Было решено, что мы с братом будем учиться дома. Это давало два главных преимущества. В смысле воспитания —мы получали полностью благотворное влияние семейной обстановки, и влияние это не было разбавлено ничем. В области образования — домашнее учение можно было поставить лучше, чем в гимназии. Учителя, ведущие классное обучение, не могут, конечно, применяться к индивидуальности каждого ученика, что возможно в обучении домашнем. Кроме того, домашнее обучение позволяло не только следовать программам гимназического курса, но и уделять гораздо больше времени и внимания иностранным языкам. Конечно, домашнее образование требовало значительных материальных затрат, но на эту цель мои родители денег не жалели. С некоторого возраста, продолжая учиться дома, мы с братом ежегодно держали при гимназии «поверочные испытания» и переходили из класса в класс.
Однако, мои отец и мать, как мне кажется, совершенно правильно решили, что если в детские годы важнее всего воспитательное значение семьи, то позднее мальчикам очень полезно окунуться в школьную «общественную» жизнь. В частности, мои родители опасались оставлять нас слишком долго в очень хорошем, но чересчур замкнутом круге наших родных и детских друзей. Они считали желательным, чтобы мы столкнулись с гимназическими товарищами из других социальных слоев, чем тот, к которому мы принадлежали по рождению. Вот почему мои родители решили — лет до пятнадцати давать нам домашнее образование, а потом отдать нас — приходящими — в гимназию: именно в гимназию, а не в какое-нибудь привилегированное учебное заведение. И за то и за другое я могу быть только благодарен своим родителям.
- 38 -
Основные линии нашего воспитания и образования устанавливались Папа и Мама совместно, но вся организация этого сложного дела лежала на одной Мама.
Самые первые уроки Мама давала нам сама. Я начал обучаться грамоте четырех лет. Позднее Мама передавала наше обучение учителям, которых она же выбирала и приглашала. При этом Мама продолжала тщательно следить за нашими уроками и, в нашем раннем возрасте, иногда на них присутствовала. Очень значительное внимание она обращала на приготовление уроков, приучая нас к большой добросовестности в этом отношении. Мама правильно придавала огромное значение тому, чтобы мы привыкли работать самостоятельно, и систематично добивалась этого при приготовлении нами уроков. Прежде, чем помочь каким-нибудь указанием или объяснением, она всегда заставляла нас стараться самим превзойти встретившуюся трудность. Когда это было необходимо, она помогала нам, но старалась делать это путем наводящих вопросов, будя нашу мысль, а не просто подсказывая решение, что ей самой было бы, конечно, проще. Образование здесь сливалось с воспитанием.
Учили нас учителя, но воспитывала нас Мама и этой своей основной материнской обязанности она никому не передавала: гувернеры и гувернантки были ее помощниками, но она им никогда не поручала дела нашего воспитания и всегда сама во все входила.
Как Мама нас воспитывала?
Не по какой-либо «системе» воспитания, а создавая тихую и благотворную семейную атмосферу любви и стройного порядка, со всех сторон нас окружавшую. Мы дышали этой атмосферой с самого детства и она нам казалась вполне естественной. На самом деле это была атмосфера исключительная, которой могли бы только позавидовать многие и многие семьи.
Главная основа воспитания была у Мама — религиозная. Религия была отнюдь не формальная и даже далеко не в такой мере традиционно-церковная, как бывало в прежних поколениях. «Бог есть любовь» — вот чем было проникнуто религиозное сознание Мама и, естественно, все ее воспитание нас. Даже голос Мама становился совершенно особенным, когда она читала нам в Евангелии о любви, как о первой и главнейшей заповеди Господней. Может быть, именно вследствие этой религиозной атмосферы, которой я дышал с детства, по-
- 39 -
нятие «страха Божия» сделалось мне понятным только гораздо позднее, и то больше умом, чем чувством. Мама прививала нам именно любовь к Богу, а не «страх Божий», который, конечно, отнюдь не противоречит любви, но относит человека к Богу как бы под другим углом зрения.
