–
Потому что я тебя не вижу, – спокойно ответил Барони. – Тебя нет ни в буни, ни в доркине, ни в гэкэне, ни на небесах
4
. Не этого ты мира, человек.
Я с опаской посмотрел на ясновидящего. Сразу видно профессионала, вмиг меня раскусил.
–
Вижу будущее всех людей, которые с тобой пришли, а тебя там нет, – между тем продолжал тудири.
– И какое же у них будущее? – заинтересовался я.
– У них нет будущего.
–
Вы ведь сами только что сказали, что видели их будущее.
–
Обычный человек слышит ушами, – загадочно ответил он, – а правильный – разумом.
По земле скользнул пробившийся сквозь листву луч и остановился на деревянной фигурке какого-то духа, прислонённого к стволу дерева. Когда я поднял взгляд, то никого рядом с собой не обнаружил. Барони исчез так же неожиданно, как и появился.
Увлёкшись рассказом, я не заметил, как вокруг стало совсем светло. Пора было возвращаться.
Моё отсутствие, слава Богу, прошло незаметно. Караульного окончательно сломил сон, и он сладко спал, обняв карабин и склонив голову на колени. Мне стало жаль паренька. Если Щусь заметит, то ему придётся не сладко.
– Кончай ночевать, – потряс я часового за плечо.
Тот испуганно вздрогнул и, подхватив карабин, вскочил на ноги.
–
Что? Где?.. – запричитал он, вертя головой по сторонам и пытаясь судорожно передёрнуть затвор.
–
Всё хорошо, – успокоил я его, отводя ствол карабина в сторону. – Смотри не стрельни с перепугу, а то старлей тебя не поймёт.
Взгляд часового стал осмысленным, веснушчатое лицо от стеснения сделалось пунцовым, и он неловко брякнул прикладом карабина о землю.
– Ты чего? – спросил он почему-то полушёпотом.
–
Так тебя, дурака, стало жалко, – так же шёпотом ответил я. – Вот и разбудил, чтобы народ поднимал, утро уже, вояка.
Крестьянская физиономия молодого конвоира сморщилась в мучительных раздумьях, затем просветлела, и он согласно кивнул головой.
– Ото будет в самый раз.
После завтрака я пошёл прогуляться по берегу озера. Лёгкий ветерок гнал по воде мелкую рябь. Вечно голодные обжоры чайки кружили над водой в поисках добычи. Время от времени они срывались вниз и, выхватив из глубин зазевавшуюся рыбёшку, устремлялись к берегу.
Я невольно улыбнулся, когда увидел, как недалеко от меня стая белокрылых разбойниц окружила орла и безо всякого смущения атакует повелителя небес. Орёл, тяжело взмахивая крыльями, пытался дотянуть до прибрежных тальников, но внушительных размеров рыбина, болтающаяся в его клюве, сводила все его старания на нет. Чайки же, исторгая победные кличи, прижали гордую птицу к самой земле и вынудили её бросить свою добычу.
– Вот так-то… – с грустью подумал я. – Ни какой орёл не устоит перед коллективной силой.
Пока чайки праздновали свою победу и решали, как поделить праздничной трапезу, из кустов рыжей молнией выскользнула лисица и, не обращая внимания на спор пернатых, подхватила серебристую добычу и юркнула назад. От такой наглости опешил даже я. Оставшиеся с носом, вернее будет сказать, с клювом, чайки, негодующе заверещали. Но их возмущённые крики остались без ответа, лиса во все лапы улепётывала в глубь леса, а орёл отправился выискивать новую добычу.
– Вот жизнь! Старались отбивали добычу, а тут – одна-единственная особь без зазрения совести воспользовалась результатами труда всего коллектива, – сделал я вывод, завершая свои наблюдения, и переключил внимание на одинокого рыбака.
Мальчик лет двенадцати стоял по колено в воде и время от времени удочкой вытягивал из озера жёлтобрюхих раскормленных карасей. Я подошёл поближе. Мальчик скосил в мою сторону глаза и произнёс:
– Хороший рыба, вкусный.
– Вкусная, – поддакнул я.
– Возьми, уху сваришь, – простодушно предложил он.
