Ранее не упоминалось о намерении Мэрилин получить для лечения параноидальной шизофрении торазин. «Доктор Гринсон прописывал ей этот препарат, — сказал один из психиатров. — Я знаю, что он это сделал, потому что он сам сказал мне об этом. Однако он не был уверен, что ему понравилась ее реакция на этот препарат. По некоторым причинам он передумал. Однако он сказал, что она хотела получать большее количество препаратов, чем он хотел дать ей, и он боялся, что она нашла способ получить это лекарство у других врачей. Больше всего его беспокоило то, что он был не единственным, кто прописывал ей лекарственные препараты. В последние два года жизни она настолько поднаторела в приобретении и употреблении различных препаратов, что не было никакой возможности узнать, что именно она принимала и что с чем смешивала».
Согласно тому, что доктор Гринсон позднее нашел в своих записках, хранившихся в UCLA, он настоял, чтобы Мэрилин «избавилась от нездоровой привязки к прошлому». Ее сестра Бернис, ее менеджер Инес Мелсон и многие другие были убеждены, что терапия — а не душевное заболевание — погубила Мэрилин Монро. В письме Гринсону Инес Мелсон написала о своем беспокойстве по поводу того, что Мэрилин «слишком много времени проводила, думая о своих проблемах». Она добавила, что не заметила, чтобы это приносило Мэрилин хоть какую-то пользу, и, фактически, «я полагаю как раз обратное. Конечно, это не мое дело — указывать вам, как лечить вашего пациента, но я действительно беспокоюсь тем, что она постоянно страдает».
Отчасти болезнь Мэрилин Монро имеет отношение к ее паранойе. Однако ситуация усложнялась тем, что во многом у нее действительно были серьезные основания для паранойи. Как мы уже знаем, за ней следили, и она знала об этом. Прочтите историю, написанную Дианой Герберт, дочерью человека, который написал «Скудда-Хуу! Скудда-Ха». Они с Мэрилин общались все эти годы, и однажды она столкнулась с Мэрилин в Нью-Йорке. «Я вышла из подземки и встретила ее там, — рассказывает Герберт. — Она была одета очень небрежно, но все равно была ошеломительна в своем бежевом ансамбле. Она выглядела немного потерянной, не такой, какой была раньше, но приободрилась, когда узнала меня. Мы зашли в небольшое кафе в центре города. Мэрилин рассказывала о том, насколько полюбила Нью-Йорк и Студию актеров, но затем она рассказала мне что-то странное. Она сказала: «Мне очень неудобно здесь в Нью-Йорке, потому что за мной постоянно следят». Я сказала: «Да ладно, Мэрилин, дело в том, что вы — звезда, вы красивы, естественно, что люди следуют за вами». Она сказала: «Нет, это совсем другое». Ее голос стал ниже, она почти шептала: «За мной следит ФБР». Я подумала: «Ой, да она бредит!» Мэрилин сказала: «За мной следят из-за моих связей с коммунистической партией». Она сказала мне, что очень гордится собой, потому что научилась очень искусно отрываться от агентов ФБР. Она сказала, что начала выяснять, как отрываться от них, когда стала актрисой кино и узнала, как «стать невидимой».
Хотя слежка ФБР действительно существовала, были также времена, когда она не была под их наблюдением часами, но все же беспокоилась, что они хотят знать каждый ее шаг и, время от времени, как она верила, каждую ее мысль. Морин Стэплтон училась в Актерской студии одновременно с Мэрилин. В интервью 1995 года Стэплтон вспоминала, что, когда она обедала однажды вечером вместе с Монро, произошло странное событие. «Она [Мэрилин] думала, что официант прочитал ее мысли. Сначала она сказала, что он секретный агент или что-то в этом роде. Она сказала, что «он один из плохих парней», а затем она сказала, что «он знает, что я сейчас думаю, нам надо уйти». Вы должны понимать, что все мы [нью-йоркские актеры] были немного сдвинутыми тогда — но это было слишком странное поведение».
Другие люди, знавшие Мэрилин Монро в то время, высказываются более определенно. «Я полагаю, что Мэрилин была очень больной женщиной, классическим шизофреником, — говорил Джонни Страсберг, сын Ли и Паулы. — Она была рождена, чтобы любить. Разговоры о любви типичны для шизофреников. Они все делают ради любви, и, следовательно, совершенно инфантильны; у них нет никакого своего эго, никаких пределов. Самое удивительное в ней то, что она сумела выжить в течение столь долгого времени. Ей повезло иметь средства для существования, найти врача, который мог лечить ее [...]. Это настоящая трагедия. Люди любили ее. Но никто ничего не мог ей сказать. Никто не решился взять на себя ответственность за нее. Им приходилось отвернуться от нее, бросить ее — именно этого она все время ждала от людей. Имея дело с Мэрилин, вы имеете дело с брошенным младенцем, который уже не младенец» .
