(12) Стоюустенки.Янея.
Пусть бредом жизнь смололась.
Но только б, только б не ея
Невыносимый голос!
(В. Маяковский, Про это, II).
(13) Люблю под сводами седыя тишины
Молебнов, панихид блужданье»
С..)
И в ветхом неводе Генисаретский мрак Великопостныя седмицы»
(О. Мандельштам).
(14) —Скажите, пожалуйста, как потом жила Софья Михайловна?—С десятью тысячами-то?Плохиссиме» (А Чехов, Старость).
(15) —А вино, надо сознаться, препаскуднейшее! Vinum plochissimum! (А Чехов, Аптекарша).
(16) К Чехову пришла полная, здоровая, красивая дама и начала говорить «под Чеховег»:«Скучно жить, Антон Павлович!Всё так серо: люди, небо, море- И нет желаний. Душа в тоске- Точно какая-то болезнью И Чехов ей ответил: «Да, это болезнь. По латыни она называется morbuspriWorialis» (В. Вересаев).
Довольно часто ЯИ построена на расширении парадигм, т.е. на образовании от слова той или иной грамматической категории (падежа, степени сравнения и т. п.), ему не свойственной. Употребляя подобные формы, лишь потенциально возможные или вообще недопустимые в нейтральной речи, автор добивается предельной новизны выражения и, шокируя слушателя, акцентирует его внимание на том смысле, который он хочет передать. Для лингвиста же это — ценный иллюстративный материал при описании парадигм того или иного слова или группы слов.
1. Чаще всего говорящий шокирует адресата, употребляя краткие формы или формы сравнительной и превосходной степени от слов, их не имеющих (самее, чертее — от местоимения сам и существительного черт, железен, железнее — от прилагательного железный). Имеем ли мы здесь дело с образованием добавочных форм от уже существующих слов (и тогда это — морфологическое явление) или же с образованием новых слов (и тогда это — епархия словообразования)? Полагаем, что образование форм железен, железнее — показатель образования нового слова железный2 (со значением ‘сильный, крепкий’), показатель «окачествления» относительного прилагательного (см. [Земская 1992:75]). Что же касается форм типа самее, чертее, то это—лишь окказиональные формы, не связанные с образованием новых слов — качественных прилагательных (показательно, что они, в отличие от прилагательного железный, не имеют кратких форм и не допускают образования синтетических форм: * более самый, *более {самый) чертый). В соответствии со сказанным, образования типа самее, чертее будут рассмотрены здесь, в главе Морфология, а случаи «окачествления» относительного прилагательного (типа железен, железнее) — в главе Словообразование.
Говорящие подмечают, что одни местоименные прилагательные (напр., такой, какой) имеют краткую форму, а другие — нет, ср. след, шутки:
(1) Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова (А Иванов, по: [Гридина 1996]).
(2) Он сидел в пятом углу.
—Каково вам?— спросил я —Никаково,—сказал он.
—Ну, а все-таки, каково?— спросил я. (...)
—Никаково,—сказал он,—мне никаково~
(В. Голявкин, по: [Новиков 1989)).
2. Аномально образование сравнительной или превосходной степени от прилагательных и наречий, указывающих на высокую степень признака:
(1) [Писатель-классик Распрогорький — аплодирующим читателям] — Чего на меня таращите буркалы? чего шлепаете? Шлепали бы вот лучше Распрокислому. он высокохудожественнее еще меня (В. Буренин, Литературные чтения и собеседования в обществе «Бедлам-модерн»).
(2) О вы, сподвижники мои и образцы!
Столь многих мелочей тяжелые творцы,
Премаленьких стишков, комедий преогромных,
Идиллий, песенок, трагедий многотомных
(А. Бестужев-Марлинский, К некоторым поэтам).
(3) Хорошо вам сомной?—Превосхитительно (А. Аверченко, Дети, IV).