Я поблагодарил рыбака и решил узнать:
– Скажи-ка мне, парень, нет ли у вас в стойбище людей по имени Михаил?
– Я Михаил из рода Алонки, – радостно улыбнулся мальчик.
Я поперхнулся. Вот-те раз! Первый выстрел и сразу в десятку!
– А как звали твоего отца, вернее деда, – поправился я, прикинув, что если у Алонки родился сын, то он мог быть только дедом этого мальчугана.
– Как и меня Мишкой, – гордо расправил плечи представитель рода Алонки, и ловко сделав подсечку, вытянул на берег очередного карася.
– А знаешь, как звали отца твоего деда? – решил подстраховаться я.
– Так и звали – Алонка, – вновь улыбнулся разговорчивы паренёк, – от него и пошёл весь наш род.
– Есть! – обрадовался я про себя. – Не зря выходит, мы помогали молодому мангрену, проросло и дало всходы брошенное им семя. Теперь целый род носит его имя. На душе у меня стало тепло и уютно.
– А как твой дедушка, жив ещё? – спросил я вслух.
–
Болеет мал-мало, а так ходит помаленьку, – солидно ответил паренёк.
Я взъерошил непокорные волосы мальчугана и повернул назад, пора возвращаться.
Предотправочная суета была в самом разгаре, когда к берегу подошёл мэр Рио де Джуен.
–
Баркасом, однако, не дойдёте, – глубокомысленно изрёк он. – Речка горная, шибко шустрая. Бату
5
вам надо.
–
Дак мы с тобой уже говорили, – возмутился Щусь, – Ты сказал что поможешь.
–
Говорили, – согласно кивнул головой Юкуйла, – однако мы про один бату говорили, а вам ещё один надо. Баркас – плохо. Менять баркас надо.
–
Тьфу ты! – сплюнул в сердцах Щусь. – Ну, так меняй!
–
Думать надо, – в узких глазах поселенского головы промелькнула хитрая искра.
– Спирт он у вас вымогает, – усмехнулся профессор.
–
А вот это он не видел! – волосатая кисть старшего лейтенанта сложилась в замысловатую фигуру.
–
Пойду, дел много, – словно бы не замечая реакции офицера, произнёс Юкуйла, – Думать буду, шибко думать.
–
Постой, председатель, – пошёл на попятную Щусь и, перегнувшись через борт баркаса, извлёк на свет божий литровую фляжку со спиртом. – Давай ещё один бат. Дело государственной важности.
–
Пожалуй, дам вам бату, – лицо нанайца оставалось непроницаемым, – Юкуйла понимает государственную важность, – фляжка незаметно испарилась в складках широкой рубахи.
Я внутренне ухмыльнулся. Наивный и доверчивый нанаец переиграл своей непосредственной простотой важного начальника.
И вот погрузка на баты закончена, и под весёлый галдёж местного населения мы отчаливаем от берега. По Сюмнюру пойдём на вёслах, а когда дойдём до Алюра, перейдём на шесты. Ну что ж, с Богом.
Глава 7. БОЙ У ПОРОГА КАЗНЫ
Русло Сюмнюра – это до невозможности извернувшееся туловище змеи, брошенное на землю тунгусскими богами. Ещё из прошлой жизни я знал, что расстояние от озера Болонь до несуществующей пока железнодорожной станции Болонь восемнадцать километров. Вода в это лето стояла маленькая, течение у реки было слабое, и, выгребая против течения, мы преодолели водные километры к сумеркам следующего дня. Следует заметить, что после слияния двух рек мы заканчивали путь на реке под названием Алюр.
Ночь выдалась звёздная, комары жалили так, что хотелось забраться в студёные воды Алюра и, невзирая на холод, сидеть там до утра. Крупнее и злее комаров, «проживающих» на Болонско-Тайсинской низменности, я никогда не встречал. Мы, осоловевшие от дымокуров, всё равно продолжали жаться к кострам, с ужасом думая о том, когда придётся укладываться на ночь.
Но как бы там ни было, а человек – это такое животное, которое привыкает к любым условиям, в которые окунает его жизнь. Привыкли и мы.
–
Павел Николаевич, – наконец-то решился я задать профессору мучавший меня вопрос. Мы лежали, укутавшись в полог, заменивший нам накомарник, недалеко от костра. – Посвятите бедного арестанта в планы нашего руководства.
