– Эй, смотрите-ка! – громко окликнул толстяк окружающих разбоев, привлекая к себе внимание – Наш богослов завёл себе хозяюшку!..
Расчёт его был прост: прилюдно унизить Духовлада – новоявленного врага Туровой банды – и, соответственно, повысить собственный статус среди сторонников Тура. Каких-либо причин для опасения, толстяк не видел, так как за эти несколько дней вдоволь наслушался рассуждений о природе успеха Духовлада в последнем налёте. Никто толком не видел, что именно произошло между человеком из обоза, зарубившим четверых разбоев, Щуром, и его убийцей. Тем не менее, во всём воинстве только немые не выдвигали своих версий случившегося, которые, впрочем, сводились к одному: так или иначе, Духовладу просто повезло.
Острослов, не отличающийся изобретательностью, продолжал изливать свои шутки, соль которых сводилась к тому, что кроме «женских» дел Духовладу доверять ничего нельзя, да и вообще к женоподобности последнего. Некоторые из присутствующих не находили в этих тирадах ничего смешного, глядя на их автора, как на дурочка. Но большинство разбоев, будучи близки толстяку по своему скудоумию, весело посмеивались, и подстрекали остряка развивать тему.
– Кто это? – спросил Духовлад у Всесмысла, не сводя пристального, холодного взгляда с толстяка.
– Да так, шут из Туровой шайки – отозвался тот – Настоящего имени его никто не помнит, а кличут Масленицей.
– Масленицей? – улыбнувшись, переспросил молодой боец.
– Да, Масленицей – подтвердил богослов, тоже улыбаясь – От того, что рожа, на блин похожа.
Духовлад понимал, что в своём новом статусе не может позволить себе спустить нахалу подобное, но, при этом, желательно, чтобы всё произошло быстро, дабы в свару не успели влиться дополнительные силы. Так же он помнил, что убийство в лагере – очень серьёзный проступок.
– Пригляди за моими вещами – попросил он Всесмысла, указывая на пояс с мечом и свёрнутую кольчугу, лежавшие рядом с ним на земле, а сам встал, и не спеша пошёл в сторону толстого задиры. Беглый богослов, догадавшись к чему всё идёт, хотел остановить товарища, но не найдя подходящих слов, просто проводил его взглядом, разинув рот, и беспомощно протянув в его сторону руку.
В движениях Духовлада не проглядывалось нервозности, лицо было беззлобным, и имело слегка задумчивое выражение, будто он думал над тем, что именно скажет Масленице. Толстяк, судя по виду приближающегося безоружного парня, подумал, что тот хочет завязать спор, и тоже сделал несколько шагов ему на встречу. Остановившись, он упёр руки в свои дряблые бока, приподнял подбородок, и направил на противника презрительный взгляд сверху вниз, как-бы давая понять, что разговаривать на равных не намерен. Духовлад всё также не спеша подошёл, и вопреки ожиданиям Масленицы, молча и резко ударил его кулаком в нос. От абсолютно неожиданного для него поворота событий, толстяк плашмя грохнулся на спину, и тут же ухватился правой рукой за рукоять ножа, висевшего у него на поясе. Вытащить оружие из ножен он не успел: молодой боец молниеносно налетел на него и, прижав коленом руку, сжимающую нож, левой рукой схватил противника за грудки, а правой стал ожесточённо наносить удары в лицо. После третьего удара, истязаемое тело обмякло, лишившись чувств. Духовлад нанёс ещё четыре удара по безвольно мотающейся голове, слез с толстяка, таким же спокойным шагом вернулся назад, и снова сел рядом с Всесмыслом. Всё случилось настолько неожиданно и быстро, что никто из многочисленных свидетелей не успел вмешаться. Несколько человек из Туровой шайки подбежали к Масленице, лицо которого обильно заливала кровь, и уволокли его с поляны. Через минуту гробовая тишина, порождённая массовым шоком, сменилась гулом обсуждения случившегося толпой свидетелей.
Потасовку всё воинство обсуждало и во время обеда, и после него. Масленица не имел репутации сильного бойца, победа над которым могла впечатлить как достижение, но решительность, чёткость, мощь и стремительность, с которыми Духовлад «успокоил» наглеца, произвели на всех серьёзное впечатление. Опара, узнав о случившемся, в бессилии скрипел зубами. Он с неприязнью представлял, как будет «хвастаться» Туру о новом происшествии, бросающем тень на статус его шайки в глазах остального воинства.