Пушкин делает очень тонкое замечание, касающееся прилагательного невинный (оно справедливо и по отношению к некоторым другим качественным прилагательным): сравнительная степень аномальна при описании признаков, интенсивность которых со временем не может возрастать — только уменьшаться:
Гретхен хорошеет и час от часу делается невиннее (А Пушкин — А. Н. Вульфу, 16 окт. 1829).
3. Наиболее аномальным ощущается встречающееся иногда образование сравнительной или превосходной степени от частей речи, которым эта категория вообще не свойственна,— причастиям, местоимениям и, тем более, существительным (напомним, что обыгрывание сравнительной или превосходной степени и краткой формы «окачествляемых» относительных прилагательных рассматривается в гл. Словообразование, с. 149— 150).
(1) Семейная жизнь / превратилась / в содом —
Рыбак I вареного /рака /ошпаренней
(А. Архангельский, О рыбаке и рыбке, пар. на В. Маяковского).
(2) — Советую вам привлечь к нашему делу вора-Пащенко. Очень полезный человек.
А может быть, лучше пригласить вора-Кущенко?—Ну, нет, этот гораздо ворее (Тэффи, Ке фер?).
(3) Пусть ты черт. Да наши черти
Всех чертей /В сто раз чертей (А. Твардовский, Василий Теркин).
(4) —Мне сам папа сказал»—Мне сама мама сказала»—Но ведь папа самее мамы» Папа гораздо самее (К. Чуковский, От двух до пяти).
(5) Огромный город. Затемнение.
Брожу. Гляжу туда, сюда.
Из всех моих ты всех мойнее —
И навсегда!
(Н. Глазков, Хихимора).
(6) И вот однажды приезжаю я»
— С фронта?
— С которого? Никакейгиих тогда фронтов не было!
(А Аверченко, Кипящий котел).
4. Странно выглядит (и нередко используется в языковой игре) отсутствие формы сравнительной степени у некоторых качественных прилагательных. Вот, например, разговор детей в рассказе Тэффи «Летом»:
—Ваша мама ужасная красавица,—покраснев, говорит Люня.—Моя мама тоже ужасная красавица, но ваша еще ужаснее.
Качественное прилагательное ужасный может иметь форму сравнительной степени, ср. истории одна другой ужаснее, но не там, где оно обозначает просто высокую степень признака, тем более — положительного, как это имеет место в обсуждаемом примере.
Реже обыгрывается явление противоположного характера —отсутствие того или иного члена парадигмы (при наличии самой соответствующей категории).
Отсутствие множественного или (реже) единственного числа существительных—явление нередкое. Говорящих удивляет, когда в этом отношении отличаются существительные, семантически близкие, ср. след, шутку:
Слово «счастье»не имеет множественного числа, а «несчастье» — имеет.
Из более редких явлений отметим отсутствие отдельных падежных форм. Так, слово грёза имеет полную парадигму, а у близкого по значению слова мечта затруднительна почему-то форма родит, падежа множ. числа (мечт?). И дело, видимо, не в фонетическом облике слова — форма мачт (от мачта) никого не смущает. Еще несколько примеров:
(1) Но он свинину ест не часто,
Желудок берегя,
И знает, что земные яства Имеют берега (Д. Самойлов).
(2) И. С. Тургенев обращает внимание на «странность» некоторых форм глагола отсрочить•
Итак, Вы опять отсрочили свой приезд, любезнейший Анненков. Боюсь я только, как бы Вы, все отсрочивая да отсрочивая (экое странное слово) — совсем к нам не пожаловали (И. Тургенев — И. В. Анненкову).
«Странность» чередования гласных о /а в глаголе отсрочить и в других русских глаголах отмечают и современные авторы:
Хватит отсрочивать, пора подытоживать! (А. Кнышев, Уколы пера).
Сходным образом А. Белый обыгрывает необычность страдательного причастия наст, времени от глагола спирать, а А. Чехов — формы родительного падежа существительного чепуха:
(1) Комната не запиралась: ни ночью, ни днем (...) унести было нечего, кроме книжек (...) их и тащили; остальное—рваны, тяжелейший бюст Данте был не спи-раем (А. Белый, Начало века).
