Нара была имением в две с лишним тысячи десятин. Большая часть Нары были леса, а на пахотной земле сколько-нибудь серьезного хозяйства не велось. Другое дело было Хорошее: хозяйство — полеводство и овцеводство — велось там в огромном масштабе. В этом хозяйстве оригинально сочетались черты очень отсталые и очень передовые. Так, допотопное «переложное» хозяйство велось там при помощи самых усовершенствованных по тому времени машин.
Я исключительно рано стал интересоваться сельским хозяйством и первые уроки получил в Хорошем. Кое-что рассказывал мне Дедушка, он очень одобрял мой интерес к хозяйству. Кое-что показывал и объяснял управляющий Хорошим, агроном Петров, человек очень практичный и опытный. Дедушка ему верил безусловно (он был, вообще, чрезвычайно, прямо по-детски доверчив). Я помню, как широко и трогательно Дедушка праздновал в Хорошем 25-летний юбилей службы Петрова и как Петров благодарил своего благодетеля. (Гораздо позже выяснилось, что Петров систематически обкрадывал Дедушку, причем в невероятных масштабах. Многие, оказывается, знали про хищения Петрова, который, уверенный в непоколебимом доверии к себе. Дедушки, дошел до полного цинизма и открыто покупал на свое имя один доходный дом за другим. Все выяснилось скоро после кончины Дедушки. Петров сам подал в отставку, но очень скоро сошел с ума,— не пошли ему впрок наворованные деньги!) Этому Петрову я, однако, могу быть благодарным за многие сведения, которые он мне дал тогда по хозяйству и отчасти даже за самый интерес к нему, который он возбудил во мне. По-видимому, Петрова забавлял необычный интерес к хозяйству мальчика, которому в последний приезд в Хорошее было не больше 9-ти лет. Я сам теперь удивляюсь этому интересу и усвоенным мною тогда сведениям. Память не может меня обманывать — во всяком случае полностью — и относить к тому времени то, что я узнал позднее. Овцеводством, например, мне никогда не приходилось заниматься, и мои познания в этой области (конечно весьма ограниченные) несомненно получены именно в детстве, в Хорошем, а не позже.
Ежедневно утром я ездил верхом, а днем с Дедушкой в экипаже. Он объезжал разные хутора, расположенные иногда за 15—20 верст от усадьбы. В то время об автомобилях еще не помышляли, и для поездок по имению у одного управляющего было не менее трех троек лошадей. Выездной Дедушки, Алексей, хвастливо рассказывал людям в Наре про Хорошевское великолепие; «Князю никогда два раза той же тройки не подают — каждый день новую, а не понравится, князь еще другую требует!» Разумеется, здесь была большая доля воображения, но, действительно, выездных лошадей в Хорошем было множество. Был там и рысистый конный завод.
В доисторические времена Екатеринославская и смежные с нею губернии были покрыты морем. В Хорошем в земле часто находили окаменелые остатки морских животных, и в детстве у меня даже была маленькая коллекция их. Но самый вид бесконечных степей, только изредка перерезанных балками, как-то убедительно свидетельствовал, что тут действительно было морское дно. Только по берегу реки шла кайма дубовых лесов — большая редкость и богатство в этих безлесных местах! Земли были — тучнейший чернозем. Не видевшим таких земель даже трудно себе представить, насколько они черны, особенно после дождя, когда поднятая земля лоснится жирным блеском.
Если в хорошевских землях можно было наблюдать остатки доисторических существ, то в хорошевском быту можно было найти немало следов былого времени. Я и в Наре видел общение Дедушки с народом, но здесь общение это носило еще более яркие черты старого уклада жизни.
После приезда Дедушки в Хорошее крестьяне, деревнями, приходили приносить ему хлеб-соль. В Наре, и позже у нас в Бегичеве, крестьяне тоже приходили «поздравлять с приездом», но хлеба-соли, как в Хорошем, не приносили.
Хорошее — огромное село, и когда Дедушке доложили, что хорошевские пришли поздравить с приездом, я увидел на дворе перед домом толпу во много сот крестьян. Другие деревни, приходившие поздравить с приездом, были менее многочисленны, но все же эти толпы никак нельзя было сравнить с нарскими или беги- чевскими.