Другой взгляд
Сегодня новое исследование выявило, что доктор Ральф Гринсон был не одинок в своем мнении, что Мэрилин Монро, скорее всего, страдала от параноидальной шизофрении. Вместо того чтобы работать в одиночестве, доктор Гринсон проконсультировался с психологом доктором Милтоном Векслером.
Доктор Векслер родился в Сан-Франциско в 1908 году. Он учился на адвоката, но впоследствии переключился на психологию. После докторантуры в университете Колумбии и стажировки у Теодора Рейка, ученика Фрейда, он стал одним из первых людей, кто, не будучи врачом, стал психоаналитиком. Он также был членом Лос-Анджелесского психоаналитического общества. Доктор Векслер много занимался болезнью Хантингтона, создав Фонд наследственных заболеваний. Трижды побывав с доктором Гринсоном в доме Мэрилин Монро, Векслер тоже четко понял, что она страдает по крайней мере параноидальной шизофренией. «Да, я лечил ее, — сказал он в 1999 году. — Не буду обсуждать лечение, но скажу, что я согласился с доктором Гринсоном, что она страдает тем же заболеванием, которое поразило многих членов ее семейства. Я нашел, что она очень активно стремилась излечить эти симптомы. Неправильно полагать, что доктор Гринсон сам хотел, чтобы она сблизилась с его семьей. Она никогда не сближалась с Гринсонами. Напротив, по-моему, она проводила с ними много времени потому, что сама стремилась создать для себя среду, которой ей так не хватало в детстве. Это было мое мнение, и доктор Гринсон согласился со мной. Кроме того, я чувствовал, что это облегчит ее беспокойство, если она будет знать, что у нее есть место, куда она всегда может прийти».
Не имеет смысла много лет спустя игнорировать результаты консультаций этих двух врачей или делать вид, что этой консультации не существовало. Полтора года после того, как доктора Гринсон и Векслер поставили диагноз, Мэрилин делала все, что было в ее силах, чтобы бороться с болезнью. Она всегда так делала. Она стойко боролась до конца, даже зная, что обстоятельства сильнее ее.
Похоже, в истории Мэрилин Монро в течение многих лет намеренно упускается мнение доктора Гринсона о том, с чем приходилось справляться Мэрилин в течение всей своей жизни. Некоторые биографы писали, что его выводы строились на совершенно неверном материале и были в высшей степени ошибочными. Или, как сказал один из них: «[Гринсон] даже распространил лживые утверждения о своей пациентке в своем профессиональном сообществе, включая необоснованное сообщение, что она была параноидальным шизофреником». Однако когда психиатр наблюдает пациента — в случае Монро это происходило практически каждый день — и приходит к выводам о состоянии этого человека, то здесь речь не идет о «необоснованном утверждении». Это — диагноз.
К сожалению, доктор Гринсон настолько рьяно лечил Мэрилин и, как следствие, настолько активно вторгался в ее жизнь, что с годами потерял ее доверие. Он стал больше похож на шарлатана, потому что он приглашал Мэрилин к себе, оставлял ее у себя дома. Чувствовалось, что он просто не знает, что делать. В 1950-х и 1960-х годах он перепробовал все доступные виды лечения душевных заболеваний. По мнению Гринсона, введение Мэрилин в свой дом было единственной альтернативой психиатрической больнице. В его заметках об этом случае видно, что он пытался найти способ, которым он мог бы воспрепятствовать ей совершить попытку суицида, поскольку «я знаю, что второго раза она уже не переживет». Дуглас Киршнер подтверждает: «Гринсон решил предложить свой дом как замену семьи, которой у Мэрилин никогда не было, потому что она покончит с собой, если он отправит ее в психиатрический стационар».
Лекарства Мэрилин
К концу августа 1961 года Мэрилин Монро вернулась в Лос-Анджелес и теперь постоянно жила в своей квартире в Западном Голливуде. Договорились, что она будет сниматься в новом фильме «Фокс» под названием «Что-то должно произойти». Сценарий ее не впечатлил, было ясно, что он требует серьезной доработки, и у нее не было уверенности, что из него может получиться хорошее кино. Однако она связана контрактом и должна была сделать еще один фильм для «Фокс».
