Но надо сказать, что несколько песен он все же знает. Ту, что на заставке криминальной драмы, которую Джон иногда зовет посмотреть вместе с ним. Несколько попсовых песенок, играющих в супермаркете. Музыку, что Джон включает по радио или интернету.
— Что ж, давайте попробуем, — она берет с полки большую черную папку. В ней полно дисков, каждый в своем кармашке — Шерлок листает отделения, отыскивая музыку, знакомую достаточно хорошо, чтобы можно было спеть. Коллекция Джулии впечатляюще обширна и включает в себя даже малоизвестную инди-группу, знакомую Шерлоку только потому, что она базируется в Лондоне. Был раз, когда Джон купил их CD: не потому, что был фаном — просто из желания поддержать местные таланты.
Шерлок выбирает композицию «Это я» — дурацкую песенку из дебютного альбома Чарли МакДоннелла, одного из участников той группы, потому, что однажды уже исполнял ее — напевал под нос, рассматривая под микроскопом чью-то печень. Кажется, он знает, что делать. Джулия включает запись, и Шерлок слушает, вспоминая слова. Когда песня заканчивается, он нажимает кнопку повтора и делает глубокий вдох.
«Я — это ты», — начинает Шерлок. — «Ты — это я. И никого не надо нам. Все, что сейчас есть у меня… Я лишь тебе одной отдам…»
На удивление просто. Шерлок закрывает глаза и старается не думать; он позволяет музыке звучать в голове, заставляя рот открываться механически, без участия мозга. Кажется, трюк удается: он все еще слышит собственный голос.
Он останавливается после первого куплета. Цель достигнута — Джулия выглядит довольной.
— Пойте так часто, как только можете, — настаивает она. — Возможно, это не кажется прогрессом, но так вы простимулируете возникновение нейронных связей вблизи поврежденных областей, что впоследствии компенсирует нанесенный мозгу ущерб.
Шерлок кивает. Он знает не так много песен, но дома есть радио — возможно, он выучит несколько новых. Джону должно понравиться, что в их квартире зазвучит что-то, кроме скрипки.
Следующие десять минут проходят в их — ну, хорошо, в ее — рассуждениях на тему ожиданий от лечения. По идее, слова и предложения должны возникать подобно тому, как рождаются отложенные в памяти звуки и мелодии. Оптимальный график — ежедневные занятия. Начиная с завтрашнего дня, она может уделять по полтора часа времени — с 14-30 до 16-00. Шерлок соглашается потому, что она ему нравится и, конечно, потому, что это лучшая возможность снова научиться говорить.
— Посмотрим, получится ли добавить к вашему списку еще одно слово. «Шерлок», — она повторяет его имя, играя со звуками. — «ШЕР-лок. Шер-ЛОК. ШЕЕерЛок». Вот так.
Следующие десять минут она снова и снова произносит его имя, задавая определенный ритм и расставляя акценты: сперва низкий тон и мягкая «ш», затем следует подъем и понижение на «ЕЕер», далее добавляется «Л» и едва заметное ударение, и в конце концов все обрывается глухим окончанием -«ок». Это похоже на бред, но она продолжает повторять одно и то же: «ШЕЕерЛок», — и ему не остается ничего другого, кроме как имитировать звуки, чувствуя себя до смешного нелепо. Никогда еще его имя не звучало так абсурдно.
Но вдруг у него выходит. С каждым разом с ее подачи его имя слышится все менее странным, до тех пор, пока не превращается в мягкое, перекатывающееся на языке созвучие: «шЕрлок». Наконец они добиваются нормального звучания: возможно, его «Шерлок» чуть более мелодичен, чем нужно, но вполне презентабелен. Спустя момент он осознает, что может произнести собственное имя. Он научился. Оно не вернулось к нему как остальные слова — он сам заставил его вернуться.
Он чувствует себя так же, как тогда, когда произнес имя Молли: с одной стороны он рад прогрессу, с другой… Господи, ему за тридцать, а он вдохновлен тем, что научился выговаривать свое имя. Он жалок. Он жалкое подобие человека — и, судя по тому, как «быстро» продвигается дело, он больше никогда не заговорит снова.
Джулия замечает, что он притих, окунувшись в мысли, и мягко улыбается. Нет сомнений, она видит такую реакцию по сто раз на дню.
— Кажется, на сегодня достаточно. Как думаете?
Шерлок коротко кивает, его лицо и дыхание под надежным контролем. Он покидает кабинет, проносится мимо приемной и гордо вплывает в коридор, ища глазами притаившегося в ожидании друга — тот сидит поодаль, терпеливо разглядывая взятый со стойки журнал. Шерлок хочет домой, но его напускная сдержанность трещит по швам, и он уже не уверен, что не разрыдается в такси или, чего доброго, прямо на улице — так что вместо этого он сворачивает в сторону туалета.
Джон находит его плачущим напротив зеркала. Ничего не говоря, он заключает друга в крепкое объятие, забирая его дрожь и его переживания, не думая жаловаться и ни на секунду не теряя привычного самообладания. Шерлок прижимается к нему, уткнувшись лицом в плечо.
Даже успокоив рыдания, он не пытается вырваться, не уверенный, что сможет вновь посмотреть в глаза Джону. Джон не двигается и не подает виду, что сколько-нибудь озабочен тем, что случайные свидетели сцены подумают о его ориентации.
В конце концов, он сжимает плечи Шерлока, между прочим замечая: «После всего, что между нами было…»
Шерлок кивает; несмотря на напряженную атмосферу, Джон говорит абсолютно спокойно, позволяя почувствовать себя немного увереннее. Шерлок отстраняется и, стараясь не смотреть на друга, открывает кран, чтобы умыть лицо.
Они спускаются на улицу, и Шерлок ловит такси, вскинув руку в излюбленном имперском взмахе. Они садятся в машину, и Джон называет адрес. На полпути к Бейкер-стрит он, все же, спрашивает:
— Все паршиво?
Шерлок благодарен, что Джон дал шанс отойти от потрясения, чтобы он мог обдумать ответ на этот вопрос. Он качает головой. Кажется, все прошло неплохо: они поладили с Джулией, к тому же он добился прогресса. Но как вышло, что он, взрослый человек, гений детективного сыска, вынужден прибегать к посторонней помощи для того, чтобы произнести собственное имя?
Джон отвечает осторожной улыбкой.
— Все прошло… хорошо? — он боится ошибиться в предположениях. — Так ведь? Есть успехи?
Шерлок пожимает плечами. Он не знает, как рассказать об осознании собственной никчемности — с чего начать? Он раскисает на сидении, подняв воротник пальто и уставившись на затылок водителя.
Он собирается сидеть так до тех пор, пока в окне не покажутся очертания Бейкер-Стрит, но Джон кладет свою ладонь на его колено.
— Я знаю, ты чувствуешь себя ничтожеством, — он говорит тихо.
— Хотя, нет — даже не представляю, каково тебе. Но мы справимся, Шерлок.
Шерлок раздраженно фыркает. Уверенность Джона в его способностях не более, чем бессмысленное успокоение. Дело НЕ в способностях, и эта вера ведет в никуда.
Джон сжимает его колено и убирает руку.
— Ты не жалок, Шерлок, — он почти шепчет, и Шерлок оборачивается, изумленный.
«Ты читаешь мои мысли», — жаль, он не может этого сказать. Вместо этого он отвечает застенчивой, но осмысленной улыбкой, которую Джон тут же возвращает. Такси останавливается возле 221В.
Шерлок расплачивается кредиткой Майкрофта.
Поднимаясь по лестнице, они молчат.
========== Покажи что видишь ==========
Шерлок больше не может расследовать дела.
Но это не значит, что он не может их раскрывать; его талант к наблюдательности и дедукции не подвергается сомнению. Он просматривает утренние газеты, и уже в первую неделю близок к тому, чтобы распутать четыре дела. Близок, потому что не может допросить свидетелей или объяснить Лестрейду, какие доказательства тот отказывается замечать.
Он просыпается и сразу включает радио. Такой распорядок дня вгоняет в депрессию: никаких тебе полуночных экспериментов, расследований и погонь. Нет, ночью мы спим (иначе Джон снова начинает капать на мозг), а днем бодрствуем — так ведь принято? Ску-у-ука. Ах, да. Еще он ест, потому что делать все равно нечего. Джон доволен.
Он невыносимо устал от тостов по утрам, супа в обед и вечерних спагетти. В среду, после терапии, Шерлок тащит Джона в магазин. Составить список не получается, так что он держит его в голове. Они возвращаются с полными сумками: молоко, курица, яйца, лук, картофель, тмин, лепешки, авокадо, сметана, перец (Шерлок собирался купить зеленый, но нашел столько разновидностей, что не мог выбрать. Джон запретил покупать дорогой пурпурно-черный и еще долго умилялся сердитой физиономии друга). На ужин Шерлок готовит фахитас, уделав Джона с его утренним омлетом. Он даже убирает кухню — сюрприз для друга, хотя сам Шерлок от такого занятия не в восторге.