(2) Фраза «'Vanitas vanitatum et omnia vanitas» (Чепуха чепух и всяческая чепуха) выдумана флегматиком (А. Чехов, Темпераменты).
Впрочем, таких случаев («пустых клеток») не так уж много. Поэтому, например, отсутствие 1-го лица ед. числа у глагола победить (побежу? победю?) обыгрывают многие авторы, в том числе В. Высоцкий (Чуду-юдуя и так победю) и Б. Заходер:
Хорошо быть медведем, ура!
Побежу«
(Нет, победю!)
Победю я и жару и мороз,
Лишь бы медом был вымазан нос!
Победю«
(Нет, побежду!)
Побежду я любую беду («Винни-Пух и все-все-все»),
Ср. также шутливый диалог: Ты чего ходишь, бузишь?—Кто, я бужу?
На затруднительности образования формы родит, падежа мн. числа слова кочерга (кочерг? кочерег? кочерёг?) М. Зощенко построил, как известно, целый рассказ. (Напомним, что авторитетные справочники, напр. [Зализняк 1977], [Еськова 1994] однозначно рекомендуют здесь форму кочерёг, указывая, впрочем, на ее затруднительность.)
Аномальным представляется говорящим (особенно детям) явление супплетивизма:
—Ах ты, стрекоза!— сказала мать своей трехлетней Ирине.
—Яне стрекоза, аялюдь! (К Чуковский, От двух до пяти).
Более редкий случай обыгрывания дефектности парадигмы — обыгрывание отсутствия множественного числа у местоимения некто в самопародии Л. Андреева, написанной им для «Чукоккалы»:
Солнечное затмение. 2 ч. 10 м. Темнеет. Темнеет. Чуковский прыгает в восторге. Темнеет (...) Кто-то хохочет. Все стали некты в серых [Некто в сером — персонаж пьесы Л. Андреева «Жизнь человека»].
1. Намеренные резкие отступления от норм литературного языка довольно часты в современной интеллигентской разговорной речи:
(1) польта, креды-то никакой и нет\ много делов; можно взойтить? и т. п. [Земская—Китайгородская—Розанова 1983].
(2) —Ну, как прошел последний звонок?—Нормально! Учители говорили трогательные речи, родителя дарили «трогательные» подарки [Гридина 1996].
Однако в художественной речи подобные отступления встречаются достаточно редко. В интересной статье, специально посвященной этому вопросу, Д Н. Шмелев пишет
«Общепризнано, что поэт волен по-новому сочетать слова, придавать им новый смысл, создавать новые или воскрешать старые слова, уместные в данном контексте. Но вряд ли кто-либо в настоящее время согласится с призывом В. Шершеневича “ломать грамматику”; “несогласованность в родах и падежах,—писал он,—вот средства, краткий список лекарств застывающего слова”. Сейчас трудно найти поэта, который намеренно следовал бы этому лозунгу, но если считать, что “четыре женщин” — грамматическая неправильность, что будет справедливо, придется признать, что Е. Евтушенко, по-видимому, невольно отдал дань этому давнему призыву:
Там живут четыре тоже старых Некрасивых женщину реки,
У одной из них, таких усталых,
Попрошу когда-нибудь руки.
У нас нередко цитируют известные строчки Пушкина:
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки Я русской речи не люблю.
Но этот веселый поэтический образ никак не предопределял практику творчества поэта» [Шмелев 1990:4б1].
2. Грамматические ошибки используются в языковой игре редко и со специальным заданием—дискредитация описываемого лица, например отрицательного персонажа или пародируемого автора. Ср.:
(1) Хочу пройтитъся я с портнихами,
Затеяв легонький роман
(Пар. А Бухова на Игоря Северянина).
