15 августа 1914
Идет война! Ужасно. Фати шестого августа отправился на Западный фронт. Мутти все время плачет. В Харцбурге было хорошо. Учитель танцев – такой душка!
Я думаю, нашу школу закроют. Французских девочек уже нет. Осталось несколько английских. Вчера на уроке скрипки я играла ради победы Германии.
Твоя Лени
Никто не думал, что война продлится дольше, чем лето. В кафе и кофейнях берлинцы называли ее «небольшой войной для разнообразия». К сентябрю это легкомысленное отношение улетучилось.
26 сентября 1914
Война! Фати ранен. Шрапнелью в правую руку. Его отвезли в Брауншвейг. Мутти взяла нас туда с собой. Он лежал в военном госпитале. Мы остановились в пансионе Мюллер-Бартенштейна, на Иерусалимской улице, дом 2. Очень прилично. 180 марок за три недели. Уйма денег. Фати был очень мил. Через четыре недели он отбыл в субботу на автомобиле как какой-нибудь принц. Дядя Отто и Георг получили Железные кресты.
9 октября 1914
Дядя Вилли тоже получил Железный крест, это потрясающе! Я перешла в третий класс «М». Шапки долой!
Ауфвидерзейн,
Лени
9 декабря 1914
И смешно, и печально. У Фати весь батальон завшивел! Мы всей школой вяжем на двух спицах телогрейки. Не хочу идти в старшие классы в другую школу. Боюсь тамошних девочек. Милый Ред, я так скучаю по Фати,
Твоя Лени
В эту первую страшную зиму Великой войны солдаты рыли окопы и на Западном, и на Восточном фронтах. В немецком и французском языках слово «окопы» имеет тот же корень, что и «копать могилу», – подходящее название для того, что надвигалось.
15 декабря 1914
Дядя Отто убит. Выстрелом в шею 4 декабря. Все плачут. Дяде Отто отстрелило часть черепа.
Лени
3 февраля 1915
Лизель по уши втрескалась в Ханни. Есть такие зверьки под названием «обезьяны» – моя сестра из их породы. Уф, я так злюсь на Лизель, когда она так влюблена. Влюбиться… обручиться… пожениться… Я тоже влюблена?.. Р. ужасно мил.
Лени
6 марта 1915
Сегодня мы учились делать аппликации. Фиалки на шелке и бумаге, подсолнухи на дереве. Фиалки – для моей чудной, золотой тетушки Валли ко дню ее рождения. Как мне жаль наш красавец корабль «Тоголанд»! Только и надежды, что сегодня англичан хорошенько поколотят.
Извечно страдающие дьявольскими наклонностями к химии, 22 апреля 1915 года немцы предприняли свою первую газовую атаку. Весь мир заклеймил ее как акт вандализма, а затем принялся разрабатывать собственные смертоносные смеси. Был изобретен противогаз, ставший привычным снаряжением по обе стороны фронта. Но немцы превзошли себя – получили новый газ, маслянистую смесь, которая не оставалась в воздухе, но, оседая, цеплялась за все, на что попадала, а после принималась проедать насквозь ткань, кожу, живую плоть, мышцы, легкие и так далее. Чтобы отравляющий газ попадал точно в цель, нужны были расчеты температуры, скорости и направления ветра. Из-за этого применение его усложнялось и включало в себя элемент риска. Внезапная перемена ветра могла повернуть смертоносное облако против его же хозяев. Вероятно, поэтому, а не по соображениям совести, химическая война в последующие годы не развернулась во всю мощь.
29 апреля 1915
Поехали забирать дядю Отто. Скоро мы уедем на каникулы в Дессау – наконец-то! Я бы там осталась навсегда. Я думаю, может быть, дядю Отто не убили. Может, это еще не наверняка. Зачем ему надо было умирать?