Дедушкин «выход» носил одновременно двойной характер: он был очень прост и в то же время во всей це-
- 32 -
ремонии чувствовалась очень старая традиция. Приблизительно так же, думается мне, выходили на крыльцо к народу еще наши удельные предки.
Дедушка выходил на подъезд с колоннами хорошевского дома не один, а со всеми нами. Папа был в это время в Киеве; Мама не любила этих выходов, но скрывала это от Дедушки и тоже выходила; мы с Сашей очень любили эту церемонию. Дедушка выходил всегда в шляпе, опираясь на палку. Мужики и бабы стояли отдельными толпами. Впереди мужиков стоял староста деревни и десятские; староста держал на руках деревянное блюдо, покрытое вышитым полотенцем, на нем лежал каравай хлеба и соль в деревянной солонке. Мужики были без шапок, причем они не снимали их при появлении Дедушки, а уже стояли с непокрытой головой. Бабы чинно кланялись.
«Рад вас видеть! — говорил с крыльца Дедушка.— Мой наследник (дядя Сережа) жалеет, что быть не мог; вот приехал к вам с дочерью и внучатами!» Потом Дедушка сходил со ступеней крыльца, подходил к старосте, брал у него из рук блюдо и благодарил за хлеб-соль. Староста и мужики низко, но с достоинством кланялись. Никакого подобострастия не было в помине. Блюдо Дедушка тут же передавал стоявшему наготове человеку. Все было необычайно чинно и просто. Далее Дедушка входил в расступающуюся перед ним толпу крестьян, я шел за ним. В это же время Мама, держа за руку Сашу, входила в толпу баб и разговаривала с ними. Я думаю, это было ей нелегко, но чувство долга было в ней всегда необычайно сильно, и она никогда и ни в чем не уклонялась от его выполнения,— «выходить» же вместе с Дедушкой она, конечно, считала своим долгом.
Дедушка разговаривал с отдельными мужиками, особенно со стариками, иногда он обращался к целым группам. Разговор шел обычно об урожае. «Я еще не видел ваших зеленей,— говорил Дедушка,— как они?» — «Слава Богу, зеленя хорошие! — ответил какой-то старик,— вот утром князек верхом катался, так видел их».— «Да, слава Богу, зеленя хорошие!» — счел я долгом сказать и успокоился, услышав звук своего голоса... На самом деле я не обратил внимания на качество зеленей... Потом, когда прием кончился и мы вернулись домой, Дедушка сказал мне: «Молодец!», и я молча гордился своим публичным выступлением.
Между тем, из «экономии» (контора и хозяйственные постройки имения) принесли водку и сало, любимую малороссийскую закуску. Дедушка взял стакан водки, пригубил и сказал: «Пью за ваше здоровье», рукой он пригласил мужиков брать стаканы и сало. Баб угощали пряниками и разными другими сластями, но, разумеется, без водки.
Дедушка удалялся с нами домой, а крестьяне, съев все обильное угощение, тоже расходились.
Так происходили выходы к каждой деревне отдельно, с незначительными вариантами. Раз, помню, Дедушка долго говорил с одним севастопольским солдатом, местным крестьянином. Подробно узнав о положении семьи и хозяйства этого мужика, Дедушка сказал ему:
«Ступай в контору и скажи, что я приказал тебе дать...» Не помню, что именно приказал дать мужику Дедушка, но дар был, видимо, щедрый, судя по благодарности старого солдата и по гулу толпы.
По этому случаю Дедушка рассказал нам потом с Сашей, как он, адъютант Главнокомандующего, был послан с поручением в осажденный Севастополь и как за ним и сопровождавшим его казаком гнались французские разъезды. У Дедушки была прекрасная, кровная лошадь, и он легко мог ускакать, но у казака лошадь была хуже, и Дедушка мучился: с одной стороны, надо исполнить поручение, но с другой — как оставить казака одного? Дедушка не решился бросить его па произвол судьбы и, сдерживая лошадь, скакал с ним рядом. Французы настигали. Дедушка уже вынул пистолет из седельной кобуры. Вдруг французы остановились и дали залп, слегка ранивший дедушкину лошадь. К счастью, французы бросили преследование в самую критическую минуту («должно быть, лошади у них выбились из сил», сказал Дедушка), и они оба с казаком благополучно прибыли на место...