Духовлад же, после обеда, помог Всесмыслу вымыть котлы, и сидел с ним на берегу ручья, продолжая обучение. Как будто почувствовав что-то, он оглянулся, и увидел приближающегося к ним Ворона. В памяти молодого бойца сразу возник эпизод, имевший место при разорении последнего обоза, когда Ворон зарезал рябого разбойника, не желая делить с ним добычу. Жёсткость, хладнокровие и непредсказуемость этого человека, вселили тревогу в сознание Духовлада: может он воспринял тот взгляд, как оскорбление, и теперь хочет поквитаться? Парень взял меч в левую руку и, пока не вынимая его из ножен, встал, повернувшись лицом к приближающемуся атаману. Увидев столь настороженную встречу, Ворон на ходу улыбнулся, поднимая руки в успокаивающем жесте:
– Не нервничай, парень. Я просто хочу поговорить…
– Говори – спокойным, ровным голосом ответил тот.
Не доходя метров двух до Духовлада, он остановился, и присел на землю, после чего продолжил:
– …Желательно наедине.
– Мне нужно отлучиться ненадолго – словно опомнившись, пробормотал Всесмысл – Духовлад, ты непротив?
– Конечно – спокойно ответил Духовлад, не ожидая, и даже не желая, от тщедушного товарища помощи в вопросах, касающихся физической угрозы.
Всесмысл засеменил в сторону одного из срубов. Ворон проводил его взглядом, пока тот не скрылся за дверью, а после снова повернулся к Духовладу, и с иронией подчеркнул:
– Хороший у тебя товарищ! Верный, надёжный…
– Если человек не может сражаться, это ещё не значит, что он бесполезен – пожав плечами, ответил молодой боец – Ты об этом хотел поговорить?
Ворон снова оскалился в улыбке, и с удивлением продолжил:
– Нет, не об этом. Я не понимаю: от чего ты так напряжён? Мы, вроде как, не враги. Да и делить нам вроде нечего…
– Это меня устраивает. Я видел твой способ «делить» – тоже улыбнувшись, ответил парень.
– Это ты о чём? – откровенно не понял атаман.
– О последнем налёте. Я видел, как ты обманул того рябого. И убил, чтоб не делиться добычей.
– Ах, этот… – отмахнулся Ворон – Разве я обманул?! Он скорее сам обманулся! Лично я ему ничего не обещал…
Хорошенько припомнив ту сцену, Духовлад осознал, что Ворон и в правду ничего не обещал рябому. Общение с этим человеком, внезапно заинтересовало парня, и он ответил:
– Здесь я, пожалуй, с тобой соглашусь. Только мне интересно: со своими людьми ты так же делишь добычу?
Лицо Ворона в один миг стало серьёзным. Впившись взглядом в глаза молодого бойца, не отрываясь и не моргая, он проговорил:
– Я не Тур. Среди моих людей нет трусов и подхалимов. Есть дураки, но я приучил их держать свой рот на замке. Я могу вспылить, и разбить нос за незначительный проступок, но для того, чтобы я поднял оружие на одного из своих людей, он должен совершить что-то действительно пагубное. К сожалению, я не видел твоих подвигов, но очевидцы мне рассказали, что в последнем налёте, ты убил очень опасного бойца. А сегодня рассказали, как ты заткнул рот этому шуту Масленице. Теперь я и сам вижу, что ты человек не простой, ох, не простой… Мне сказали, Предраг заступился за тебя перед Туром, но поверь, Тур будет пытаться достать тебя и в отряде Предрага, слишком уж он злопамятен и мелочен. Предлагаю тебе присоединиться к моему отряду, и клянусь, что Тур сразу же забудет о тебе. Что скажешь?
– Я не могу так поступить – ответил Духовлад – Предраг вступился за меня в роковую минуту, так что теперь я должен быть с ним.
Ворон снова криво улыбнулся, и перевёл взгляд на воды ручья.
– Я понимаю тебя. Ты ещё молод, и тебе кажется, что сила заключена в правде, в искренности. Предраг умный человек, и много говорит о равенстве среди своих людей. Только всё это бред! Хитрец, и недалёкие простаки, с благоговением внимающие каждому его слову, никогда не будут равны. Они всегда будут делать только то, что выгодно хитрецу, а разговоры о равенстве нужны, чтобы им казалось, будто они действуют по собственной воле. Ты говоришь, что должен быть с ним? Этого ему и надо, чтоб ты думал, будто «должен». А ты не задумывался, насколько велик этот долг? Или, когда он будет оплачен? Вот что я скажу тебе: в отряде Предрага, ты скоро станешь вторым после него человеком, он будет доверять тебе, а ты ему. Но он без раздумий поставит тебя под удар, как только выгода от этого, покажется ему приемлемой.
Выражение лица и взгляд Духовлада ни капли не изменились. Глядя со стороны, можно было подумать, что он даже не слушает собеседника. Но на самом деле, он слушал внимательно. Эти слова заставили его серьёзно задуматься. Выдержав небольшую паузу, молодой боец спросил:
– Что заставило тебя так думать о Предраге?