(2) Душа моя играет, душа моя поет,
А мне товарищ Пушкин руки не подает.
Александр Сергеич, брось, не форси,
Али ты, братеник, сердитым?
(А Архангельский. Пар. на А Прокофьева).
(3) На меня близоручил мигалисто мой родной глухоманистый дед.
—Хорошо,—бормотал он гундосово, ощербатя беззубистый рот,— только оченно уж стоеросово-
Да иначе и быть немогёт (А Иванов, пар. на В. Гордейчева).
Еще пример: пародия А Иванова на стихи Валентина Сидорова, содержащие строки: «Косматый облак надо мной кочует, И ввысь уходят светлые стволы»:
В худой котомк поклав ржаное хлебо,
Я ухожу туда, где птичья звон.
Я дома здесь. Я здесь пришел не в гости.
Снимаю кепк, одетый набекрень.
Веселый птичк, помахивая хвостик,
Высвистывает мой стихотворень.
Зеленый травк ложится под ногами,
И сам к бумаге тянется рука.
Ия шепчу дрожащие губами:
<<Велик могучим русский языка!»
Ср. также известный шутливый диалог, дискредитирующий обоих собеседников — и неграмотного пассажира, и поборника грамотности:
—В трамвае нетместов.
—Не жестов, а мест. Падежов не знаете.
—А вам нет делов, что мы не знаем падежов!
Вряд ли несет специальное задание след, смелая морфологическая новинка В. Маяковского:
(4) видите — / небо опять иудит
пригоргинью обрызганных предательством звезд?
(В. Маяковский, Облако в штанах).
4. Омонимия морфологических форм —явление широко распространенное в русском языке (напомним, например, что форма кости существительного кость, относящегося к так наз. 3-му склонению, соотносится с род., дат., предо., местным падежами ед. числа и имен., вин. падежами мн. числа). Однако обыгрывается морфологическая омонимия чрезвычайно редко. Можем привести только один пример: обыгрывание омонимии краткой формы прилагательного и формы, указывающей на излишнюю степень признака:
Глядя на наши достижения, хочется воскликнуть: «Велик человеческий разум! Куриный был бы как раз-» (А. Кнышев, Уколы пера).
1. Морфологические категории, особенно формальные способы их выражения, исследуются в русистике давно и успешно. Семантика морфологических категорий, ее связь с семантикой синтаксических категорий изучена слабее, хотя и здесь немало интересных исследований. Это исследования В. В. Виноградова, Ю. Д. Апресяна, Е. В. Падучевой, Т. В. Булыгиной, Шмелевых — старшего и младшего, М. Я. Гловинской, Е. В. Красильниковой и многих других. Отказавшись от рассмотрения богатейшей литературы вопроса, мы ограничимся приведением имеющегося у нас материала с самыми краткими комментариями.
2. Естественно, что наибольшие возможности для игры предоставляют семантически содержательные (а не синтаксически обусловленные) категории. При этом обыгрыванию чаще всего подвергаются морфологические формы не в их основных, а в «несобственных значениях» (в этих случаях говорят обычно о транспозиции форм). Таким образом, в большинстве случаев мы будем говорить об обыгрывании, необычном использовании таких форм, которые и в нейтральном употреблении не совсем обычны (напр., «докторское мы»: Как мы себя чувствуем?). При этом одна необычность не исключает, как правило другую, и мы, тем самым, имеем дело с «необычностью в квадрате». Следует сказать, что некоторые из этих «необычных» употреблений давно стали «обычными», нейтральными. Так, исследователи полагают, что в случае «вежливого вы» нужно говорить уже не о транспозиции «основного» вы, а об особом местоимении — «вежливое вы», которое и по правилам поверхностного согласования отличается от «основного» вы: требует множественного числа глаголов и кратких прилагательных (Вы невежливы), но единственного числа существительных и полных прилагательных (Вы — грубиящ Вы такой невежливый) (см. [Булыгина — Шмелев 1997:330-331]).