3. В данном разделе работы мы будем рассматривать значение и употребление не только личных форм глагола, но и личных местоимений — поскольку, по справедливому замечанию Т. В. Булыгиной и А. Д Шмелева, «функция элементов, связанных с лицом, не зависит от того, в каком конкретном месте высказывания этот элемент локализован, т. е. является ли он автономным словом или словоизменительным аффиксом» [Булыгина — Шмелев 1997:319].
Для русского языка вполне справедливо замечание А. Мейе о категории рода французских существительных: род —«одна из наименее логичных и наиболее неожиданных грамматических категорий» (цит. по: [Виноградов 1990: 127]). Говорящие ощущают произвольность, смысловую немотивированность деления существительных по трем родам. Впрочем, «родовые несуразности» (выражение В. А Виноградова) ощущаются и обыгрываются говорящими сравнительно редко. Один пример:
Наши грамматики очень ошиблись,, когда отнесли слова доброта, нежность и снисходительность к женскому роду, а гнев, сумасшествие и каприз—к мужскому и среднему (Из альманаха «Цефей», по: [Одинцов 1982]).
Чаще подчеркиваются различия между категориями рода и пола. Ср. след, шупсу:
На остановке:
—Когда она пойдет?
—Это не она,, а он. Автобус.
—А я к ней под колеса не заглядывал.
Употребление среднего рода прилагательного при описании человека связано с грубо презрительной оценкой:
[Сенатор Аблеухов спрашивает сына о бедном разночинце] —А скажи-ка мне, Коленька, кто такое тебя посещает,, голубчикмой? (А Белый, Петербург, I).
Морфологическая категория лица, в сущности, является прагматической. В ней отражаются отношения между участниками речевого акта: 1-е лицо — говорящий (или — во множественном числе — говорящий + другие), 2-е лицо — слушающий (слушающие), 3-е лицо — все остальные (и всё остальное).
Как мы уже отмечали, обыгрыванию чаще всего подвергаются морфологические формы не в их основных, а в «несобственных значениях», когда одно лицо используется «вместо» другого. Ср. пример Е. В. Красильниковой [1990]: Ей по-человечески говорят, а она не понимает, где 3-е лицо ед. числа употреблено вместо
2-го, а 3-е лицо мн. числа —вместо 1-го, и эта двойная транспозиция не делает фразу аномальной.
3-е лицо вместо 1-го
1. Говорящий «прячется» за кого-то, как бы снимает с себя ответственность за свои поступки, как это делает Пушкин в письме к П. А Вяземскому:
Письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка, которую один из твоих друзей неосторожно обрюхатил (...) Приюти ее в Москве и дай ей денег, сколько ей понадобится,, а потом отправь в Болдино (конец апр—начало мая 1826).
Поцелуй Матюшкина, люби и почитай Александра Пушкина (А. Пушкин — JL С. Пушкину, 20—23 дек. 1824).
Этот прием любил использовать (особенно в письмах) А. Чехов. Вот три примера из его писем к О. JI. Книппер-Чеховой, 1901 — 1902 гг. (во всех трех третье лицо перемежается с первым):
„крепко целую тебя и шепчу тебе на ухо разные глупости. Не забывай своего мужа. Он ведь сердитый, дерется, Горький садится писать новую пьесу, как я уже докладывал тебе, а Чехов егце не садился, Не забывай своего мужа, вспоминай о нем хоть раз в сутки. Обнимаю тебя, мою пьяницу. Твой муж в протертых брюках, но не пьющий.
Употребление 3-го лица вместо 1-го давно используется в русской литературе (например, протопопом Аввакумом) — иногда с другими целями. В. В. Виноградов отмечает «Изредка из своего хронологического далека он [протопоп Аввакум] созерцал себя как посторонний объект восприятия, и переполняется жалостью к этому страдальцу (...) «Одинъ б'Ъдной горемыка-протопопъ нарту зд'Ълалъ...»; «И протопопа Аввакума, бЪднова горемыку, в то время с прочими остригли...»; «Увы, Аввакумъ, б'Ьдная сиротина, яко искра огня, угасаеть и яко неплодное древо посЪкаемо бываетъ...» [Виноградов 1980:29].
