– Тебе бы в сборник рассказов для крестьянских детей такое послать, – хохотнула Варя.
– Особенно про фрак, – хмыкнул Алёша, – А стишок мне очень понравился!
– На моё крестьянское происхождение намекаете-с, сударыня, – рассмеялся Сергей.
– Мы, дамы светские, иначе не можем, к прискорбию нашему, – очаровательно осклабилась пышная светло-русая красавица.
«Чем-то напоминает она Лизаньку Третнёву, но пожалуй, погрубее её и не столь умна. Уж очень нежна Лиза. Эх, сестра, ну что ты всё из себя кого-то корчишь?» – подумал Серёжа.
– Такие как ты – «светские» всю Россию и губят, – проговорил после всеобщей паузы Гордей, – сама посуди: мать твоя всю жизнь в сарафане проходила, шушуны с шушпаком ещё носила, а ваше поколение уж, глядь, и из сарафанов и юбок с шушунами повылезало, платья они пошили, всё заголиться норовят: декольте им подавай! Салоны им Санкт-Петербургские подавай! Да не будь родителей рядом, уж давно бы декольте по офицерским балам ходила-бродила! Во всё фряжское159 рядятся они. Не осталось стержня в вас! Давно ль предки твои в крепостных ходили, а она – погляди – уж не иначе, как дворянка.
– Да уж и пошутить уж нельзя, – надула губки Варя.
– Прав отец по-большому-то счёту, Варя, – добавила мать, – если чего и перегибает, то по сути истину глаголит. Папушники160 все вы, от того и беда. Пороть надо было в своё время.
– Всё поколение это под ремень! – гаркнул Гордей, – А что теперь: кому какой бред на ум ни взбредёт, то и говорит во всеуслышание и даже пишет. Печать полна крамолы и сущего бреда, а достойных книг никто уж и не читает. То, о чём писал Александр Сергеевич, мол только Оппулея, а не Цицерона читал, всё мелочью теперь кажется. Содом с Гаморрой наступают! Такое публикуют – волосы на голове дыбом! И ещё кричат о недостаточной свободе печати!
– Отчего же: Белинского и Гегеля, а не Милорда глупого с базара уже несут? – холодным тоном перефразировал Некрасова Боря, – Похабщину-то напечатать, арцебашевщину – оно запросто: николаевские времена давно прошли, а попробуй ты на режим замахнуться?
– Скоро и то и другое прекрасно в печати уживётся, – заявил Гордей, – А тебе видно не терпится.
– Мне не терпится лживость правящей верхушки разоблачить, совершенно верно.
– В самом деле, папа, надо бы порядок навести, чтобы правительство можно было уважать, – сказал Дмитрий, – Ведь это очень важно для народа, который ты любишь.
– Давно пора всё на свои места поставить, бардак этот прекратить, – голос Петра, – А возможно ли это со всеми этими бездельниками-министрами?
– Ты бы за выражениями следил, сынок мой, – нахмурилась мать.
– Порядок нужен, да только не тебе угодный, крамольник, – сверкнул глазами на старшего сына Гордей, – Был при покойном Государе прекрасный порядок, и жилось всем спокойнее. И при Николае Павловиче был. И большинство населения довольно было. Да только нашлись такие, что обличают государей двух величайших и грязью поливают. Одного – жандармом с подачи европейской печати окрестили, а другого как только не хают и без малейшего смущения. А рубль при них наикрепчайшим в мире был, жили спокойно и знали, что завтрашний день сулит. Верно одно, что окружение ближайшее Государя нашего оставляет желать лучшего. И это ещё мягко сказано.
– Не думаю, что дед наш, Евграф Вахромеевич, отозвался бы столь хвалебно о Николае Павловиче, – вставил Пётр, – Жизнь его, не в пример отцовской, куда тяжелей была.
– Да он боготворил своего Государя и мысли не имел о нём и подумать худо! Кому виднее, спрашиваю? – нахмурился Гордей, – Али ты, в детские годы свои успел деда пораспросить о правлении Государя нашего Николая Первого? Записать успел повествование его?
– Ответить мне нечего, отец, да думаю, что не так всё просто, – ответил Пётр.