Основное духовное качество Мама — смирение. Может быть даже именно вследствие переизбытка в ней самой смирения. Мама менее прививала его нам, но покорность воле Божьей всегда и во всем она старалась нам внушить с самого раннего возраста.
Другие, скорее нравственные, чем религиозные, черты характера Мама — душевная дисциплина и обостренное чувство долга. Дисциплина эта была в ней от природы, но она кроме того была сильно развита немецким воспитанием (Текличка!). Эту нравственную дисциплину и это чувство долга Мама также стремилась внушить нам.
Мама сеяла в наши души только добрые семена, но, как и в евангельской притче, не все зависит от семени, но также и от той почвы, на которую это семя падает.
Я уже говорил об исключительно хорошей атмосфере, которой Бог привел нас дышать в нашей семье с самого рождения. Но мы видели с детства любовь и хороший пример не только со стороны наших родителей. Очень большое влияние в детстве оказала на меня Бабушка Трубецкая. О ней писал Папа в своем «Из прошлаго». Конечно, мы, дети, не могли до глубины понять исключительно даровитую, тонкую и одухотворенную природу Бабушки, но мы безошибочно чувствовали ту тихую благодать, которую она излучала на все вокруг себя. Главное, что сохранила мне память о ней — я не могу передать словами, это ощущение какого-то тихого, струящегося света. Оккультисты сказали бы, что я своей детской душой ощущал исключительно светлую «ауру» Бабушки. В детстве, слыша слова молитвы «Свете Тихий», я вспоминал о ней. Тогда я не осознавал своей мысли, но теперь понимаю, Бабушка была для меня образом «Тихого Света»,— такой она осталась для меня и поныне...
Помню, как один раз — и это был единственный раз! — Бабушка очень огорчила меня... при этом без всякой вины со своей стороны.
У нас в Киеве, ближе к весне, гостили Дедушка и Бабушка Трубецкие. Дедушку я тоже хорошо по-
- 40 -
мню. Конечно, я любил его, хотя мало его знал. Дедушка Трубецкой довольно мало обращал внимания на детей. В самом раннем возрасте — это одно из первых моих воспоминаний — он сажал меня на колено и заставлял подскакивать. Потом он открывал о мой нос крышку своего золотого брегета, который тихо звонил... Когда дети немного подрастали, Дедушка Трубецкой по-видимому уже не знал, что с ними делать: он ласково здоровался и прощался, когда мы к нему подходили, но не общался с нами...
Так вот, помню, как однажды Бабушка показала мне ордена Дедушки Трубецкого. Они мне очень понравились, но из них мне невероятно приглянулся орден «Белого Орла». Бабушка надела мне ленту через плечо и велела придерживать орден рукой, чтобы он не волочился по земле. Мне было очень жаль снимать ленту, и Бабушка сказала мне, что я «потом сам его заслужу». Я неверно понял Бабушку и подумал, что я могу потом получить орден в подарок от Дедушки; но Бабушка мне тогда объяснила, что орден нужен самому Дедушке и что он должен его надеть, чтобы идти в Церковь на Пасху. Я примирился с мыслью, что «Белого Орла» я не получу...
Вдруг, вскоре после этого, за завтраком я услышал. разговор между большими, из которого я понял, что Дедушка Трубецкой получил известие о награждении его новым орденом — «Александром Невским». Дедушка сказал, что получить знаки нового ордена к Пасхе он все равно не успеет. Бабушка, зная, что Дедушке доставит удовольствие надеть на Пасху новый высокий орден, сказала, что следовало бы телеграфировать о срочной высылке ордена. Папа тоже, но явно неудачно, попробовал успокоить Дедушку тем, что можно будет пойти на Светлую Заутреню не в домовую церковь генерал-губернатора, куда они собирались идти, а в приходскую церковь, где не нужно надевать никаких орденов... Вдруг Папа, поймав взгляды Мама и Бабушки, резко переменил тактику «успокоения» Дедушки и сказал, что он немедленно после завтрака пошлет телеграмму о спешной присылке ордена...
