– Эй, вы, четверо! Выйдем во двор, нужно кое-что обсудить.
Едва последнее слово слетело с его языка, он развернулся, и немедля, но и без спешки, твёрдым шагом вышел из барака. Четверо «вождей» поднялись, и вальяжно направились к выходу, всем своим видом показывая остальным ополченцам, что делают новому командиру огромное одолжение. Младшие собратья провожали их взглядами, взволновано перешёптываясь.
Выйдя из помещения, и отойдя, вслед за Волибором на некоторое расстояние от барака, четвёрка авторитетных ополченцев встала перед своим новым командиром, демонстрируя вялую готовность внимать его словам. Волибор внимательно всмотрелся в каждое из этих лиц: они вовсе не впечатляли волевым видом, а вот пытливые, проницательные взгляды, говорили о присутствии некоторых аналитических способностей у их обладателей. Бывший тысячный отметил про себя, что даже в этой низшей социальной группе, находятся люди, способные манипулировать себе подобными. Правда, уровень их мотивов и чаяний, был низким и презренным, но сам факт наличия в кодле некой «подпольной администрации», с которой можно вести переговоры, был Волибору на руку. Этим он и занялся, закончив изучать колоритные портреты собеседников:
– Моей вины в том, что вам поручили это дело нет. Вам незачем относиться ко мне враждебно, ведь я так же как и вы, заинтересован в нашем скорейшем расставании. А случиться оно может, только в случае выполнения нами этого задания. Если же вы подымете бунт, а тем более убьёте меня, то с вами расправятся самым жестоким образом. Может я и в немилости у князя, и многие из его окружения были бы рады моей смерти от ваших рук, но спускать ополченцам убийство своего командира не станут: слишком дорога им общая дисциплина, тем более что вы – ополченцы – тоже ведь в любимчиках не ходите.
Четверо парламентёров переглянулись. Видно было, что «спелись» эти ребята неплохо: всего несколько выразительных взглядов, и только один из них ответил за всех, причём без предварительной договорённости:
– Мы-то всё понимаем… Но наши собратья, в большинстве своём, люди тёмные. Им всё равно, кого обвинять в своих бедах… С этим уж мы ничего поделать не сможем…
– А я думаю, что можете – жёстко отрезал Волибор – И к этому у вас собственный интерес имеется…
– Какой такой интерес? – спросил всё тот же ополченец, делая вид, будто больше удивлён, чем заинтересован.
– А такой интерес, что те разбои, которых нам перебить приказано, уже не один год обозы трусят. И не какие попало, а богатенькие, хорошо охраняемые. В таких обозах, можно хорошо разжиться деньгами и драгоценностями. Девать их в лесу некуда, а мёртвым оставлять всё равно жалко. Так что, уверен я, скопилось у них того добра, уже довольно много. Задача у нас – разбоев уничтожить, а на счёт казны их, никто мне никах указаний не давал, значить не знают о ней. Вот она то, вам интересом теперь и станет.
– Значит ты уверен, что ждать нападения они не будут? Но ведь дозоры они расставят в любом случае… – теперь ополченец уже не скрывал своей заинтересованности.
– В среде разбоев есть человек, занимающий среди них не последнее место. Я пленил его, когда часть их банды напала на наш обоз-ловушку. Он надеется вымолить себе прощение за прошлые грешки. Я велел ему навести оставшихся разбоев на большую медоварню, что в одном дне пути от Кременца. Так что, думаю, к тому времени, как мы до них доберёмся, они уже перепьются в хлам, и станут для нас лёгкой добычей.
Ополченцы снова переглянулись, и тот, которого изначально выдвинули на роль дипломата, задал самый важный вопрос:
– Как добычу делить будем?
– Сначала добудем, а потом делить будем… – отмахнулся от прямого ответа Волибор – В обиде не останетесь, мне много не надо.
– Думаю, командир, – подытожил парламентёр – Проблем с нашими людьми, у тебя больше не будет.
И ополченская элита в полном составе, вразвалочку, отправилась обратно в барак. Волибор некоторое время смотрел им в след, ощущая глубочайшее презрение к людям, с которыми только что окончил разговор. Его не интересовали их имена, их дальнейшие судьбы. Он вовсе не надеялся на то, что они будут честны с ним после разгрома разбоев. Бывший тысячный, даже был вполне уверен в обратном. Впрочем, и он не собирался быть честным с этим отребьем…
Тряхнув головой, отгоняя неприятные мысли, Волибор отправился на поиски Управляющего крепости. Благо тот был человеком далёким от придворных интриг, и вполне мог выделить один из гостевых покоев, не глядя на теперешнее положение Волибора. В любом случае, ночевать в бараке, уже изрядно пропитавшемся смрадом его новых подчинённых, бывший тысячный не собирался…
***
Батурий вернулся в свои покои поздно. Совет сильно затянулся, так как его участники никак не могли определиться с датой выступления на Радовеж. Если бы князь участвовал в этом обсуждении, то к решению пришли бы намного быстрее. Но он отрешился от происходящего, погрузившись в невесёлые думы. Он думал о Волиборе, который в его глазах просто остался рядовым дружинником, не использовав возможность войти в Высшее Общество, столь щедро предоставленную ему князем. Теперь Батурий корил себя за незрелую горячность в благодарности: этого лапотника, просто можно было осыпать деньгами, подарить небольшое поместье, и тот был бы счастлив, как дитя. А теперь, в свете последних событий, Батурий выглядел неблагодарным, держа в опале человека, некогда спасшего ему жизнь. Это казалось не совсем правильным, а Батурий любил, чтобы всё казалось правильным. Это и стало темой его душевных терзаний: подсознание подсказывало ему, что винить во всём только Волибора неверно, но, сколько князь не прокручивал в памяти перипетии неудачной карьеры бывшего тысячного, своевременно и так детально изложенные ему мудрыми советниками, никак не мог отыскать поводов для оправдания своего спасителя. Так совет закончился без его участия, хоть и в его присутствии.