– Я пару раз слышал то дерьмо, которое он заливает в уши своих последователей. Я сразу понял, что его задача – убедить их в том, что он умнее. Как только ему это удаётся, люди с радостью готовы вручить ему во владения свои судьбы, почему-то считая, что Предраг, в первую очередь, будет заботится об их благе. Это добровольное рабство, и глупцов, готовых броситься в этот омут, лишь бы избавиться от ответственности, всегда и везде будет достаточно. Ты вроде парень толковый, и если будешь внимательно следить за своим «спасителем», то всё это вскоре увидишь сам.
Духовладу этот диалог, становился интересен всё больше и больше. Обмозговывая слова Ворона, он задумчиво произнёс:
– Такие глубокие мысли у человека, промышляющего разбоем… Мне говорили, что сердце твоё не знает жалости, а рука – пощады. Так ли это?
Лик Ворона, стал мрачен и задумчив. Он презрительно фыркнул, и заговорил:
– Сострадание, поиск Справедливости, стремление к благородству поступков и прочее нелепое дерьмо, я ещё в детстве решил оставить на попечение недоносков, вроде почитателей Исы. Они обожают скрывать за всем этим свои слабость и трусость…
Атаман снова замолчал. Он никогда не рассказывал о своём прошлом. Никто в этом «воинстве» не знал его истории, так как не было тех, кто не побоялся бы спросить о ней. Ворону же никогда не приходило в голову самому рассказывать о себе, но сейчас, в разговоре с этим парнишкой, которого он вовсе даже не знал, атаман почувствовал невероятно сильное желание изложить её именно этому собеседнику. Под давлением временной внутренней слабости, с уст закалённого рубаки стали слетать искренние слова:
– Я хочу рассказать о себе. О себе до того, как попал в эту кошару. Не могу пообещать, что рассказ мой выйдет интересным, потому ответь сразу: готов ли ты выслушать его, не смотря ни на что? (Духовлад молча, утвердительно закивал головой) Вот и славно. Я родился в крупной деревне, неподалёку от Златоврата – столицы Белого Края. Мои родители были простыми крестьянами. С весны до поздней осени, они работали в полях, уходя из дома ещё до рассвета, и возвращаясь, когда смеркалось. Предоставленный самому себе, я всё время проводил на улице, в играх с другими мальчишками. Я и в детстве был заметно крупнее сверстников, и к тому времени, когда под моим носом стали пробиваться жиденькие усики, я уже частенько колотил мальчишек намного старше меня. Меня никогда не пугали ни боль, ни вид собственной крови. Во всех играх, я требовал от товарищей честности, во всех спорах без устали искал справедливости. Однажды в нашу деревню пришли бандиты. До этого, бывая с отцом на ярмарках, мне приходилось слышать о бандитских налётах на деревни. Очевидцы-крестьяне с горечью рассказывали об убийствах, поджогах, разорениях и изнасилованиях. Мне представлялось, что бандитский налёт подобен войне, в которой жители деревни до последнего пытаются отстоять своё, и терпят поражение из-за своей малочисленности и необученности. Я считал бандитов подлецами, уповающими лишь на своё численное превосходство. Но когда эти люди пришли к нам, я был поражён! Их было вдвое меньше, чем взрослых мужчин в нашей деревне. Если бы наши мужчины взяли вилы, и просто собрались бы толпой у них на пути, думаю, что бандиты ушли бы, никому не причинив вреда. Но вместо этого, каждый из них закрылся у себя в доме со своей семьёй. Непрошеные гости вальяжно расползлись по всей деревне. Они заходили в дома либо вдвоём, либо втроём, не встречая никакого сопротивления. Двое зашли и в наш дом. Один стал собирать в мешок всё, что посчитал хоть немного ценным, а второй повалил на пол мою мать, и стал задирать ей юбку, улёгшись на неё, и спустив свои штаны. Я бросился к нему с яростным криком, но тот, что собирал вещи в мешок, успел перехватить меня, ударив рукоятью меча по зубам. Тогда я впервые лишился зуба. Отлетев в угол, я грохнулся на пол, и хотел было снова ринуться в драку, но мой отец обхватил меня обеими руками, не давая подняться. Я смотрел, как голая, бандитская задница плавно раскачивается, лёжа на моей матери, а мой отец изо всех сил держал меня, шепча на ухо, что это испытание, посланное Господом нашим, Исой, что мы должны найти в себе силы, и пройти его достойно. А моя мать даже не пыталась вырваться, она просто замерла, раздвинув ноги, и закрыла глаза, чтобы не видеть грязного лица своего насильника. Её лицо ничего не выражало, казалось