Детская память фотографически точно сохранила мне сценку, психологическое значение которой я, конечно, не мог тогда понять. Но мне было тогда не до того! Я сидел за столом с напускным хладнокровием, но в душе сиял: «Теперь Дедушке «Белый Орел» уже не ну-
- 41 -
жен! Бабушка знает, как я хочу его иметь, и, конечно, теперь его мне подарят на Пасху! Только мне пожелают сделать сюрприз, поэтому я буду делать вид, что ничего не понимаю...»
До самой Пасхи я жил светлыми надеждами: мне редко что-либо так хотелось получить в жизни, как тогда этот орден.
И вот настала Пасха... и я испытал одно из наибольших разочарований в моей жизни! Дедушка и Бабушка подарили мне не «Белого Орла», а что-то другое!
Я был потрясен: «Бабушка знает, как мне хочется получить орден; теперь он Дедушке болыше совсем не нужен; почему же мне его не подарили?» — это была единственная в жизни, но глубокая обида на Бабушку. Я скрыл эту обиду ото всех, проявив таким образом немалое самообладание, но, вероятно, именно поэтому я переживал обиду дольше и глубже...
Я хочу рассказать об одном полученном мною уроке, память о котором остается у меня всю жизнь.
Мне было лет девять. Мы проводили лето в Наре. Дедушка Щербатов любил всякие технические новшества и выписал в Нару фонограф. Тогда этот аппарат был еще редкостью. Звук записывался на нем не на круглых пластинках, как в современных граммофонах, а на восковых пустых валиках.
Этим летом в Наре жили кроме нас еще мои двоюродные братья, Петрово-Соловово. Детям было запрещено без взрослых пускать фонограф. Однако скоро для меня, как для старшего, было сделано исключение и Мама позволила мне его пускать, «когда это никому не мешает».
Пользуясь этим правом, я однажды сидел один после завтрака в пустой гостиной и слушал, как сейчас помню, арию тореадора из «Кармен». Через комнату неожиданно прошел Дедушка, он имел озабоченный вид. Вдруг он заметил меня: «Сережа, что ты тут делаешь? Тебе же запрещено пускать фонограф!».— «Нет, Дедушка,— ответил я.— Мама позволила мне его пускать».— «Неправда! — сказал Дедушка раздраженно,— останови фонограф и иди к себе!»
Я был оскорблен до глубины души — Дедушка сказал мне, что я говорю неправду, он не поверил мне!
- 42 -
Я сразу побежал рассказать о случившемся Мама и сказал ей, что отныне мои отношения с Дедушкой будут исключительно формальные. «После того, что мне сказал Дедушка, я могу быть с ним только почтителен, но любить его я больше не могу и не полюблю его никогда в жизни!». Мама ответила мне, что со стороны Дедушки тут было просто недоразумение, которое, конечно, скоро выяснится, но она обрушилась на меня за мои «бессердечные» заявления, «как тебе не стыдно так говорить о Дедушке...»
Однако я остался сух и непреклонен...
Мама, очевидно, хотела переговорить с ним о случившемся, но не успела. Дедушка пошел к себе отдыхать. Настало время дневного чая, и мы все спустились вниз. За чаем я сидел с подчеркнутым чувством собственного достоинства, чего, к моему большому сожалению, Дедушка даже не заметил; сам он был как всегда...
После чая все поехали в Алексеевский лес в нескольких экипажах, я должен был ехать туда же верхом, но... я поехал в другую сторону.
К обеду приехало несколько гостей из Литвинова — имения тети Софьи Щербатовой (урожд. гр. Паниной), вдовы старшего брата Дедушки. Не помню, приехала ли сама тетя Софья, но тетю Машеньку Долгорукову (ее дочь) я в этот день хорошо помню, и она была не одна.
После второго звонка к обеду мы, дети, с нашими учителями и гувернантками стояли, как полагалось, у нижнего конца длинного обеденного стола. Я был по-прежнему полон достоинства...
В столовую вошел Дедушка с Папа, Мама, дядями, тетями и гостями. Все шло, как обычно... Вдруг Дедушка, вместо того чтобы пойти к своему креслу, направился на наш конец стола и мне, как и всем, сделалось ясно, что он идет именно ко мне.