Труднее объяснить «перескок» со 2-го лица на 3-е в письме Аввакума Иллариону, архиепископу Рязанскому: А ты хто? Вспамяни-тко, Яковлевич, попёнок! В карету сядешь, растопырится, что пузырь на воде, сидя на подушке, расчесав волосы, что девка, да едет, выставя рожу, по плоьцади, чтобы черницы-ворухи унеяткилюбили. Ох, ох, бедной! (цит. по: [Лихачев — Панченко — Понырко 1984]).
Хотя Д С. Лихачеву очень хочется видеть в смехе Аввакума «религиозный смех», «проявление доброты к своим мучителям», а «злой» смех считать «нарушением правил» (см. [Лихачев — Панченко — Понырко 1984: 63—69 и др.]), однако, по нашему мнению, именно «злой» смех особенно характерен для Аввакума (что вполне понятно). Чего стоят, например (приводимые самим Лихачевым!) след, высказывания Аввакума:
Плюнул бы ему в рожу ту и в брюхо то толстое пнул бы ногою!', „государь-царь, как бы ты мне дал волю, я бы их [никониан], что Илия пророк, всех перепластал во един день. Не осквернил бы рук своих, но и освятил, чаю.
2. Другую природу имеет аномальность использования 3-го лица вместо 1-го у В. Набокова:
...воскресает образ моей детской кровати, с подъемными сетками из пушистого шнура по бокам, чтобы автор не выпал («Другие берега»).
Автор научной работы или художественного произведения может говорить о себе в 3-ем лице (автор считает вм. я считаю). В романах В. Набокова подобные употребления вполне нейтральны при описании Набокова-взрослого, но наименование автором младенца производит комическое впечатление.
3. В повествовании и (реже) в разговорной речи при указании на себя или на собеседника говорящий может использовать определительные конструкции с союзными словами который„ или кто„ Ср. диалог из рассказа Стивена Ликока «Неотразимая Винни» (пер. С. Займовского), где собеседники, начав с 1-го и 2-го лица, переходят затем к описательным выражениям, а затем и к местоимениям он, она, что выглядит особенно аномальным при повторах:
— О нет,—воскликнул незнакомец, помогая вспыхнувшей девушке подняться,— умоляю, не преклоняйте предо мной колен! Если я сделал что-нибудь, заслуживающее благодарности той, которая, кто бы она ни была, останется навсегда в душе человека, у которого так мало таких воспоминаний, он будет этим щедро вознагражден! Если она это сделает, он будет благословен!
—Она сделает! Он будет благословен! (...) одинокая и побежденная жизнью, она просит оставить ее„
—Он оставит!— вскричал незнакомец.—Он оставит! Он уже оставляет!
1-е лицо вместо 2-го
1. 1-е лицо вместо 2-го используется достаточно часто с различными целями. Отметим, прежде всего, особое употребление мы, типа Как мы себя чувствуем? Это употребление называют по-разному: «сочувственно-интимное» [Аванесов — Сидоров 1945: 154], «солидарное» [Булыгина — Шмелев 1997: 327], «докторское, родительское» [Красильникова 1990:9], «инклюзивное» [Апресян 1995: т. II, 153]) и т. д. Важно, разумеется, не название, важно описать значение и особенности употребления этого мы. Мы инклюзивное «маркирует более высокий статус говорящего в текущей ситуации» [Алресян 1995: т. И, 153], оно естественно в ситуации «врач и пациент», «учитель и ученик» (Ну, как у нас дела?)\ «родители и дети» (Ну, как мы сегодш спали?\ Сейчас умоемся и за стол!) и т. п. Впрочем, даже и здесь существуют жесткие ограничения: по отношению к детям-подроспсам или гостям подобные выражения вряд ли допустимы. Ю. Д. Алресян отмечает, что «солидарность с адресатом, испытываемая говорящим, настолько велика, что он готов поставить себя в положение адресата и разделить все его переживания» [Алресян 1995: т. II, 153]. Языковая игра показывает, что всё-таки —не все: расширение сферы употребления этой конструкции нередко ощущается как необычное и производит комический эффект. Тем самым, языковая игра может помочь «нащупать границы» нейтрального использования конструкции. Сравним два примера. Набор действующих лиц в них один и тот же—милиционер и «граждане», тем самым оба примера удовлетворяют требованию, о котором говорилось выше: в текущей ситуации говорящий (милиционер) имеет более высокий статус.