окаменевшим. Она просто терпеливо ожидала, когда всё это закончится. Через несколько часов, бандиты убрались из деревни, напоследок подпалив несколько домов в отместку за то, что не нашли в них, чем поживиться. Больше всего меня потрясло то, что после ухода бандитов, мать с отцом стали упрекать меня, что, мол, моё глупое поведение, чуть не стоило нам всем жизни! Тогда я был ещё юн, но уже чувствовал силу в своих руках. Не взяв из родительского дома ничего, кроме того, что было на мне надето, я отправился в Златоврат. Я не думал о том, что придётся в одиночку, без провианта, идти пару дней по опасным лесным дорогам. Всё моё естество сжигало неистовое чувство стыда за то, что люди, среди которых я вырос, даже не попытались защитить себя, хотя имели для этого превосходные возможности. С этим чувством, не дающем мне подумать о чём-либо другом, я прошагал целый день. Но когда солнце стало клониться к закату, на первый план стали выступать усталость, голод и жажда. Мысли о возвращении домой, пытались робко подавать голос в моей голове, но воспалённая гордость распыляла их в зародыше, не потрудившись оставить другие варианты взамен. Ощущение безысходности, вызвало во мне лютую злобу и сомнения в правильности моего поступка. Я проклинал всех на свете: от своих трусливых односельчан, до всемогущих богов. И вот, когда уже почти стемнело, у дороги я наткнулся на старую, почти рассохшуюся телегу, гружёную хворостом. Возле телеги ужинали трое крестьян: один преклонных годов, а двое – чуть старше меня. Неподалёку была привязана кляча, настолько жалкая, что ни один разбойник в Земле Ругов никогда бы на неё не позарился. Увидев меня, крестьяне прекратили есть, и перепугано на меня уставились, боясь проронить даже слово. Это заново всколыхнуло во мне злобу, как пучок добротно просушенной лучины, заставляет затухающий костёр ярко вспыхнуть с новой силой. Их было трое, а я – один, не вооружённый юнец! И они встречают меня глазами, полными страха?! Я подошёл, и грубо спросил их, кто они, и куда направляются. Старик пролепетал, что они дровосеки, и держат путь в Златоврат, чтоб продать свой хворост. Я сказал, что пойду с ними. Это была не просьба, и не предложение. Своим тоном я сразу дал понять, что выбора у них нет. Присев рядом с ними, я отломил кус от их хлеба и взял кусок козьего сыра, не спросив их разрешения, и не дожидаясь приглашения. Эти олухи продолжили молча жевать, делая вид, будто ничего не случилось. Перекусив, я улёгся спать под телегу. Утром я проснулся, как ни в чём не бывало: эти дураки, вместо того, чтобы забить меня палками пока я сплю, и бросить в лесу подыхать, пол утра сидели, и смиренно ожидали пока я проснусь, и продолжу с ними путешествие. Всю дорогу я ни о чём с ними не разговаривал. К вечеру, мы уже достигли Златоврата. Я спрыгнул с телеги и, без слов благодарности, даже не удостоив крестьян взглядом, подошёл к стражникам, несущим караул возле главных ворот. Когда я заявил им, что хочу вступить в дружину княгини Марии, они стали смеяться надо мной. Но вскоре пришёл их сотник – привёл часовых дня смены. Он отнёсся ко мне уже более серьёзно, и отвёл меня в барак, где содержались рекруты, претендующие на место в дружине. Я радовался, ожидая, что теперь меня будут обучать ратному делу, но ошибался. Вместо этого, нас заставляли драить барак, убирать дерьмо в конюшне, где содержались лошади дружинников. Я постоянно пререкался, отказывался работать, затевал драки с другими рекрутами. Это привело к тому, что на три дня пребывания в отряде рекрутов, два дня я сидел в яме наказаний. Остальные рекруты стали бояться меня, избегать. О моих проделках доложили воеводе рекрутского полка. Это был худосочный, высокомерный ублюдок, получивший своё место благодаря родственным связям в среде придворных. Готов поспорить, что сам он никогда не бывал в битвах, но исправно поучал всех, каким должен быть настоящий дружинник. И вот он решил показательно унизить меня при остальных рекрутах. Придя в наш барак, он долго орал на меня, оскорблял, угрожал расправой… Наконец, не на шутку распалившись, он влепил мне пощёчину, как какой-то трактирной шлюхе. Если бы он ударил меня кулаком, я бы ещё стерпел, но это… Схватив его за грудки, я со всей силы заехал ему лбом в нос. Несчастный доходяга лишился чувств, и осел на пол, истекая кровью. Тогда я выхватил меч, висящий на его поясе, и…