– Чем суровее Государь был, тем спокойнее было и народу тише жилось и уважали такого царя больше. А слабину кто давал, так и начиналось, как при Александре Освободителе. Охоту за царём своим оне устроили, проходимцы! Освободил их, так они Его и порешили.
– Неужели народу благодарность не свойственна? – неуверенным голосом молвил Антон.
– Народ тёмен, братец. Просвящать его необходимо, – с понимающим видом пояснил младшему братцу Алексей.
– Народ русский делится на мыслящих, сынок, и на идиотов, – пояснил Гордей, – В иные годы умники численно возобладают, а в иные – дураки. Так оно и получается. Боюсь, что теперь опять последних не в меру развелось. Причём, особенно, среди интеллигенции. Ей со времён Сенатской площади спокойно не сидится. Пишут оне, возмущаются… Александр Благословенный, хоть и французов выгнал, а тоже слабоват был. Всё Европе угодить норовил: то поляков, ни с того, ни с сего, облагодетельствовал, хоть и в массе они Наполеону служили, да так, что их не меньше самих французов оказалось во вторгающейся армии. А царь наш, как война кончилась, огромные средства стал полякам выделять и дороги строил и дома, да всё за счёт казны общей, пОтом русского мужика пополняемой. Либералом зато прослыл! Наверное, в ваших кругах, господин Охотин Номер Один, этого Государя больше других жалуют. Своим министром полячишку сделал – Чарторыйского161, который на царя в этом направлении влиял немало, а потом, как в опалу при Николае попал, тут же в своей Польше восстанием очередным занялся и шляхту подбивал. Немало русской крови в том восстании пролилось.
– А польской? Поляки – слабое меньшинство, угнетённое! Муравьёв-то как себя ославил? – возмутился Борис.
– А Муравьёва не трогай. Вешателем его по недоразумению прозвали, а не потому, что вешал он. Просто заявил как-то, что он не из тех кого вешать будут, а – наоборот162. Да что говорить: таких как ты переубедить невозможно. Угнетённое меньшинство! Дороги им после войны лучшие строили, свобод немерено дали, всё забыто и всё преподносится просто: раз как бы колония – значит должно быть как у англичан на их заморских территориях: высасывание соков из туземного населения. И невдомёк им, что иначе бывает только в России: Польша колония, но уровень жизни отдельно взятого поляка был уже тогда выше, чем среднего русского и это лишь поддерживается политикой метрополии. То же и с Финляндией. Британцу не понять такого. И правильно! К чему колонизировать и откачивать туда средства и из своих же соки высасывать? Что это за колонии-наоборот? Историю б тебе подучить, факты, Борька, а потом фразами политическими бросаться!
– Прав отец, братцы, надо бы всем нам свою историю подучить, а не так, с потолка хватать, – заключил Аркаша.
– А британские политики веками нас пытаются уколоть: то в попрании прав христианского европейского народа, несчастных поляков, упрекнуть, то в давлении на малые слабые магометанские народы Кавказа обвинить. А что они за океянами у себя творят одному Богу ведомо. Ведь только у них есть понятие такое: раз кожа иного цвета – значит не совсем человек, аль и вовсе зверь какой. Отродясь у русских такого не было. Да ещё и красными мундирами нас временами пугают, кораблями: «Не занимай Проливы163, Николай, а то придётся вмешаться нашему великому флоту», как в 1828-м и так далее. А потом и на Севастополь напали. Не мы же на них! И всё они этакий народ передовой, правдолюбивый и честный, а мы – дикари и цари наши мракобесы. Игра такая со времён Екатерины Великой и по сей день тянется. Напрямую лишь два раза столкнулись: в Морской войне164 при Александре Первом, мелочь казалось бы – пара выстрелов, да и во Крымской кампании, конечно. А не напрямую, так противостояние уж не меньше века продолжается. Игра на грани войны.
Не знал старик Охотин, как и большинство образованных русских, что творил в это самое время в Тибете полковник Фрэнсис Янгхасбэнд и какой флот создан уже в Японии стараниями её нового союзника.
– А как Павел Первый казаков на Индию послал? Или это не прямая угроза Британии была? С Бонапартом Павел спелся и готов был вместе на чужую колонию напасть? – подал голос Боря.