–
Я думаю, что для вашего же благополучия этого делать не стоит, – немного смущаясь, что вынужден отказать, вымолвил профессор.
–
Если вы считаете наше нынешнее существование благополучием, то я София Ротару, – усмехнулся я.
– О чём это вы? – удивился профессор.
–
Я о том, что хуже, чем есть, уже не будет. А жить и мучиться в неведении – это ещё большая мука. Я ведь уже догадался, что никакая мы не изыскательская партия, а шайка авантюристов на большой дороге.
–
Молодости свойственен максимализм, – вздохнул профессор. – Мы не авантюристы, молодой человек, мы вроде… археологов. – И будто убеждая самого себя, добавил: – Да-с, археологи.
– Вы-то сами в это верите?
–
Человек должен во что-то верить, иначе наша жизнь потеряет всяческий смысл, – будто бы оправдываясь, вымолвил он.
– И что же мы ищем?
– Клад, – шёпот профессора стал еле слышен.
–
Пиастры, пиастры, – играя в недоверчивого простачка, подзадорил я учёного.
–
Вы можете смеяться, но это действительно так, – шёпот Павла Николаевича стал несколько обиженным.
–
Откуда в этих нехоженых, диких местах могут быть клады?
–
Вы забыли все мои рассказы, – в голосе профессора послышалась укоризна. – Я ведь вам говорил, что некогда здесь бурлила жизнь и кипели страсти.
–
Чжурчжэни? – мой голос от волнения стал хриплым, хотя я уже догадался, что услышу в ответ.
И учёный начал рассказ. Он не замечал моего волнения, не слышал нудного писка комаров, он был там, в том далёком и незнакомом для меня времени. И стало неважно, что поиски сокровищ были государственной тайной. Ведь учёные, впервые наблюдая за ядерной реакцией, не думали о том, что их открытие несёт смерть. В тот момент им был важен сам процесс.
–
Под ударами татаро-монгольских туменов чжурч- жэнские отряды медленно скатывались в низовья Амура. В устье протоки Сий, на острове Ядасен и, возможно, на месте стойбища Джуен возвышались их крепости – последние бастионы гибнущей империи. Сюда заблаговременно свозилась императорская казна. И поверьте старому профессору на слово, им было что возить. Восемь лет назад мне в руки попал один очень прелюбопытный манускрипт. Сопоставляя его с другими документами и старыми картами, я пришёл к выводу, что в районе озера Болонь последние воины гибнущей империи укрыли сокровища. Естественно, что спрятаны они не в одном месте. Но мне удалось выйти на след одного из этих схронов.
Шёпот профессора проникал в мозг и наполнял всё моё существо некой эйфорией. В затуманенном сознании слышалось лошадиное ржание, звон мечей и предсмертные крики воинов. В моём сознании просыпалось что-то неведомое, но я не мог понять что. В какие-то мгновения я даже сам мог сказать, где спрятаны эти злосчастные сокровища.
–
Эти сведения каким-то образом стали известны компетентным органам, – между тем продолжал Павел Николаевич. – Кто-то очень заинтересовался моими исследованиями. Так я стал врагом народа, приговор, статья пятьдесят восемь, срок, и вот я здесь.
– Ну и дела, – только и смог вымолвить я.
–
Уже давно, молодой человек, я ничему не удивляюсь, – скорбно вздохнул профессор. – С уходом в небытие империи Российской власть имущие напрочь забыли, что такое элементарная порядочность и честь.
–
Ну, здесь-то я с вами готов поспорить, профессор. Держиморд и хамов хватало и в царские времена, – не выдержал я.
–
Вы совершенно правы, Андрюша, – легко согласился Павел Николаевич. – Возможно, во мне говорит ностальгия, но тюрем тогда было меньше.
Я не стал спорить, потому что не знал, в какие времена было меньше тюрем, да и в свете последующих событий, о которых я расскажу позже, моё отношение к непогрешимости социалистического строя весьма пошатнулось.
Бодрствующий охранник подбросил в костёр веток и сырой травы. Дымовая завеса вновь отогнала от нас надоедливый гнус.
–
Скажите, Павел Николаевич, а с какого боку припёку в этом деле Щусь? – поинтересовался я.
