватывающе по сравнению с охотой на людей, не так ли?
Я не слышал о твоих новых подвигах, значит ли это, что ты ушел на покой? Избегаешь криминальной хроники? Ай-яй-яй, как нехорошо притворяться тем, кем ты не являешься. Законопослушный гражданин. Это даже звучит жалко. Пожалуй, я запомню тебя в расцвете сил: полным азарта, огня и жажды. Сильным. Видящего мир таким, какой он есть. Видящим красоту жизни и смерти. Упивающимся смертью, как выдержанным вином.
Мир проснулся от спячки, а ты нет. Ты посадил себя на цепь, спрятался за стенами и ждешь, пока разум забудет, что такое хотеть. Когда ты сам забудешь, каково это — быть свободным.
Что утешает тебя темными ночами и притупляет боль? Мысль, что так будет лучше для всех?
твой,
Г.
4 октября 1978 год
Уборщицы в крыло для особо опасных не заходили даже под обещания оплаты сверхурочных. Уиллу все равно было нечем заняться, поэтому ближе к полуночи он мыл коридор водным раствором лизола. Он начинал от стеклянной камеры, и ее обитатель, который часто засиживался допоздна, всегда пользовался случаем, чтобы завести с ним разговор. Тема могла оказаться любой.
— Уилл, вы когда-нибудь читали Толстого?
Он замер со шваброй и посмотрел на потолок, пытаясь вспомнить.
— Анну Каренину еще в школе.
— Вам никогда не казалось странным, что все его персонажи были настолько детализированы? Могло показаться, что он видел их наяву.
— В смысле, видения?
— Приступы эпилепсии часто сопровождаются зрительными галлюцинациями. Не удивлюсь, что половину своих книг он сначала увидел собственными глазами.
— У Толстого была эпилепсия? — Уилл облокотился на швабру и взглянул на доктора Лектера. Тот сидел за столом и что-то рисовал.
— Не находите забавным, что люди, когда думают о других, воспринимают человека и его болезнь совершенно отдельно? Шуман и его припадки помешательства, Моцарт и его мания преследования, Ван Гог и его отрезанное в приступе психоза ухо. Но разве неврология нашего мозга не есть мы сами? Где проложена линия, за которой талант отделим от нарушения работы нейронов? Ведь в обоих случаях мы говорим об уходе от нормы. Если цитировать Гейне: «Творчество — это болезнь души, подобно тому, как жемчужина есть болезнь моллюска».
— Было бы забавно посмотреть, как бы тогда знакомились люди на улицах. Уилл, синдром Аспергера и множество неврозов к вашим услугам.
Лектер поднял на него глаза, уголки губ приподнялись в легкой улыбке:
— Приятно познакомиться.
— Эта тема занимает вас, потому что вы сами носитель «болезни души»?
— А что вы понимаете под болезнью, Уилл? — Лектер вернулся к своему рисунку. — Недавно мне прислал письмо коллега из Центра Джона Хопкинса за советом. К нему обратилась семидесятилетняя пациентка с жалобой, что она чувствует себя слишком хорошо.
— В семьдесят лет это запрещено законом?
— После того, как она всю жизнь провела в депрессии, апатии и с хроническим упадком сил, по крайней мере, это вызывает вопросы. Я предположил одну из редких форм сифилиса, которая могла быть в спячке все это время.
— Сколько, лет тридцать?
— Сам Пауль Эльрих, немецкий врач, который создал первое лекарство от сифилиса, был носителем болезни в инкубационном состоянии в течении пятидесяти лет.
— И что стало с пациенткой?
— Как я и ожидал, у нее нашли нейросифилис, который медленно разрушал кору ее головного мозга. По общему решению, ее пролечили пенициллином, чтобы остановить инфекцию, но оставили растормаживающее изменение нейронов. Пациентка до сих пор чувствует себя в полном порядке и полна энергии и жизненных сил.
— Хотите сказать, болезнь помогла ей.
— Болезнь помогла ей стать лучше.
— А ваша болезнь помогла вам стать лучше, доктор Лектер?
— Вы считаете, что я болен, Уилл?
Они встретились взглядами, и он впервые что-то уловил в трещине идеальной маски. Это был не вызов, не игра двух хищников, не злость.
На секунду он утратил чувство реальности. Камера исчезла, разделяющее их стекло тоже. Ганнибал сидел за широким столом в свитере вишнево-красного цвета под цвет глаз, домашних брюках, босыми ногами касаясь персидского ковра, похожего на слой золотистого песка, рассыпанного по полу.
Уилл не встречал Ганнибала на свободе во всем его величии и великолепии: в костюме, в броне обычного человека, так что до сих пор он не видел, насколько тот держит себя в руках.
Здесь же он был расслаблен, открыт, в хорошем расположении духа, он был дома.
Они были.