Теперь дамы приходили в шёнебергский дом не поболтать – поплакаться. Всегда выдержанная, полная сочувствия, надежная, Йозефина знала, что сделать и что сказать, она облегчала их горе, давала покой, когда это, казалось, не в человеческих силах. Они приходили как притихшие вороны. Их черные одежды шуршали по паркету как осенние листья. Мало-помалу Йозефина брала на себя роль главы семейства. Все женщины верили, что Йозефина Дитрих – самая сильная из них. Возможно, они были правы. Девочки, притаившись на лестничной площадке, смотрели, как мать выносит гостьям подносы с угощеньем: бутерброды с ливерной колбасой и дымящийся кофе. Девочки знали, что она верит в пользу пищи как лекарства от горя, она считала физическую поддержку тела необходимой в тяжелые для души минуты. И в самом деле, дамы покидали ее дом несколько приободренные. Лизель хотелось плакать от сочувствия к этим черным скорбным фигурам. Лена, не будучи любительницей беспощадной реальности, предпочитала видеть жизнь под своим углом зрения. Когда только что овдовевшая тетушка Валли приехала к ним погостить, Лена была вне себя от радости.
4 февраля 1916
У нас тетушка Валли. Как чудесно! Я только что положила на ее кровать сосновую ветку с бумажными розами и стишок, который сама написала:
6 февраля 1916
Тетушка Валли такая душечка! Вчера она была в черном платье с белым воротником и белыми манжетами. Выглядела божественно. Шикарно. И эти черные лакированные туфельки! Вчера вечером я вовсю расцеловала ее, но мне как будто чего-то не хватает – она-то целует меня только один раз. Я, конечно, счастлива, когда она меня целует – как Грета в Дессау, но ведь она же моя тетя. Лизель тоже липнет к ней с поцелуями. Вчера, когда я играла для нее «Ностальгический вальс» Бетховена, она плакала. Мне хотелось бросить скрипку, кинуться к ней и поцелуями стереть ее слезы.
10 февраля 1916
Тетушка Валли уехала. Это ужасно. Она дала мне серебряный браслет, который мне не разрешают носить в школу. Вот удача: я подобрала несколько недокуренных сигарет с такими шелковистыми кончиками – они курили с тетей Эймини. Когда она уехала, я села у ее кровати и плакала бесконечно. Даже теперь, за домашним заданием по математике, я вдруг расплакалась, потому что подумала, как у нас опять стало тихо.
15 июня 1916
Фати послали на Восточный фронт. Мутти поехала в Вестфалию, чтобы попытаться с ним встретиться. Но они разминулись на пять минут – его поезд ушел. Она ужасно расстроилась. Вчера, когда Мутти еще не было, мы пошли в варьете на ревю. Чуть не умерли со смеху. Фати прислал нам настоящие фотографии. На одной он стоит рядом с офицером по имени Лакнер. Мы теперь играем в «сестер милосердия» у нас наверху. Я, конечно, приставлена сиделкой к Лакнеру, а точнее – к Хансу-Хейнцу фон Лакнеру, подполковнику 92-го пехотного полка, 23-х лет, уроженцу Брауншвейга. В черном платке я выгляжу как настоящая сестра милосердия, и он мне очень к лицу. Кстати, я больше не схожу с ума по тетушке Валли. Сейчас я ни по кому не схожу с ума! Через несколько недель мы будем в Харцбурге – вот тогда, может, я и потеряю голову от кого-нибудь.
Из нового поколения смельчаков, которые впервые в мире в 1914 году перенесли войну в небо, самой живописной личностью был, вероятно, немецкий ас барон Манфред фон Рихтхофен. Кумир соотечественников, уважаемый даже врагами, он воплотил в себе образ поистине романтического авиатора: «белый шелковый шарф, развевающийся по ветру». В вызывающе безрассудной манере он покрасил свой фоккеровский моноплан с тремя моторами в ярко-красный цвет, чтобы англичане немедленно замечали его. Неприятель оценил эту браваду, окрестив его Красным Бароном. Совсем мальчишки, пилоты одноместных аэропланов, этих хрупких бумажных змеев, носились над землей, убивая других и погибая сами, – они-то и были самыми славными ребятами Первой в новейшей истории войны и таковыми пребудут впредь, сколько бы войн еще ни случилось. Единоборство, со времен старинных рыцарей, всегда было окружено ореолом галантного героизма. Молодые девушки из хороших семей не читали газет, а радио и телевидение еще не изобрели – только этими фактами можно объяснить отсутствие Красного Барона в девичьих дневниках Лены. Знай она о нем, ей было бы от чего терять голову – как двадцать восемь лет спустя при виде любого, кто носит на форме крылатую эмблему.