–
Как с какого? Ведь перед отправкой на Дальний Восток я имел беседу с самим Ежовым. Нарком недвусмысленно намекнул, что если мы не найдём клад, то расстрел будет для меня манной небесной. Но перед этим он позаботится о моих родственниках.
– Вот сволочь! – не сдержался я.
–
И в этом деле он уже преуспел, по наговору, на следующий день после свадьбы, угодил в «Кресты» мой зять, секретарь партийной организации одного весьма солидного научного учреждения. Проделано всё это было с ужасающей жестокостью и цинизмом.
–
Ну, тут-то всё ясно, – горько усмехнулся я. – И повыше секретарей запросто садят.
–
Ведь Наташенька у нас поздний ребёнок. Покойная Елизавета Александровна души в ней не чаяла и перед смертью умоляла меня позаботиться о её будущем. Вот я и позаботился, – сокрушённо вздохнул старик.
–
Бросьте, Павел Николаевич, – успокаивающе произнёс я, – уж вашей-то вины здесь совершенно нет.
–
Не скажите, Андрюша, если бы не моя работа над историей чжурчжэней, то всё бы было иначе.
Я промолчал. Да и как я мог успокоить горем убитого отца. Тем более что я знал об уготованном нам будущем. А из этого следует, что после зачистки будут уничтожены все вольные или невольные свидетели этого дела. Никого не минует сия горькая чаша. В то же время я подумал о подслушанном у дверей «хозяина» зоны разговоре. Неужели эти ребята за спиной у самого главного инквизитора затеяли свою игру? В таком случае им не стоит завидовать, их будущее виделось мне вполне определённо – его у них не было.
–
Павел Николаевич, – нарушил я затянувшуюся паузу, – а ведь нам уже выдали билет в один конец.
– ???
В ответ на откровенность профессора я решил рассказать ему о подслушанном разговоре. Выслушав меня, Павел Николаевич грустно усмехнулся:
–
Вам может показаться странным, но за последнее время я так привык к человеческой подлости, что ваше известие не повергло меня в шок.
–
И что? – глупо спросил я, ожидавший от профессора более бурной реакции.
–
Я выпью свою чашу, – просто ответил старик. – Поверьте мне, оно того стоит.
–
Увидеть сокровища чжурчжэней и умереть, – усмехнулся я, перефразировав известное изречение.
–
Не только. Возможно, вампиры насытятся моей кровью и оставят в покое моих близких.
–
Не думаю, – не стал я обнадёживать профессора. – У вампира под именем «алчность» очень зверский аппетит, и если сокровища покинут своё убежище, то крови прольётся неисчислимое количество.
Я удивился тому, с какой уверенностью были произнесены эти слова. Словно их говорил не человек из двадцатого века, а прожженный авантюрист-кладоискатель, твёрдо понимающий всю опасность нахождения рядом с неисчислимыми богатствами.
–
Но ведь моя Наточка, она совсем дитя, ей-то за что всё это? – голос Павла Николаевича предательски дрогнул.
–
Вы ведь историк и прекрасно понимаете, что в любом деле число безвинно пострадавших на порядок превышает количество пострадавших справедливо.
–
Зачем вы так? – лицо профессора передёрнула мучительная судорога.
–
Затем что не надо жертвенно складывать свою голову на алтарь. Этого никто не оценит.
–
Вы предлагаете бороться? Но, Боже мой, что мы можем?
–
Поживём, увидим. Главное чтобы вы психологически были готовы к борьбе. Поверьте мне, это многого стоит.
Боженко ничего не ответил. Я не стал нарушать наступившей тишины. Лишь костёр трещал волокнами сырой лиственницы и стрелял в непроглядную темень смолянистыми снопами искр. И если бы не раскачивающийся у костра силуэт с торчащим из-за спины ружейным стволом, то ситуацию можно было бы назвать идеалистической.
На следующий день, едва взошло солнце, наш отряд, погрузившись на оба бату, непрерывно орудуя шестами, стоически преодолевал отмели и перекаты обмелевшей реки.
Я изредка поглядывал на задумчивого профессора. По всей вероятности, вчерашний разговор задел его за живое. Ну что ж, подумать бывает иногда не лишним.