(1) [Капитан милиции — задержанному] —Ну, как—будем сознаваться или еще поиграем в молчанку? (В. Ардов, Сигнал).
(2) В секретарскую спокойной деловой походкой входила милиция в числе двух человек. Увидев их, красавица [секретарша] зарыдала (...), тыча рукою в дверь кабинета—Давайте не будем рыдать, гражданка,—спокойно сказал первый (М. Булгаков, Мастер и Маргарита, 17).
В (1) использование мы нейтрально (или почти нейтрально), между тем как в
(2) оно производит комический эффект. Дело, видимо, в том, что кроме требований, связанных с распределением социальных ролей, конструкция должна удовлетворять каким-то другим, которые я затрудняюсь сформулировать. Возможно, комический эффект в (2) вызван тем, что сопереживание, выражаемое данной конструкцией, не должно быть слишком преувеличенным: трудно представить себе милиционера, рыдающего в описываемой Булгаковым ситуации. В примере
(1), описывающем ситуацию, более соответствующую деятельности милиции, эта же конструкция выглядит почти нейтральной. В классической ситуации «врач — пациент» тоже не всегда «инклюзивное мы» допустимо. Фраза Мы, кажется, любим бьюбители) выпить? допустима в нейтральном употреблении, а фраза Мы, кажется, пьяницы?—вряд, ли.
2. «Инклюзивное мы» интересно еще и тем, что, кроме сочувствия говорящего, оно дает слушающему еще один «козырь» — формальное основание понимать высказывание буквально, спекулируя на этом сочувствии:
К итальянскому судье привели бродягу, обвиняемого в мелкой краже. Судья, разбирая дело, был в затруднении, как обращаться к бродяге—на вы или на ты. Первое казалось ему слишком уважительным, второе—некорректным. Судья решил обратиться на мы. «Итак, похоже, что мы украли часы»,—сказал он. «Вы, может быть, и украли, Ваша честь,—ответил обвиняемый—Я же их не крал» (Н. Романова, А. Филиппов, «Русский язык в СССР», 1991, № 10).
Рекорд злоупотребления конструкцией установлен, кажется, главным героем фильма «Ирония судьбы, или С легким паром», который, встретив в лифте собаку, спрашивает у нее (пьяно-заискивающим голосом): «Мы не кусаемся?»
3. Приведем еще один пример обыгрывания значения местоимения мы, очень интересный во многих отношениях:
[Разговор жены, артистки, с мужем]:
—Яу тебя никогда ничего не брала.
— Так ли? А когда мы егце не были известной артисткой, то на чей счет мы жили? А кто, позвольте вас спросить, вытянул вас из нищеты и осчастливил? (А. Чехов, Mari d’elle).
Во-первых, обратим внимание на поверхностное рассогласование глагольного и именного компонентов предложения: мн. число глагола-связки + ед. число имени (мы еще не были известной артисткой). И замена множ числа единственным вряд ли сделало бы фразу нейтральной: в устах мужа фраза Когда мы егце не были известными артистками„ выглядит странно.
Во-вторых, в приведенном примере замена 2-го лица 1-ым имеет целью не преувеличенное сопереживание, как в предыдущих примерах, а приписывание собеседнице мании величия (Мы—Николай IL) и осуждение собеседницы. Впрочем, подобное осуждение, передаваемое заменой 2-го лица на 1-е, нередко в разговорной речи, ср.:
[Отец — сыну]: —Мы ведь всё сами знаем. Зачем нам дураков-родителей слушать?
Отец говорит от лица сына, который как бы включается при этом в некую социальную группу, группу «независимо мыслящих детей».