Именно тетушка Валли с маской скорби на бледном лице принесла Йозефине весть о гибели Луи. Именно она приняла в объятия пораженную ударом женщину, она бормотала обычные слова утешения, надеясь пробиться сквозь лед шока, она отвела Йозефину в спальню, уложила и укрыла большой периной, потому что знала: скоро холод проберет ее до мозга костей. Потом, в притихшем доме, она села дожидаться прихода детей.
В ту ночь Лизель плакала, пока не уснула, сжимая в руке фотокарточку отца. Лена отказалась верить услышанному. Тетя Валли не имеет права так ужасно лгать о таких серьезных вещах. Она сделала тетушке книксен и отправилась к себе в комнату. Лена не плакала. Дочери бравых солдат никогда не плачут.
За закрытой дверью спальни Йозефина убивалась в полном уединении. Когда она наконец вышла, вдовьи одежды обрамляли ее как крылья летучей мыши. Она туго вплела в косы дочерей черные ленты, пришила черные повязки на рукава их школьной формы, вывесила черный креп на большой парадной двери шёнебергского дома. Жизнь в военной Германии пустилась в пляску смерти.
Июнь 1916
Все умерли. Сегодня будут хоронить Фати. Мы с утра пошли не в школу, а на Мемориальное кладбище, побыть с Фати. Могилу для него только еще копали. Здесь ужасно скучно, единственный интересный мальчик на променаде – Шмидт.
Лени
Оставшись одна с двумя детьми, Йозефина совершенно растерялась. На вдовью пенсию не прожить. Скоро девочки вырастут из обуви – что тогда? Где она возьмет кожу в военное-то время? Даже если разрезать сапоги Луи для верховой езды, где взять денег на сапожника? И еда все скуднее. Продуктовые карточки стали самой большой ценностью. Йозефина проводила дни в очередях в надежде выстоять хоть что-то. К зиме 1916 года хлеб пекли из брюквы, мясной рацион составляли кости и требуха; молоко и сыр исчезли; вместо картошки была репа. Кофе – неотъемлемую часть уклада берлинской жизни – делали из земляных и буковых орехов. Эрзац во всем стал сущностью будней. В рабочих кварталах города женщины питались в складчину, устраивали коммунальные кухни, где за сорок пфеннигов каждый мог купить литр жиденького супа на всю семью. В фешенебельных кварталах процветали подпольные рестораны. Тамошние роскошные меню предлагали фазана, сочного гуся, жаркое из свинины с аппетитной корочкой, разнообразие овощей, шоколадные пирожные и множество сортов мороженого. Как всегда во время любой войны, очень богатые пировали, а бедные рылись по помойкам, чтобы прокормить детей.
Когда по осажденному городу пошла гулять инфлюэнца, Йозефина поняла, что пришло время забирать детей и уезжать из Берлина. Распрощаться с домом в Шёнеберге было все равно что снова, и на этот раз окончательно, потерять Луи. Она, редко позволявшая себе слезы, оплакала все утраченные мечтания юности; затем, повернувшись спиной к прошлому, ушла. Ей надо было выполнять свой долг.
Для своего маленького семейства она сняла квартиру в шестидесяти пяти милях к юго-западу от Берлина, в городке под названием Дессау.
Дессау
9 ноября 1916
Я пошла на променад в 6:15. Мне сказали, что Фриц будет там с шести. Мне, как обычно, везет! Я ждала, а он, конечно, даже не показался. Если бы он ко мне подошел, было бы здорово, потому что Мутти не было дома. Мы увиделись позже, на скрипке. Я всегда прихожу на урок, пока он еще не закончил. Если бы только Герберт Хирш знал! Он был от меня без ума в Харстбаде. Довольно интересный. Особенно интересно целовался в темном коридоре, за что я на него страшно разозлилась. Ему четырнадцать, а ведет себя как будто семнадцать. Его отец – вздорный старый еврей, так что Мутти даже считала, что это все может быть опасно. Герберт был для меня в Берлине развлечением приятным, но неудобным, потому что он вечно торчал у наших дверей, поджидая, когда я выйду, а мне, конечно, не хотелось, чтобы нас видели вместе. Перед отъездом из Берлина мы повидались. Он приехал на велосипеде. Тетя Эльза подарила мне розы, а я сделала вид, что они – от поклонника, и сказала ему, что могли бы быть и от него. Он развернулся и уехал. Надо написать ему, разжечь снова его пыл. Тут у каждой девочки есть поклонник, иначе в Дессау была бы тоска зеленая.