В сентябре Мэрилин вместе с Фрэнком Синатрой и его гостями отправилась в четырехдневный круиз на его яхте к острову Каталина. «Они определенно хорошо подходили друг к другу, — сказал один из завсегдатаев различных тусовок. — Она вела себя так, как будто была хозяйкой, а не гостем. Она выглядела так, как будто была в хорошем настроении, но определенно не казалась нормальной. Я слышал, что с ней на яхте было много неприятностей. Все знали, что с ней не все в порядке и что она находилась на попечении докторов».
В это время главным врачом Мэрилин, сотрудничающим с доктором Гринсоном, был доктор Хайман Энглберг. Однако Мэрилин стала таким мастером «врачебного шопинга», что эти два врача уже не могли отслеживать все ее действия в плане приема препаратов, поскольку, когда она требовала от других врачей не разглашать информацию о выписанных препаратах, она всегда добивалась этого благодаря своему звездному статусу. Она в огромных количествах запасала препараты впрок до тех пор, пока доктор не отказывал ей. Затем она просто «делала покупки» у другого доктора. Гринсон и Энглберг пытались регулировать закупки Мэрилин, хотя, возможно, выбрали для этого не самый лучший способ. «Они выписывали ей препарат всякий раз, когда она просила об этом, — рассказывала Хильда Гринсон, жена доктора Ральфа Гринсона, — потому что единственным результатом отказа было бы обращение к другому врачу и получение рецепта, о чем в этом случае ее лечащие врачи не будут знать. Так что всякий раз, когда она просила выписать ей тот или иной препарат, она обычно получала его». Но этот «способ» явно не работал. Список лекарств, которые она принимала к концу 1961 года, был огромен.
Прежде всего, после того, как Гринсон и Векслер поставили Мэрилин Монро диагноз «параноидальная шизофрения», она начала принимать барбитурат под названием «торазин». В то время торазин был новым препаратом, разработанным в 1950-х годах против этой болезни. Но, принимая торазин, она стала набирать вес, поэтому она не хотела принимать его. Как только она бросала лечение этим препаратом, она быстро худела, но при этом теряла контроль над собой. Таким образом, всякий раз, когда она выглядела лучше — как было во время съемок ее последнего фильма, «Что-то должно произойти», это происходило потому, что она не принимала торазин. Соответственно, проблемы, которые возникали позднее, во время съемок, были прямым следствием того, что она не принимала необходимые препараты.
Мэрилин также принимала болеутоляющий наркотик демерол, а также барбитураты фенобарбитал HMC и амитал, наряду с большими количествами нембутала. Конечно, она много лет принимала нембутал, чтобы спать, и это привело к привыканию. Доктор Энглберг утверждает, что он и доктор Гринсон одновременно выписывали ей нембутал. Однако Мэрилин глотала нембутал как леденцы, так что она, должно быть, получала этот препарат в другом месте.
Актриса также принимала секонал, и никто не знал, где она получила этот препарат. Кроме того, она принимала хлоралгидрат, чтобы спать, и доктор Энглберг решительно заявляет, что ни он, ни доктор Гринсон никогда не прописывали ей это лекарство. Энглберг говорил, что он был поражен количеством лекарств, найденных в ее организме, когда она умерла, — включая уже упомянутый хлоралгидрат — который, как он теперь предполагает, она купила, когда была в Мексике незадолго до смерти. Когда Мэрилин умерла, на ее прикроватном столике нашли 15 бутылок с таблетками.
Хотя Энглберг консультировался с Гринсоном относительно препаратов для лечения бессонницы, которые он прописывал Мэрилин, другие препараты он прописывал без дополнительных консультаций. Например, если у нее возникала инфекция и ей были необходимы антибиотики, Энглберг не обращался к Гринсону за одобрением. Кроме того, Мэрилин очень часто получала инъекции витаминов, чтобы повысить сопротивляемость холодам и инфекциям носовой пазухи. Порой ей делали такие инъекции несколько раз в неделю. К концу 1961 года у Мэрилин возникла опасная привычка делать себе инъекции. Многие люди говорят о том, что у нее всегда были шприцы и пузырьки с уже готовыми смесями, но кто это делал для нее, неизвестно. Источник, очень близкий к актрисе, вспоминает, что в смесь входил фенобарбитал, нембутал и секонал. «Мэрилин называла это «смесью витаминов, — сказал источник. — Я думаю, что знаю, кто дал ей эту комбинацию лекарств, но я не буду говорить, потому что не на сто процентов уверен в своей правоте. Я могу сказать, что после того, как она делала себе эту инъекцию, она обретала активность и могла действовать».