Уилл сжал переносицу, прогоняя видение. Лучше бы Ганнибал показал ему, как он разделал Бенджамина Распайла по кускам и скормил совету филармонии.
— Не знаю, — произнес он скрипуче и кашлянул, прочищая голос. — Спросите специалистов.
Он вернулся к мытью полов, потому что это было всяко лучше, чем продолжать пялиться в пустоту.
— Где вы сейчас были, Уилл? — тихо спросил тот.
— Здесь.
— Вы мне врете. Но пусть будет так. Скажете сами, когда будете готовы.
— К чему?
— К моей помощи.
— Хотите помочь мне стать лучше, доктор? Как это сделала болезнь с той пациенткой?
Выражение лица Лектера вдруг стало мягким, почти мечтательным с небольшой толикой грусти.
— Только если вы сами позволите. — Он откинулся на стул, смотря на него, полуприкрыв глаза. — Вижу ли я то, что есть на самом деле, или то, что хочу видеть?
Сердце Уилла пропустило удар, и в животе похолодело.
— Что?
Момент был упущен. Лектер закрыл глаза, и его лицо разгладилось, как стеклянное озеро.
— Будьте добры, не выключайте свет еще пару часов. Мне хотелось бы закончить рисунок сегодня.
Уилл кивнул и почему-то не сдвинулся с места, хотя его ждала еще большая часть коридора. Мэтью отправился на охоту, и к утру сюда могли явиться полицейские, чтобы всех опросить. С ними может прийти и Кроуфорд, и его балтиморские каникулы будут закончены. Он ведь пришел сюда получить ответы, так почему же он не в силах задать хотя бы один вопрос? Страх?
— Я слышу, как вы думаете, Уилл. Спрашивайте.
— Почему вы выбрали США? Я имею в виду, после того, как закончили учиться в Париже.
Лектер несколько мгновений молчал, взвешивая что-то в уме.
— Я знал, что здесь смогу добиться нужного мне уровня жизни. И мне импонировала местная экономическая система, где я мог спрятать любое количество денег под разными именами. Приватность. Профессионализм. Амбициозность молодой страны, чей народ еще не задавлен столетиями войн и тирании.
— Начните жизнь с чистого листа, — вспомнил Уилл один из слоганов дурацких компаний, продающих имидж страны за пять центов на упаковке с канцтоварами.
Он думал, что доктор воспользуется моментом и спросит что-нибудь в ответ, но тот терпеливо ждал следующего вопроса.
— И вы некоторое время преподавали в Вашингтоне в университете Джорджтауна. А вы когда-нибудь делали в лектории презентации… — Уилл поверить не мог, что спрашивает это, — …по каннибализму?
Лектер замер, облизнул губы и слегка улыбнулся. Его голос прозвучал крайне самодовольно:
— Проводил.
— Я так и думал, — Уилл усмехнулся, буквально видя перед глазами лекцию со слайдами и отсылками к ритуалам аборигенов, и как свет проектора отсвечивал на лицах студентов-медиков. — А в конце вы их угостили закусками, которые сами же и приготовили.
Взгляд Лектера стал тяжелее, а дыхание глубже, как у зверя, почуявшего добычу.
— Паштет из печени в клюквенном желе.
— Они ведь спрашивали, что за мясо?
— Да.
— И вы ответили?
— Если я раскрою секрет, никто не станет это есть.
— Вы ведь никогда не прятались, так ведь?
— Лучше прятаться на самом виду, — тихо произнес он и медленно встал из-за стола. Его глаза были широко раскрыты, поглощая Уилла целиком. — Скажите, Уилл, вы знаете, какова разрушительная сила надежды? Она способна удержать умирающего на краю лишь каплей желанного.
Его словно поймал прожектор. Сердце Уилла больно застучало о ребра, дыхание сперло в груди от напряжения во всем теле. Казалось, еще чуть-чуть, и у него начнется нехватка кислорода.
— Или заставить пилигрима пересечь тысячи километров, чтобы утолить жажду одним лишь взглядом.
Лектер встал возле самого стекла.
— Ваша жажда утолена?
Уилл больно сглотнул, снял очки и тихо произнес:
— Вы мне скажите.
Так они и стояли, молча смотря друг другу в глаза, когда громыхнула входная дверь, и громкий голос Чилтона разнесся по коридору сильным эхом:
— Проснись и пой! Проснись и пой, Ганнибал! — Доктор Чилтон вместе с двумя охранниками прошел к ним, как по подиуму, светясь от радости, и встал рядом с Уиллом, будто и не заметив его присутствия. — Не ожидали меня увидеть так поздно?
— Действительно. — Лектер успел сделать два шага назад и опустить на себя маску безразличия.
— А я принес вам плохие новости. Несмотря на ваши старания, агент Ласс жива. Чего не скажешь о бедном Мэтью, которого вы за ней отправили. Какой раз вы терпите поражение, доктор? В третий? Пора бы уже смириться.