Дессау
6 декабря 1916
Сегодня на променаде мальчишки сдернули с меня шапку и вообще приставали. Так всегда, когда приходит новенькая. Завтра не пойду, мне запрещено гулять три дня подряд. И еще мне велено ложиться спать без четверти девять. Это в пятнадцать-то лет?! Лизель такая «добродетельная» – она никогда не заходит дальше Кавалерской улицы, чтобы не подумали, будто она тоже вышла на променад. Тетя Эймини заболела испанкой, и Мутти ушла за ней ухаживать. А мне надо было навестить тетю Агнес. Когда я пришла к ней, она не нашла ничего лучше, чем начать распекать меня за все мои грехи. «Зачем вчера ходила на променад? Кого там видела? Сколько раз прошлась взад и вперед?» А у меня одна радость, если это можно назвать радостью, – погулять вечером полчасика с подружкой, когда уроки сделаны. А теперь и этого нельзя! Ну уж нет! Я все равно выйду!
10 декабря 1916
Сегодня он улыбнулся мне так мило. Он был ранен и поэтому носит штатское платье. Его зовут Ф. Шурике, и он всегда так пристально смотрит на меня. Утром я вижу его в трамвае, а вечером – когда он возвращается, а мы гуляем. Так вот, этого я не позволю отнять у меня никому! (Кстати, с тетей Валли у меня все кончено.)
Дессау
13 января 1917
Может, я чуть и перехлестываю, но ничего не могу с собой поделать, я люблю его. Всем сердцем. А что самое прекрасное – я ему нравлюсь! Иначе зачем бы он смотрел на мое окно всякий раз, проходя мимо нашего дома? Затем, чтобы узнать, стою ли я там, поджидая его. Глупо, но и приятно – знать, для кого делаешь новую прическу, для кого наряжаешься, даже если он едва это замечает. В конце концов, он – моя первая любовь. До сих пор я ничего не знала о любви. Завтра я увижу тебя на променаде, Фрици. Я увижу – тебя, тебя, тебя, мой ангел, тебя, дивного тебя. Прежде я всегда смеялась, когда «любовь» проходила. Над моей первой любовью я никогда не буду смеяться! Надеюсь, Мутти мне все не испортит.
16 января 1917
Все кончено. Для него это все ничего не значило. А я-то позволила себе подойти и показать ему, как он мне нравится. Никогда больше не доверюсь такому, как он, такому, которому на все наплевать, которому было просто интересно послушать, что думает о нем юная «школьница». Нет, я слишком хороша для этого! Свои чувства я запомню, но с самим Ф.Ш. все кончено!
Несколько месяцев продолжалась битва под Верденом. Когда резня кончилась, французы недосчитались 542 000 человек; потери немцев составили 434 000.
4 февраля 1917
У меня был большой скандал с Мутти. Она сказала, что я «вешаюсь» на всех мальчиков и что я на мальчиках помешана. Во-первых, ни на кого я не «вешаюсь», а во-вторых, это просто мои хорошие друзья. Вовсе не обязательно все время в кого-то влюбляться, а даже если и так, то это не значит быть «помешанной на мужчинах»! Некоторые люди всегда видят предосудительное в самых невинных вещах. Она сказала: «Если ты будешь думать только о мужчинах, я пошлю тебя в пансион». Пф! Как глупо! Я всегда у нее без вины виновата, что за жизнь – тоска! Если кто-то поговорит с мальчиком на катке, значит, он уже «помешан на мужчинах»? Нет, это уж слишком!
19 февраля 1917
Я без ума от Улле Бюлова. Детлей Эрнст Ульрих Эрих Отто Вильгельм фон Бюлов. Он божественно хорош собой. Его мать – еврейка, и поэтому в нем есть что-то такое особенное – особая расовая красота, обаяние и порода! Ко всему, он жутко шикарный! Ему шестнадцать, сначала он на меня не обращал внимания, но теперь обращает.