– Было такое, но он лишь послал казаков, а потом и месяца не прожил и умер от «апоклепсического удара табакеркой в висок», как потом шутили некоторые придворные. Не исключено, что и там британская рука имелась. Не рука в прямом смысле – деньги. А красные мундиры-то, в Индийских колониях, уж и вструхнули, они-то тоже не ведали ещё о непреодолимости колоссальных пустынных пространств от Оренбурга до Инда, как и сам император Павел. Сын же Павла, тут же отозвал казаков назад. Во всём старался он Англии угодным быть. Не успели казаки ещё из Европы в Азию пройти. А до колоний тех не дошли бы, конечно. Карт тех краёв ещё не было. Но то лишь один случай посягательства с нашей стороны, а британцы веками любыми путями – лишь бы нам подгадить. Вплоть до таких нечистоплотных приёмов, как материальная поддержка карбонариев вроде Герцена и прочих и поставка оружия чеченцам с черкесами во времена Кавказской. А чьим оружием столько крови нашей турки пролили в последней Балканской? Может турки сами скорострельные винтовки да шрапнель производили? Отец ваш сам кусок свинца в плечо там получил, всё на рожон по-молодости лез. При этом лицемерный Лондон, после победы России, всё чаще стал говорить о некоей «компенсации», которую Англия должна была получить за свой нейтралитет в Русско-турецкой войне. Наглость немыслимая! Какой уж там нейтралитет! Турков оружием завалили! Коварным косвенным путём англичане пролили массу крови русской165! О какой вообще христианской солидарности говорить можно?! Да, православие им враг злее ислама! Не само православие, конечно, а могущество наше им покоя не даёт!
– Ни к чему было лезть на Балканы, тем более в 1877-м, – заметил Боря, – Могли бы и об улучшении своей экономики подумать, а не очередной раз бросать солдат на заклание ради южных славян. Панславизм – большая глупость.
– А что же резне православных было потакать, как делал лорд Биконсфильд166? Значит таким как ты, Борька, имена отечественных героев вроде Черняева и Келлера-Старшего167 ни о чём не говорят? Даже Всеволод Гаршин – литератор со слабым здоровьем и тот отправился останавливать произвол башибузуков!
– Черняев – истинный герой! – вставил Аркаша.
– Они лезли не в своё дело, рисковали своей шеей за балканских христиан, которых обижали турки. Да, можно сказать, что защищали слабого, благородные люди. Но для «таких как я», Вы правы, отец, превыше стоят имена иные: декабристов, Перовской и других, стремящихся освободить свой народ, своей страны, вне зависимости от его вероисповедания.
– Уж не удивишь ты меня ничем больше, Борька, да только после таких слов: сын ли ты мне? В страшном сне мне такое не привиделось бы, что сын, кровь моя, такое говорит! – затряс бородой Гордей Евграфович, а лицо его начало багроветь.
– Всё, на сей раз довольно! Глядишь отцу опять дурно станет! – строго сказала Капитолина и Боря промолчал в ответ.
– Не расстраивайте папочку! – с сердобольным напряжением воскликнула Евпраксия.
– Не нагнетай, Прося, – одёрнула её мать.
– В третий раз за всю историю Русь стояла у врат Царьграда и на сей раз, в отличие от очень отдалённого первого, могла бы завладеть им раз и навсегда и без особых к тому усилий, – успокоившись, продолжил Гордей, – София – святыня православия могла быть отнята у магометан и возвращена по назначению. Но нерешительность, страх Горчакова168 перед мифической британской угрозой не позволили осуществиться давней затаённой мечте православного народа. Другое дело разумно ли было присоединять к Империи огромный городище, живший за счёт прочей турецкой территории, производящей еду для столицы? Получалось, что русский мужик должен был бы кормить ещё и новых дармоедов? Аль своих ему мало? Благодаря дипломатии старого еврея, британское правительство преуспевает в двойном блефе: с одной стороны пугает Россию своим флотом, с другой – свой собственный народ и всю Европу страстью русских царей к мировому господству. Чисто сработано! Блеск дипломатии! Нам остаётся восхищаться мудростью Дизраэли или же сожалеть о простодушии своего правительства. Пугали нас, блефовали. В тот момент генерал фон Кауфман собрал в Туркестане в кулак тридцатитысячную армию, крупнейшую из когда-либо развёрнутых в Средней Азии европейских армий. Начни британцы войну с Россией за Царьград, не исключено, что войска доблестного Кауфмана прорвались бы в Индию. Это уже не терра инкогнита была, как во времена императора Павла.