4. Интересны случаи, когда 3-е лицо употребляется одновременно, в одной фразе вместо 1-го и 2-го:
[Отец—сыну]: —Ах ты, поросенок! Скажите, пожалуйста, какие он отиу слова говорит! Отец на них работает, отец их воспитывает, одевает, обувает, ночей не спит да думает, как бы им хорошо было, а они» (Тэффи, Семья разговляется).
Говорящий как бы призывает в свидетели кого-то отсутствующего (Скажите, пожалуйста») и описывает ситуацию с позиции этого свидетеля, говоря о себе и своих домочадцах в 3-ем лице.
1-е лицо вместо 3-го
Докладчик: «На сегодняшнее число мы имеем в Германии фашизм».
Голос с места: «Да это не мы имеем фашизм! Это они имеют фашизм! Мы имеем на сегодняшнее число советскую власть» (И. Ильф, Записные книжки).
1. Е. В. Красильникова (со ссылкой на Е. Кржишкову и М. А. Шелякина) отмечает, что в случае, когда однозначно заданы сведения о предметах (в частности, о их количестве) возможна транспозиция форм числа — употребление мн. числа вместо единственного, и наоборот [Красильникова 1990:84]. Ср.:
Похлопочи о «Северных цветах», пришли нам своих стихов и проз, да у Языкова нет ли чего? (А. Пушкин —П. А. Вяземскому, серед, окт. 1831) [Множ. число существительного проза употреблено по аналогии с близким по смыслу существительным стихи]
2. В так наз. дистрибутивном значении (когда какой-нибудь предмет присущ каждому лицу или предмету порознь) встречается «смешанное употребление единственного и множественного числа» [Виноградов 1972: 133]. Преобладающим является ед. число, которое в ряде случаев незаменимо на множественное. Ср.: «Да прикажи в городе купить колокольчиков — моим коровам на шею» (не: на шеи) (Тургенев, по: [Виноградов 1972]); «Советники надели на нос очки» (не: на носы) (пример из: [Зализняк — Падучева 1974]). Обыгрывание этого явления находим у Чехова:
Мы шли по аллейке, у сыпанной желтым песком, и счастливыми грудями вдыхали в себя ароматы июньского утра (А. Чехов, Исповедь, или Оля, Женя, Зоя).
Комический эффект усиливается благодаря каламбурному совпадению двух значений существительного грудь, груди.
3. Известно, что существительное в ед. числе может служить для обозначения собирательного образа (Студент сейчас пошел не тот и т. п.). Говорящие обращают внимание на то, что такое существительное имеет специфические сочетае-мостные свойства. Ср.:
(1) [Перечень популярных литературных персонажей]: ..Доктор с озабоченным лицом, подающий надежду на кризис, часто имеет палку с набалдашником и лысину (А. Чехов, Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. п.).
(2) Общественное положение демоническая женщина может занимать самое разнообразное, но большею частью она—актриса (Тэффи, Демоническая женщина).
Аномальность здесь связана не с употреблением имени в ед. числе (в общих суждениях этого типа имя может стоять и в ед., и во множ. числе: Студент сейчас пошел не тот/Студенты сейчас пошли не те), аномально совместное употребление наречия (час?по, большей частью) и единственного числа имени. Дело в том, что в примерах этого типа наречия часто, редко, большей частью и т. п. по смыслу относятся не к глагольному, а к именному компоненту предложения и синонимичны присубстантивным кванторам многие, большинство, некоторые и т. и.: Лингвисты часто обладают математическими способностями — Многие лингвисты обладают математическими спо-
6-1789
собностями (см. [Булыгина — Шмелев 1997:40—41]). Наши примеры (с доктором, часто имеющим лысину, и с демонической женщиной) помогают сформулировать ограничение на употребление подобных «смещенных» наречий. Они недопустимы (в нейтральном употреблении) в случае генерализованной референции, передаваемой ед. числом. Причина понятна: на глубинном уровне произошло бы рассогласование по числу (многие доктор; многие демоническая женщина). Именно это делает фразы аномальными.
4. На интересную особенность использования категории числа в контексте глаголов, обозначающих физические действия, указывает след, анекдот: