Соломоник А.Б. Как на духу
ному проспекту. Отец его был армянином, отсюда и первое
имя мальчика, потом начались бесконечные судебные споры
по поводу того, с кем и где ему жить и как его называть. Прису-
дили ему проживать с матерью и называться Алексеем. В этом
его качестве мы и познакомились, и я прибился к этой семье.
Мало сказать «прибился», – я проводил там зачастую
больше времени, чем дома. Дома мне все же было одиноко, а с другом мы придумывали разные забавы и приключения, и нам было весело. Лёша был куда более заводным, чем я, и мастер на шалости, иногда весьма рискованные. Они жили
на последнем, пятом этаже, и лестница к ним предоставляла
нам площадку для развлечений, равно как и их квартира, которая днем обычно пустовала. Чего только мы ни придумы-
вали: игру в прятки, в жмурки, в казаки-разбойники, полза-
ние по разным сундукам, расставленным в длинном коридоре
и содержавшим разнообразные интересные предметы, а, глав-
ное, книги и журналы. Лёша оказался столь же ревностным
книгоедом, что и я, поэтому наши игры зачастую приобретали
интеллектуальный характер. Когда мы пошли в школу, Лёшу
приняли сразу во второй класс, а меня – в первый, и школь-
ные пути наши разошлись, но дворовые интересы остались.
Мы страстно увлекались книгами Дюма-старшего, и Лёша
придумал ОЮМ – Общество Юных Мушкетеров. Он получил
статус Арамиса, я – Портоса, на роль остальных двух муш-
кетеров мы искали кандидатов по всему двору. Мы пробо-
вали вовлечь в нашу затею многих ребят, но в конце концов
остались вдвоем, и Общество, получившее написанную нами
хартию и рисованную символику, просуществовало до самой
войны 1941 года.
Не всегда наши отношения были безоблачными: иногда я
находил новых друзей, иногда Лёша – и тогда я сильно ревно-
вал и злился на весь мир. У меня время от времени возникали
самые неожиданные проекты, которые я немедленно осу-
ществлял, не считаясь ни с чем. Так, я два раза убегал из дома.
Не было для этого особых причин, просто хотелось посмотреть
мир. Одну из таких затей я хорошо помню. У моего приятеля
по двору, Вовки Трубаева, был какой-то родственник в Лигово, тогдашнем пригороде Ленинграда, и он работал машинистом
1. Детство 13
на поезде. Я уговорил Вовку сбежать из дома, найти его род-
ственника, переночевать у него и оттуда уехать на паровозе
в Африку. Мне безумно хотелось в Африку – посмотреть, что
там происходит. Я сказал Вовке, что у меня много денег, кото-
рые мама собирала для покупки пианино (о занятиях музыкой я
еще напишу); этих денег должно было хватить до самой Африки.
Вовка соблазнился, я вытащил, не считая, пачку припря-
танных мамой денег – пачка была изрядная, – и мы пошли
пешком до Финляндского вокзала, а оттуда на поезде «зайцами»
(т. е. бесплатно) добрались до Лигово. Там мы долго искали дом
Вовкиного родственника, но так и не нашли. Усталые и голод-
ные, уже в сумерках, мы решили возвратиться домой. На поезде
доехали до города, потом сели на трамвай, который должен был
довезти нас до дома. Билетов, разумеется, не купили и стояли
на передней площадке. Недалеко от Невского проспекта ко мне
подошла кондуктор и потребовала билет. Я испугался и прямо
с подножки прыгнул наружу. Я еще не умел прыгать с трамвая
и на трамвай на ходу (позднее я научился это делать) и прыгнул
против хода трамвая – упал, сильно ударился, но вскочил и, размазывая сопли и слезы, побежал на тротуар. Добравшись
до дома, я обнаружил маму в истерике. Она уже обегала все
окрестности и даже заявила о пропаже сына в милицию. Мне
крепко досталось от нее в этот раз, но деньги в полном объеме я
тайком возвратил на прежнее место.
Были и другие приключения подобного рода, когда я дей-
ствовал под влиянием минутного порыва, не обращая внима-
ния на опасность. Так, мы с ребятами из моего класса иногда
сбегали с уроков и бродили по близлежащим переулкам, а
иногда заходили на далекую и неизвестную нам территорию.
Помню, как мы расщепляли рублевую бумажку на две поло-
винки – лицевую часть и реверс по отдельности, – склады-
вали одну из сторон и расплачивались за какую-нибудь мелкую
покупку сложенной бумажкой. И у нас получалось: мы приоб-
ретали и покупку, и еще сдачу мелочью. Потом быстро убегали
от ларька. Это было сопряжено с опасностью, и именно это
меня привлекало.
Помню еще езду на трамваях по Загородному проспекту: либо на подножках, либо на так называемой «колбасе»
14
Соломоник А.Б. Как на духу
(в конце вагона торчала сцепка, на которой мы стояли, дер-
жась за шланг, тоже выступавший из вагона). Мы часто запры-
гивали и выпрыгивали из трамвая на ходу. Это считалось при-
знаком мужества, и я охотно принимал участие в этой игре, хотя был толст и неуклюж. Меня иногда дразнили «толстый, жирный, поезд пассажирный». Я сильно переживал по этому
поводу и пытался развеять репутацию неловкого толстяка уча-
стием в разных опасных начинаниях. Любопытно отметить, что Лёша участия в таких проказах не принимал. Во всяком
случае, я такого не припоминаю. Может быть потому, что ему
не надо было утверждать себя в глазах других ребят, а я чув-
ствовал такую потребность, то ли из-за моего имени и еврей-
ства, то ли, чтобы показать, что я смелый, несмотря на пол-
ноту. Потребность самоутверждения во многом сократилась
с отъездом из России, но полностью не исчезла до сих пор.
Многие мои поступки можно объяснить желанием показать
себя, доказать, что я свой парень и не хуже других.
Толстым же я был потому, что мама кормила меня, что назы-
вается, «на убой». Она действовала так под влиянием страха, что
у меня есть склонность к туберкулезу (как-то у меня пошла гор-
лом кровь, и она запаниковала). Тогда это было частым и очень
опасным заболеванием, а она, будучи врачом, хорошо понимала
нависшую надо мной опасность. Она постоянно давала мне
пить рыбий жир, который я с отвращением глотал, и постоянно
впихивала в меня разную пищу, которую я с такой же настой-
чивостью отвергал. На мои жалобы, что я толст, она постоянно
отвечала, что такова моя «конституция». Впоследствии Лёша
мне рассказал, что она просила его маму кормить меня за их
столом, ибо я съедал все, что они ели, и съедал охотно. Сама она
подглядывала за этой процедурой из-за двери и радовалась. Вся
моя «конституция» развалилась в первые же дни войны, когда
я попал в тяжкие и голодные условия существования и стал
стройным и красивым парнем. Но об этом позже.
Ко всем указанным выше порокам добавлялось еще то, что
я был вороват, но главным образом по отношению к книгам.
При виде интересной книги меня охватывал трепет, и я делал
все, чтобы ее получить или украсть. Я уже упоминал писатель-
ницу, которая жила в нашей квартире. Она была основным
1. Детство 15
источником моего чтива. Из полученных от нее книг я вспоми-
наю «Маугли» Киплинга и «Сказки тысячи и одной ночи». Обе
они произвели на меня неизгладимое впечатление, особенно
«Маугли». Незабываемые сюжетные повороты, скульптурно
вылепленные персонажи – сам «лягушонок» Маугли, пантера
Багира, медведь Балу, змей Каа и другие – залегли в память
навсегда. Елена Карелина была не единственным источником
книг, я брал их везде, где только мог.