Вместо того, чтобы отрицать свою вину, Лектер склонил голову на бок и спросил:
— Он мертв?
— К моему сожалению. Иначе бы я его уволил и посадил в соседнюю с вами клетку.
— Не жалейте, Фредерик. Вам и так придется несладко, когда журналисты узнают, что вы приняли его на работу, не проверив подлинность документов.
Чилтон поджал губы.
— Переживайте лучше за себя, Ганнибал. С сегодняшнего дня я забираю у вас все, что есть, пока мое настроение не улучшится. Мистер Тернер, — он повернулся к Уиллу и холодно улыбнулся, — проследите, чтобы доктору было комфортно. И не забудьте снять стульчак, он ему больше не понадобится. Ребята, — он махнул охранникам, — если доктор окажет сопротивление, не жалеть.
С этими словами он ушел, оставив двух охранников переглядываться между собой. Заходить в камеру первыми они явно не хотели. Лектер уловил их нерешительность и сладко улыбнулся.
— Прошу, проходите. Чувствуйте себя как дома.
И подмигнул Уиллу.
========== Часть 9 ==========
Нэшнл Тетлер от 27 сентября 1978
Бирмингем и Атланта, мой дорогой друг. Бирмингем и Атланта.
Ты спрятался, как отшельник, пока весь мир все еще бьется в судорогах страданий. Агент А. была так добра, что показала мне обе четы в их новом, измененном образе. Должен отметить, смерть идет миссис Джакоби и миссис Лидс. А как тебе кажется? Скоро их станет намного больше.
Ты уже видел фотографии детей в последнем номере? В этот раз мисс Лаундс превзошла саму себя, добыв сенсационный материал для газеты. Однако, боюсь, ее последняя заметка может принести ей некоторые проблемы. Она дразнит зверя, который все еще голоден.
Ты поможешь им поймать нашего мальчика? Или дождешься, пока следующая семья будет изменена во славу Красного Дракона? Мне интересно, окончена ли твоя спячка, потому что лично я собираюсь хорошенько повеселиться.
твой,
Г.
Ганнибал,
Я не собираюсь возвращаться.
ФБР, и агент Ласс в частности, вполне справится и без моей помощи с поимкой Зубной Феи. У меня теперь есть, о ком заботиться, и я не собираюсь рисковать их жизнями.
Прощай.
И не злись, что я живу дальше, но уже без тебя.
Нэшнл Тетлер от 4 октября 1978 года
Мой дорогой,
Я не злюсь. Твое письмо принесло мне огромную радость, как и весть о том, что с тобой все в порядке и ты ведешь спокойную жизнь семьянина. Или не такую уж спокойную, как ты хочешь меня уверить. Может, самообман и помогает тебе вставать по утрам, я же никогда не врал тебе и врать не собираюсь. Если ты ждал другого, прошу прощения.
Ты не поверишь, но я искренне надеялся, что ты сможешь оставить тьму и безумие позади. Я чувствую от бумаги чистый запах ребенка. Ты завел семью? Уверен, ты старался изо всех сил быть примерным отцом и мужем.
Твоя супруга знает о твоем прошлом? Выбор подходящего момента для признания очень важен. Не слишком рано, чтобы она не отвергла тебя, и не слишком поздно, чтобы она не почувствовала себя преданной. Уже когда дата свадьбы была назначена, и вы делили постель и тепло на двоих, ты рассказал о своих демонах и поклялся, что они никогда не причинят вреда ни ей, ни ее ребенку. Твоя эмпатия — сильное и по-настоящему ужасающее оружие, мой друг. Поздравляю, эта ловля на живца прошла весьма успешно.
Тьма все еще притягивает тебя, признайся. Иначе бы ты даже не увидел мое объявление в газете. Я был бы рад дать тебе свободу от наших с тобой уз, да, боюсь, не в силах, как и избавить от нашего вечного голода. Помнится, когда-то я тоже потерпел поражение в этой битве.
Интересно, что твои моральные принципы молчат. Думаешь, ты поступаешь честно по отношению к жене, читая это? Ты сожжешь газету? Ты будешь думать обо мне, пока ночью она будет лежать рядом? Я знаю ответы, но произнеси их вслух, чтобы ты был уверен, что все делаешь правильно и оно того стоит.
Мириам Ласс вышла из игры, и бедные невинные жители остались совсем без защиты. Что теперь? Мне интересно, лягут ли следующие жертвы нашего стеснительного друга на твою совесть, или ты продолжишь жить в дурмане самообмана?
Я знаю, где его найти. Одно твое слово.
твой,
Г.
5 октября 1981 год
На четвертый этаж больницы имени Джона Хопкинса он поднялся в просторном лифте, придерживая у груди букет цветов. Молодая медсестра глянула на него и улыбнулась, прежде чем выйти на этаж раньше вместе с пациентом в каталке. Возле палаты Мириам Ласс его встретил охранник.