Шерлок постоянно готовит: готовка сродни химии, а химия ему нравится. Еще ему нравится реакция Джона, когда тот пробует очередное блюдо: сначала удивление, затем неподдельное удовольствие. Шерлоку правда интересно, когда Джон прекратит удивляться тому, что он хорошо готовит.
Шерлок справляется без рецептов, но когда дело доходит до выпечки, возникает проблема. Это целое искусство, требующее точности и соблюдения баланса; это интересно, куда интереснее, чем просто смешивать ингредиенты и выставлять нужную температуру. Он расходует десятифунтовый пакет муки, пытаясь испечь пирог; если бы он мог печатать, то нашел бы рецепт — хотя, в таком случае, он оставил бы выпечку в пользу трупов и преступлений. Но он не может — поэтому решает уравнения с тестом, вдохновляясь количеством переменных и захламляя голову результатами кухонных вычислений.
Большую часть времени Шерлок проводит либо в кабинете логопеда, либо на кухне — слушая радио или бесконечную милую болтовню Джона, либо в одиночестве — распевая выученные песни (отчаянно стараясь не обращать внимания на глупость текстов). К концу недели в его распоряжении несколько бесполезных мелодий из разряда “два-два-раз-бэ-бейкер-стрит” (ре-ре-ми-фа-ми-соль-си) и “доброе утро”(до-ре-фа-си-до). Несмотря на абсурдность альтернативы, он заучил предложенные Джулией «фразы». Так или иначе, каждое утро Джона начинается с до-ре-фа-си-до. Ничего личного, только практика.
Некоторые слова, правда, вернулись сами. Он может сказать, что готовит, и попросить муку, сахар или масло. Он может произнести «скука», «дело», «расследование», «эксперимент» и «жертва», но не делает этого — все перечисленное не относится к его теперешней жизни, а он не хочет снова возвращаться к мысли о том, как долго он будет вне криминальной сцены. На самом деле, он не знает, взойдет ли на нее вообще.
Идет вторая неделя лечения. Вторник; пока выпекается пирог, он готовит брауни по просьбе Джона — никакого простора для фантазии.
Внезапное сообщение от Лестрейда вырывает его из кухонной реальности:
«Как движется лечение? Черт, если бы ты только был здесь».
Шерлок выключает радио и духовку, оставляя полусырое тесто остывать без его участия.
— Джон! — он возвращается в гостиную.
Джон откладывает книгу и поднимается с кресла.
— Снова кончилось какао?
— Лестрейд. Дело, — Шерлок подносит телефон к глазам Джона, чтобы тот мог прочесть смс.
Джон смотрит на телефон, затем на Шерлока.
— Думаешь, мы могли бы?
Что поделать: Джон любит риторические вопросы, а Шерлоку не остается ничего другого, кроме как подтверждать очевидные вещи.
— Да, — он добавляет, с настойчивостью: — Дело.
Он не знает, что будет делать, когда они окажутся на месте преступления, потому что не уверен, сможет ли объяснить, что видит, и сможет ли проверять зацепки, не обсуждая свои идеи с Джоном. Но, видит Бог, ему нужно дело — он не может потратить жизнь, выпекая гребаные брауни. Он чокнется. Единственное, что до сих пор удерживало от сумасшествия — его упорное нежелание думать о том, что он теряет.
Джон смотрит долго, но затем кивает.
— Да. Ладно, — он забирает у Шерлока телефон. — Честно говоря, вся эта фигня с пирожками меня пугала; я ждал, когда ты сорвешься. Переоденься во что-нибудь не заляпанное мукой; я уточню детали у Лестрейда.
Шерлок подчиняется мгновенно. Он старается не давать волю надеждам, но, по правде говоря, он уже на седьмом небе. Он знает, он знает, что все будет не так, как прежде — но это не останавливает его; кажется, возвращаться на землю он не собирается.
В такси Джон вводит его в курс дела: тело женщины, примерно двадцати пяти лет, найдено в подвале жилого дома на другом конце города. Кто-то привязал ее к столу, выпотрошил, а из органов на полу выложил узор. Ничего, что помогло бы узнать ее личность: одежда и сумочка исчезли. А, еще. Маленькие круглые камни, поверх век и губ — последний подарок убийцы.