«Общение с народом» в Хорошем было постоянное. То и Дело Дедушке докладывали, что из церкви приехала свадьба крестьян такой-то деревни. По распоряжению Дедушки, в залу входили молодые, их родные и некоторые поезжане. Они были смущены обстановкой и робко ступали по паркету в своих кованых- сапогах и чоботах. Дедушка никогда не принимал крестьян дома, а всегда выходил к ним, но для свадеб делалось традиционное исключение.
Молодые одним движением бросались Дедушке в ноги, так же, как они это делали перед своими родителями, возвращаясь из церкви. Дедушка терпеть не мог, когда какой-нибудь проситель бросался перед ним на колени, и кричал: «Только перед Богом на колени становятся!» — но тут было другое дело: это была традиционная церемония, и он был отцом «своих» крестьян. Потом молодые вставали, Дедушка их поздравлял, иногда говорил несколько назидательных слов и всегда дарил золотой. Свадьбе приносилось угощение, а молодые плясали перед нами. Мы с Сашей очень любили на это смотреть.
Осень — время деревенских свадеб и их прошло довольно много на моих глазах, иногда, в праздник, несколько в один день. Дедушка всегда неизменно лично принимал свадьбы и никогда не сокращал времени приема, хотя бы и плохо себя чувствовал; он считал, что не имеет права от этого уклоняться...
Раз только произошла неприятная сцена. Молодая во время пляски поскользнулась, и кто-то из поезжан при этом что-то сказал... (Я, конечно, ничего не понял, а после мне объяснили, что он сказал «глупость». По-видимому, это была не совсем приличная шутка.) В группе поезжан раздался сдавленный смех, но он немедленно прекратился... «Как ты смел, дурак! — крикнул Дедушка.— Вон!» — «Ваше Сиятельство...» — начал было испуганный поезжанин, но Дедушка не дал ему кончить: «Молчать, вон!» Виноватый быстро вышел. Праздничное настроение пропало, но милый Дедушка хотел это исправить, он сказал смущенным молодым и их родителям, что они никак не виноваты, и дольше обыкновенного разговаривалсними, прежде чем их отпустить.
История эта имела продолжение. Когда мы в следующее воскресенье выходили из церкви (где мы стояли на особом «княжом» месте, что нас тогда не поражало), к Дедушке подошел церковный староста, вернее «заместитель старосты», так как во всех церквах своих имений старостой числился сам Дедушка, назначавший своим заместителем какого-нибудь почтенного крестьянина. Этот староста смущенно просил Дедушку простить виноватого, который «мужик хороший», но был «выпивши»... Дедушка был отходчив и, конечно, уже давно не сердился. Однако он наставительно и строго сказал несколько слов очень смущенному виноватому. Все это, разумеется, происходило публично и кругом стояла толпа крестьян. «Смотри,—сказал Дедушка,—уж борода седая! Ты пример должен молодым подавать, а ты такое говоришь,да еще при мне!Ну, ищи,— кто Богу не грешен, кто бабе не внук». Думаю, что во времена крепостного права эта сцена развернулась бы точно так же!
Дедушка был с молодости сторонником освобождения крестьян от крепостной зависимости и одним из деятелей в «эпоху великих реформ» Императора Александра II, любимого царя Дедушки. Однако, после освобождения крестьян, Дедушка не счелсебяосвобожденным от заботы о своих прежних крепостных. Крестьяне уже были не «его», но он по-прежнему оставался «их» барином. Дедушка постоянно заботился о благосостоянии крестьян и о всех их нуждах. В своих имениях он повсюду строил церкви. Даже продавая одно из своих имений («Улыбовку» Саратовской губ.), он поспешил отстроить там новую прекрасную церковь вместо старой, которая стала слишком мала; иначе он не чувствовал себя вправе продать имение и тем самым уйти от своих бывших крестьян, не позаботившись о них.