— Сережа! — громко сказал Дедушка, так что все присутствовавшие, в том числе — люди, это услышали,— я тебя сегодня обидел. Я думал, что ты сказал мне неправду. Но я был неправ: ты неправды не сказал. Прости меня!
Я стоял в оцепенении. Все смешалось в моих глазах. Я не мог выговорить ни слова. И вдруг я зарыдал...
Даже сейчас, при воспоминании об этой сцене, что-то подкатывает у меня к горлу... Такие уроки — незабываемы!
- 43 -
Строго установленный уклад полной содержания жизни, стройность и чинность во всем — самая лучшая, незаменимая обстановка для воспитания детей. Именно в такой атмосфере, по милости Божьей, протекло мое детство.
Кто бы мог тогда подумать, что наши дети будут лишены не только этого, но даже... самой России!
Россия — наша Родина и наше Отечество — страна, где мы родились, страна, созданная нашими предками! Всем этим мы от рождения дышали, как воздухом,— воздухом, которого даже не замечаешь, но без которого жить невозможно.
Слава Богу, наши дети не лишеныглавнойосновы воспитания — основы религиозной, но вторая основа воспитания — патриотическая — для молодого поколения в корне искажена. Россия для наших детей — не ощущаемая всем существом, близкая сердцу реальность, а лишь отвлеченное понятие! Для детского сознания этого безусловно мало Оно не может жить только «заданным», ему нужно «данное». Не «искание» Отчизны ему нужно, ему нужна сама эта Отчизна в ее несомненной реальности. Чем глубже чувствуем мы, родители, то счастье, которого мы не замечали, пока им обладали,— счастье иметь Россию, тем острее ощущаем мы тот ужас, что этойживой, реальнойРоссии у наших детей нет!
Все мы, русские дети, были связаны с Россией от самого рождения бесчисленными нитями. Для нас лично очень существенную роль играла наша связанность с землей — принадлежность к поместному классу. Можно чувствовать эту органическую историческую связь с Отечеством и не зная истории. Так чувствует ее крестьянин, безвестные деды и прадеды которого покоятся на сельском кладбище.
Люди, знающее историю своих предков, к какомубысословию они ни принадлежали, конечно, не могут претендовать на монополию любви к Отечеству, но мне кажется бесспорным, что в их сознании имеются нити, связывающие их с родной землей и ее прошлым, которых не может быть у других, у какого-нибудь «Ивана Непомнящего». Любовь к Родине сплетается в нашем представлении
- 44 -
с картинами дорогих нам родных мест; любовь к Отечеству связывается с памятью о наших отцах и дедах
В своих воспоминаниях я говорю только о ближайших моих предках, но если я смогу передать своим детям хотя бы самую незначительную частицу той любви, которая неразрывно связывает меня с моими родителями и дедами, то тем самым они крепче укоренятся и в любви к Отечеству, в любви к той России, которая является нашей общей Матерью.
«Не одни они живы,— писал мой отец про своих родителей и дедов,— живо то святое, что наполняло их души. Да будут же их имена благословенны во веки!»
«Да будут же их имена благословенны во веки!» — повторяю и я вслед за моим ушедшим в вечность отцом.
Будет ли наш прах покоиться в родной земле или на чужбине — я не знаю, но пусть помнят паши дети, что где бы ни были наши могилы, это будут русские могилы и они будут призывать их к любви и верности России.
Размеренная жизнь: серьезное зимнее учение, здоровый летний отдых и соприкосновение с родной природой — все это дало мне в детстве очень много. Но очень много также дали мне два заграничных путешествия, которые я совершил в возрасте семи и десяти лет. Оба раза мы были в Австрии, Италии, Франции, Швейцарии и Германии. Оба путешествия, давшие мне массу новых впечатлений, ясно врезались мне в память.
Мы путешествовали всей семьей, с педагогами и даже частью прислуги. Таким образом мы возили с собой как бы частицу атмосферы нашего дома. Но все же во время путешествия менялось очень многое. Не только во внешней обстановке, но и во внутренней жизни нашей семьи происходила огромная перемена. Более всего менялся Папа, и это меняло все.