Когда Аркадий слышал подобные исторические экскурсы отца, он воистину восторгался им. А тут ещё и упоминание о своём ранении, да всегда вскользь, скромно. Ему думалось, что в молодости отец был таким же отчаянным рубакой, как боготворимые Аркашей старшие учащиеся-кавалеристы, особенно казаки из Царской Сотни.
– Отец, я тоже не слишком жалую англичан за весь ход истории, хотя устройство их общества и ставлю на порядок выше нашего, – сказал Боря примиряющим тоном, – Общался как-то с господином Гариным-Михайловским, литератором. Он очень не лестно отозвался о сытой английской публике, возвращаясь на «Лузитании» через Атлантику в Европу, мол, говорили эти сливки общества исключительно о необходимости войны с Францией169 и о собственном превосходстве над прочими народами и необходимости передела мира в свою пользу. Гарин был под впечатлением особенно от того, что среди этой публики затесались и учёные и люди пера, от которых сквозило самодовольством до пошлости, чем-то обиженных людей. То были хо-зя-ева, ни на одно мгновенье не забывающие, что всё, начиная с парохода, кончая последней мелочью – принадлежит им, и всё лучшее в мире у них. Впрочем, любому народу можно примерно тоже вменять в вину. А русские что-(без дефиза)ли лучше?
Вспоминал Аркаша перед сном московское детство. Огромный дом с запущенным садом, игры в бабки и прятки, неповторимый аромат сирени, возню весёлых дворовых псов – брыластого Мордана и пушистого Полкана, таинственную паутину подвала за которой тускло поблескивала запылённая пустая четверть170, где любил прятаться маленький подвижный мальчик, стараясь не бояться огромного серого паука с жирным брюхом. Вспоминал и блинное обжорство на сырной неделе171, а также и трепетность ожидания разговления на Пасху. Материнские неповторимые куличи с сырной пасхою, миндальное молоко с пшеничным киселём, левашки с малиновым вареньем, тёртые расстегаи Карповны. Помимо непременных пасхальных куличей, сырной пасхи и крашеных яиц, на столе появлялись окорока, копчёные гуси в тесте, жареные индейки, двинская сёмга. Краска для яиц продавалась в очень приятных пакетиках с рисунками гномов, красящих при помощи стремянки яйцо, много превышающее их по размеру, зайцев, катящих огромное яйцо, петушков, стоящих возле крашеных яиц. На обратной стороне пакетиков имелись наставления как красить и напоминание, что пакетики от московской фирмы «Келлер и К». Наивный отрок Аркаша поначалу проводил несомненную параллель между этим Келлером и славным генералом-героем турецкой войны. Но туманная связь имён особым образом согревала душу. После Пасхи переход на каждодневные ячную кашу с маковым маслом, щи с головизной172, да борщ с ушками, кисели с сытой медовой, а частенько и пироги с гречей и соминой вдохновлял не меньше. В училище стало поскромнее… Вспоминал, как его учили старшие, что в Великий четверг следует молиться особенно усердно. В пасхальную ночь родители ходили в церковь со старшими детьми, когда пушечный выстрел возвещал начало службы и хоры запевали: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Как-то на Пасху заехала к ним ещё живая тогда бабушка в чёрном монашеском одеянии и вручила каждому члену семьи просфору: от самой крупной – отцу семейства, до самой маленькой – Антоше. А дядя Пафнутий прислал как-то к Пасхе посылку с подарками всем племянникам и племянницам, в том числе волшебный фонарь с сильной керосиновой лампой и набором прозрачных картинок Северо-Американской природы и китайской жизни. Несколько из них были подвижные. Особенно любимым стал марширующий китайский барабанщик. С особым удовольствием вспоминал Аркаша свои первые книги, сказки в изложении Толстого, «Руслана и Людмилу».