Джин Мартин — жена Дина и близкий друг Мэрилин в Лос-Анджелесе — вспоминала, что незадолго до выезда из дома Фрэнка в круиз в августе 1961 года Фрэнк попросил ее помочь Мэрилин собраться. Та была слишком дезориентирована вследствие принимаемых препаратов и не могла собираться сама. «Мне пришлось самой выбирать каждый предмет одежды и фактически одеть ее, — вспоминала Джин. — Я все время спрашивала ее: «Мэрилин, с вами все в порядке? Мне кажется, с вами не все хорошо». Она просто смотрела на меня из-под полуприкрытых век и заявляла: «О, со мной все прекрасно. Лучше и быть не может». Я забеспокоилась. Я все время думаю, кто дает ей все эти лекарства? Какой доктор держал ее в таком состоянии? Она была, скажем так, остекленевшая».
В выходные Мэрилин, как всегда, по вечерам пила много шампанского. Чем больше она пила, тем более дезориентированной и даже неистовой она становилась. «На это было грустно смотреть, — вспоминала Джин Мартин. — Некоторое время я не отводила от нее глаз, потому что боялась, что она вот-вот упадет. Вы не представляете, какое это было грустное зрелище. Если бы вы знали, какой была Мэрилин, какой замечательной женщиной она была, насколько она была добра ко всем, но в тот день меня поразило, насколько она не в себе. Совершенно».
Глория Романофф, которая также была приглашена в этот круиз, вспоминала: «Она была очень нездорова. Боюсь, снотворные погубили ее. Бедная девочка не могла даже задремать без них, настолько она привыкла к ним. Ей даже не нужно было запивать их. Она могла просто принять горстку таблеток и проглотить их всухую. При этом, конечно, алкоголь только ухудшал ситуацию».
После полудня Фрэнк окончательно расстроился и был смущен поведением Мэрилин. Один из его старых партнеров вспоминал: «По правде говоря, Фрэнк не мог дождаться, когда она наконец сойдет с той яхты. Она его сильно напрягала. Он сказал мне: «Клянусь Христом, я готов выбросить ее за борт». Вместо этого в конце поездки он вызвал одного из своих помощников и, когда они причалили, приказал доставить ее домой. Позднее он сказал мне, что, когда он сам добрался до дома, она крепко спала на диване. Он поднял ее и оттащил в спальню. Он раздел ее и прикрыл одеялом, где она спокойно проспала всю ночь. Он очень волновался за нее».
Когда тот же партнер спросил Фрэнка Синатру, не собирается ли он бросить Мэрилин Монро, он ответил: «Я мог бы бросить любую другую из своих дам. Но не эту»1.
Но самое интересное — и говорящее само за себя — в тот период времени, несмотря на то, что она ощущала себя совершенно несчастной, были фотографии, которые Мэрилин сделала для коммерческих целей, особенно те, которые снимал Дуглас Киркланд. Они оказались, возможно, лучшими за всю ее карьеру. Киркланд, снимавший ее в ноябре 1961 года, описывал ее как «удивительно приятную и игривую. Она была похожа на добрую сестренку, а совсем не на пугающую и беспокойную женщину, встречи с которой я так опасался. Она сидела около меня, легко смеялась и вела непринужденную светскую беседу. Я был молод и не знал, как попросить ее, чтобы она попозировала для более сексуальных снимков, которые я надеялся сделать, но она все упростила, сама предложив мне, что она ляжет на кровать, покрытую только белым шелком». Мы обсуждали детали, и Мэрилин сказала, что она хотела бы послушать музыку Фрэнка Синатры и выпить охлажденный «Дом Периньон». Она никогда не выглядела более прекрасной, чем на фотографиях Киркланда. (Однако следует помнить, что это базируется на более позднем описании Киркланда, а также на высказывании Мэрилин: «Мне нужно остаться наедине с этим мальчиком», после чего она попросила всех выйти и предложила ему лечь с ней на постель — ситуация выглядит недостаточно платонической. Однако он настаивает, что между ними ничего не было, за исключением потрясающих фотографий.)