Церкви были не единственной, хотя и первой, заботой Дедушки. Во всех своих имениях он строил также школы и часто больницы. В Хорошем при нас освящали большую каменную школу, где, по специальному желанию Дедушки, была большая зала для «народных чтений» с волшебным фонарем (кинематографа тогда еще не было).
Пожары — бедствие русских деревень, особенно в Великороссии, где избы стоят скученно, а не отделены садами, как в Малороссии. Когда такие пожары бывали в деревнях бывших дедушкиных крестьян, он неизменно оказывал погорельцам щедрую помощь, чтобы заново отстроиться. А сколько помогал Дедушка отдельным крестьянам и вообще нуждающимся! Очень часто о такой помощи узнавали только стороной и случайно: у Дедушки, по-евангельски, левая рука не знала, что делала правая...
Я говорил о широкой общественно-благотворительной деятельности Дедушки в деревне, но это не значит, что меньшую щедрость он проявлял в городе, особенно в своей родной Москве. Дедушка очень любил Москву и в свое время был ее первым выборным «всесословным» городским головой, по Городскому положению Императора Александра II. Недаром до революции несколько московских больниц и школ носили имя «Щербатов-ских».
Общественно-благотворительная деятельность Дедушки была очень широка: у него были для этого — исключительно горячее сердце и большие материальные возможности. Но пусть не думают поколения, не знавшие старой России, что Дедушка был в этом отношении каким-то единичным светлым исключением. Он был, наоборот, образчиком — правда выдающимся — того, чем всегда будет вправе гордиться наше оклеветанное старое поместное дворянство[1]. Дедушка во многом показывал путь, но по этому пути шел не он один, а многие. Нигде в Западной Европе я не видел более глубокого чувства социальной ответственности, чем то, которым были проникнуты у нас очень многие представители старого поместного дворянства. Даже совсем небогатые помещики считали своим совершенно естественным долгом — на свои счет строить церкви, народные школы и больницы.
Кажется, все наши родственники — а родственников у нас было очень много! — были помещики, и все тратили иногда значительные, по своему бюджету, средства на общественно-благотворительную деятельность в деревне. Даже самые средние помещики делали и д о л ж н ы были делать хоть кое-что для крестьян. К этому побуждало их не только их собственное сердце, но и семейные традиции и даже общественное мнение. Конечно, и среди русского поместного дворянства, как и повсюду, встречались негодные элементы, но, повторяю, в смысле социальной ответственности, сословие это стояло исключительно высоко.
[1] Вот что пишет о Дедушке Щербатове в своих «Воспоминаниях» ученый Б. Н. Чичерин, человек большого ума и кристальной души, но известный скорее резкими отзывами о людях:
«...Князь Александр Алексеевич Щербатов, человек, которого высокое благородство и практический смысл впоследствии оцепила Москва, выбрав его первым своим городским головой при введении всесословного городского управления. Недаром она на нем остановилась; она нашла в нем именно такого человека, который способен соединить вокруг себя все сословия, русского барина в самом лучшем смысле, без аристократических предрассудков, с либеральным взглядом, с высокими понятиями о чести, неуклонного прямодушия, способного понять а направить практическое дело, обходительного и ласкового со всеми, но тонко понимающего людей и умеющего с ними обращаться. Знающие его близко могут оценить и удивительную горячность его сердца, в особенности редкую участливость ко всему, что касается его близких и друзей. Его дружба — твердыня, на которую можно опереться. Когда мне в жизни приходилось решать какой-нибудь практический вопрос, особенно требующий нравственной оценки, я ни к кому не обращался за советом с таким доверием, как к Щербатову».
(Б. Н. Чичерин. «Воспоминания. Москва сороковых годов», изд. М. и С. Сабашниковых, М., 1929, стр. 53—54.)
НАШЕ ВОСПИТАНИЕ
На наше воспитание и образование Папа и Мама обращали самое большое внимание.