— Лестрейд сказал, что они ничего не трогали. Ждут тебя. Пока мы едем, они допрашивают жильцов, чтобы узнать, не пропал ли кто.
Шерлок улыбается.
***
Лестрейд тепло приветствует прибывших.
— Чертовски необходима твоя помощь.
Он проводит их в подвал.
От Шерлока не ускользает, что в момент, когда они оказываются перед входом на место преступления, Джон с силой втягивает воздух. Шерлок показывает пропуск, не спуская глаз с друга, и замечает, что тот бледен и крепко сжимает челюсти.
— Джон, — он предостерегает, — Не надо.
Это не совсем то, что он имеет в виду.
Джон переводит взгляд на друга.
— Не надо что? — он озадачен.
— Не нужно, — снова не то; он нуждается в Джоне. Но друг настолько явно потрясен открывшейся картиной, что Шерлок чувствует необходимость оградить его от этого зрелища.
— Не нужно?.. Господи, Шерлок, ты не пойдешь туда один.
Ожесточенность, с которой друг стремится его защитить, заставляет Шерлока смягчиться. Он сжимает плечи Джона и входит в комнату, осматриваясь. Он чувствует едва уловимый аромат смерти; с момента убийства прошло всего несколько часов. Запах крови почти перебивает его.
Он запоминает расположение органов на полу: петли кишечника вокруг желудка — как если бы ребенок рисовал цветок; каждый лепесток обозначен куском плоти: здесь почки, там легкие, а вот — печень. В один из лепестков убийца поместил половые органы — Шерлок приседает, чтобы рассмотреть их, и пальцы в перчатках мягко касаются матки. Она в четыре раза больше обычного, и он чувствует какое-то утолщение под слоем мышц. Может быть, опухоль, но маловероятно, исходя из состояния самого органа.
— Беременна, — он встает. Джон становится еще бледнее; Шерлок разберется с этим позднее, а пока он собирается осмотреть тело. Никаких следов борьбы, никаких частичек под ногтями; она была похищена тем, кто ее знал, либо одурманена наркотиком. Скорее всего последнее — даже влюбленный дурак запротивится, если привязать его к столу.
Он пробует рассказать о своих догадках, но слова застревают в горле; Джон замечает это и подходит ближе.
— Покажи что видишь, — подсказывает он, и Шерлок демонстрирует ее ногти.
Очевидно, что Джон старается: однако он все так же видит, но не наблюдает.
— Короткие, аккуратно острижены. Но не накрашены. Работает руками?
Действительно. Она работает в здравоохранении: возможно — медсестра, с большей вероятностью — лаборант. Но это не то, о чем Шерлок пытается сказать.
Шерлок проводит ногтем под ее ногтевой пластиной, показывая результат Джону. Он готов поклясться, что слышал, как щелкнул переключатель в голове Джона.
— Под ногтями ничего. Она не боролась с убийцей.
Шерлок нетерпеливо кивает: что еще, Джон?
Джон закусывает губу.
— Она не боролась, потому что… ее накачали?
Шерлок сдержанно улыбается и возвращается к осмотру тела. Слишком медленно, слишком ненадежно — из Джона никудышный передатчик. Печально видеть, как люди не замечают того, что у них под носом… Но если бы все обстояло иначе, он остался бы без работы. Шерлок подавляет раздражение и старается сосредоточиться на расследовании.
Он касается ее запястья. Веревка оставила глубокий след: девушка отчаянно вырывалась. На ее лице следы слез. Джон наблюдает за взглядом Шерлока.
— Она очнулась. До того как ее убили.
Шерлок кивает. Он мысленно фотографирует расположение камней на ее лице, затем убирает тот, что на губах. Раз она так отчаянно боролась, то должна была кричать. В этом доме тонкие стены, кто-то должен был услышать ее. Но жильцы не помнят шума. Шерлок открывает рот жертвы и находит несколько красных волокон на зубах (чистые, немного кривые, несколько пломб). Он орудует пинцетом, помещая улики в пакет. На щеках девушки следы клея. Зачем убийце срывать кляп с уже мертвой жертвы?
Он передает улики констеблю, которая тут же подписывает пакет; затем огибает стол, чтобы исследовать рану на теле жертвы. Убийца прочертил линию, от груди до лобковой кости, строго посередине. Один из краев рваный, несмотря на то, что в остальном надрез выполнен чисто.