Много книг поступило ко мне от Лёши – его отчим специ-
ально брал для нас книги из закрытой библиотеки для худож-
ников. Все произведения Дюма-отца были нами прочитаны
оттуда и стали смыслом нашей жизни и нравственным ори-
ентиром. Оттуда же мне достался «Аббат» Вальтера Скота – я
сумел эту книгу «зажилить», как тогда говорили. Мне годами
потом сетовали по этому поводу члены Лёшиной семьи, но я
не сдавался и продолжал утверждать, что «я не брал». Книга так
и осталась вмести с другими моими приобретениями в осаж-
денном Ленинграде и там пропала.
Мама обильно выписывала для меня детские газеты и жур-
налы. Из них я получал текущую и идеологическую инфор-
мацию, которой беспрекословно доверял. Я годами получал
газету «Пионерская правда», журнал «Костер» и черпал оттуда
сведения о победах советского народа на всех фронтах: об эпо-
пее челюскинцев, о перелете Чкалова и его товарищей через
Северный полюс в Америку, о войне в Испании, а перед самой
войной и о захватах гитлеровцев в Европе и о прочих делах.
Я с замиранием сердца следил за всеми перипетиями событий
и был хорошо осведомлен о них. В этих же изданиях публико-
вались и целые книги, в частности фантастические произведе-
ния. Я ими наслаждался в полной мере. Хорошо помню фанта-
стические романы Александра Беляева, Владимира Обручева, Лазаря Лагина и других. В поздние годы моей жизни я часто
их вспоминал, когда осуществлялись предсказанные авто-
рами события. Так, в одном из романов Беляева были описаны
разговоры по личному телефону на улице. Тогда это казалось
несбыточной мечтой, а сейчас…
Опишу еще один случай книжного воровства; он имел
место за год до войны, летом 1940 года. В самый разгар лета я
16
Соломоник А.Б. Как на духу
оказался в Ленинграде, что было необычно. Обычно я уезжал
летом к тете в Невель, а тут мама послала меня в пионерский
лагерь, и после своей смены я воротился домой. Несколько
дней я бродил по городу и однажды очутился на Невском
у детского книжного магазина, который потом стал лавкой
Союза советских писателей. Я толкался вместе с другими, когда магазин открыли, и вместе с другими я вошел в него. Тут
же образовалась очередь: «выкинули» книгу Луи Буссенара
«Капитан Сорви-голова». Я ее не читал, но знал имя автора
и мечтал прочитать что-либо из его произведений. Мне там
ничего не светило: у меня не было денег, и я бесцельно бро-
дил из зала в зал. Вдруг я увидал на одном прилавке бесхозную
книгу. Кругом не было ни души, видимо, кто-то ее случайно
там оставил. С бьющимся сердцем я схватил книгу, сунул
под рубашку и вышел из магазина. Умеряя шаг дрожавшими
ногами я отправился домой и счастливо туда добрался. Ника-
ких моральных страданий я не испытывал, а только радость
от обладания этим книжным сокровищем.
Летом, в период больших каникул, я обычно уезжал
к своей тете Маше в город Невель (ныне Псковской области) и добывал там книги меньшего интеллектуального масштаба, но тоже интересные. Это были книги из местной библиотеки
и серийные детективы, которыми увлекались мои двоюродные
братья, – книги о Нате Пинкертоне и им подобная дребедень.
Но и ее я поглощал в несметном количестве. Впрочем, попада-
лись и стоящие произведения, например, книга Василия Грос-
смана под названием «Степан Кольчугин».
Кроме книг, были, разумеется, и другие развлечения. Я был
страстным поклонником театра и кино, которые в то время
переживали несомненный подъем. И то, и другое было рядом
с домом, да и цены были подходящие, поскольку я не помню
затруднений по этому поводу. Кинотеатр «Правда» распо-
лагался в трех минутах ходьбы от дома, и я был его постоян-
ным посетителем. Фильмов выпускалось мало, выход каждого
из них обычно вызывал невероятную шумиху в газетах и по
радио, так что я смог посмотреть все выходившие на экран кар-
тины. Большинство из них легли в душу: и «Веселые ребята», и «Цирк», и «Семья Оппенгейм», и, конечно, «Остров сокро-
1. Детство 17
вищ», который я посмотрел несколько раз. Запоминалась
и музыка к фильмам; каждая песня сопровождалась особой
ложившейся на слух мелодией, чего не скажешь о теперешних
так называемых хитах.
Рядом с домом находился и один из самых успешных
в те годы драматических театров страны. Он назывался тогда
«Ленинградский академический Большой драматический театр
имени М. Горького», а сегодня ему присвоено имя Товстоно-
гова.Мамастараласьводитьменяв оперу,но яявнопредпочитал
драму и был частым посетителем БДТ. Его ведущих актеров —
В. Я. Софронова, В. П. Полицеймако, О. Г. Казико и других —
я с нежностью вспоминаю до сих пор. Там ставились пьесы
Шекспира, Ибсена и других великих; все они становились для
меня событиями и формировали мое мировоззрение.
Любовь к театру имела некоторые довольно любопытные
продолжения в моей жизни. Мама очень хотела приобщить
меня к музыке и записала в районную музыкальную школу.
Я проваландался там несколько несчастных для меня лет, так
как никаких музыкальных данных у меня не было и нет. Ходил
я туда как на каторгу, имел дневник, в котором отмечались мои
успехи, вернее, неуспехи. За каждую двойку я лишался права
посещать в очередное воскресенье театр. Тогда мы с Лёшей
аккуратно исправляли двойку на тройку, и я получал право
купить за мамины деньги билет на поход в театр. Затем, перед
следующим уроком музыки, мы исправляли тройку на двойку
и так продолжалось до момента, пока вместо отметки в днев-
нике появлялась дыра. Я получал взбучку, но несколько раз я
смог сходить таким образом в театр.
Ходиляне тольков горьковскийтеатр,но такжев ТЮЗ(Театр
Юного Зрителя), в нынешний Театр Комедии, что на Невском
над Елисеевским магазином, и в иные театры. Любовь к театрам
была постоянной до выезда из Союза в Израиль, и совершенно
прекратилась в Израиле. То ли возник языковой барьер, то ли
характер игры и содержание постановок на соответствовали
моим ожиданиям, то ли это было возрастным явлением, но дан-
ный печальный факт я не могу не отметить.
Мое нелепое музыкальное прошлое имело еще одно след-
ствие. Мама в расчете на мои будущие успехи купила мне пиа-
18
Соломоник А.Б. Как на духу
нино. Она годами копила деньги на эту покупку и, наконец, свершилось. Ей удалось купить прелестный экземпляр Бек-
кера, но я им не воспользовался. Пианино простояло беззвучно
всю войну, потом все годы до нашей эмиграции. Вывезти его
нам не дали – Беккер попал в список невыездных. Нам при-
шлось продать его и купить вместо него рояль. Уже в Израиле
рояль был приведен в действие моим талантливым внуком
и используется им до сих пор. Так что доброе дело обычно при-
носит свои плоды, хотя иногда и не сразу.
Теперь о внутренних событиях в нашей маленькой семье.
Как я уже писал, мы в Ленинграде жили с одним из мами-
ных братьев, моим дядей Гришей (в оригинале – Гиршем; на идише Hirsh означает «олень»). Странно, но я абсолютно
не помню его визуально. Он отчетливо присутствовал на пери-
ферии моей жизни, но никак на нее не влиял. Помню лишь
один пронзительный случай. Дядя сидел за столом с каким-то
гостем, и они пили водку. Я поинтересовался, что такое они
пьют. Дядя налил в стакан несколько капель и предложил
попробовать. Мне тогда было лет девять или десять. Я прогло-
тил налитое, закашлялся и выскочил из-за стола. Дядя и гость
засмеялись, но мне было не до смеха. Долго еще я испытывал
неприязнь к этому напитку, пока в старших классах школы
не приобщился к выпивке. Однако пил я всегда в меру и не
чувствовал никакой зависимости от зелья, коим славится
земля русская. Дядя Гриша погиб во время блокады Ленин-
града в Отечественную войну. Просто исчез, как будто не жил.
Нас с мамой рядом не было, мы были в эвакуации.