Сейчас, вернувшись в свои покои, он был морально измотан. Снять напряжение – вот что ему было нужно!
– Князь пожелает чего-нибудь? – осторожно поинтересовался слуга, заглянувший следом.
– Позови Сбыславу, и можешь быть свободен – угрюмо ответил князь.
Слуга исчез за дверью, а мысли Батурия обратились к другой персоне: Сбыслава… Девчонка восемнадцати лет, крестьянская дочь. Батурий отметил её среди прислуги крепости сразу, как только она там оказалась. После казни жены, князь отношений с противоположным полом дальше «постельных» не развивал, он просто не искал в них ничего, кроме физиологического удовлетворения. Используемые для этих целей женщины, не слишком быстро, но всё же надоедали ему. Тогда наступало время смены партнёрши, о чём беспристрастно сообщалось «отставнице». Те, кто был посообразительнее, благодарили князя за прекрасное, счастливое время, проведённое в его обществе, и уверяли, что его желание – это закон, выражая полную покорность. Такие, получали холодную ответную благодарность, небольшое поместье, и некоторую сумму денег, в виде отступных. Но были и те, кто устраивал истерики с плачем и мольбами. Таких от князя выволакивали слуги, не особо с ними церемонясь, независимо от происхождения. Ни поместий, ни денег, таким «отставницам» не полагалось, как выражался сам князь: «За опаскуженное прощание, и неприятную по себе память». Так же, пару раз, в случаях с избалованными дочерьми из особо знатных родов, истерики носили уже гневный характер, с визгливыми требованиями, и маловразумительными угрозами и оскорблениями в адрес князя. Таких Батурий успокаивал лично: быстро, без сентиментальных уговоров, в результате чего несдержанная фаворитка навсегда прощалась не только с венценосным покровителем, но и с парой-тройкой зубов, или ровной переносицей.
Сбыслава чем-то выделялась среди всех избранниц князя. Чем – он и сам сказать не мог… Хоть и крестьянская дочь, но её лицо от природы было очень красиво, а стройная фигура, не была с детства испорчена лошадиной работой по хозяйству… Лелеяли, видать, родители. Но дело было не в этом: мало ли в придворной среде смазливых охотниц (да и охотников), на сердца могучих покровителей? Какое-то неуловимое влечение, непонятное уму человеческому…
Скрипнула дверь, и в покои проскользнула изящная фигурка. Пышные, чёрные волосы, собранные в толстую косу, томный взгляд, правильные черты лица… Ещё так молода, а уже знает своё дело: едва заметное движение плечом на ходу, и вышитая рубашка, с более откровенным, чем обычно, вырезом, слетает с этого же плеча, оголяя его, заставляя девушку смущённо залиться краской.
– Великий князь хотел меня видеть? – кротко спросила она, глядя из-под длинных ресниц, и соблазняюще поддувая губки.
Батурий видел всё это уже много раз, знал все её трюки. Он с уважением отмечал весь профессионализм, с которым они были исполнены, но интересовало его нечто другое, нежили некое соблазнительное театральное действо. Не ответив, князь взял Сбыславу одной рукой за шею, вовсе не стараясь сделать ей больно, и повёл к широкой, роскошной кровати. Бросив девушку на постель, он сорвал с неё одежду, спустил с себя штаны, и сразу перешёл непосредственно к делу. Это не было одним из страстных овладений вожделенной избранницей, так возбуждающих подавляющее большинство женщин, ибо опытный столяр более страстно обрабатывает заготовку, нежили князь раздевал свою фаворитку. Это было холодным, деловитым удовлетворением природных потребностей особью мужского пола с серьёзным социальным положением. Тем не менее, Сбыслава извивалась и страстно стонала под ним, то и дело впиваясь ноготочками в беспокойные княжьи ягодницы. Она так искусно делала вид, будто всё происходящее невероятно сильно возбуждало её, и даже блаженно закрыла глаза. Её игра, могла бы убедить кого угодно… но только не Батурия. Он смотрел, не отрываясь от своего дела, как она извивается, стонет, покусывает свои красивые губы… На что она надеется?! Неужто действительно мечтает стать княжной? Нет, больше князь не станет приближать к себе простолюдинов… Батурий вдруг ощутил, как ему надоели эти лживые, безмолвные комплименты его «постельным талантам»… Кого хочет обмануть эта соплячка?! У князя появилось желание, взять Сбыславу за горло так крепко, чтобы напрочь лишить её лёгкие доступа кислорода, и продолжать соитие, глядя как медленно отходит кровь от её щёк, как синеют губы… И если бы конечная секундная дрожь по всему его телу, совпала с последним в её жизни сипом… Князь представил себя, обмякшего после сладостного мгновения, ради которого всё затевалось, а под ним лежит она, мёртвым взглядом стеклянных глаз уставившись в потолок… Эти мысли вовсе не показались Батурию неприемлемыми, они даже не показались ему странными. Он всерьёз допускал, что когда-нибудь, что-то подобное попробует…
***
Через два дня, дружина Батурия выступила на Радовеж, и Волибор, со своими новыми соратниками, стал небольшим лагерем, прямо у тракта, ведущего к главным воротам Кременца, отойдя всего метров двести от крепости. Крепость покинули вовремя, так как стражники всё больше раздражались соседством неопрятных во всех отношениях ополченцев. То, что им пришлось из-за этих голодранцев ещё и серьёзно потесниться, тоже было весомым усугубляющим фактором, и раздражение, вскоре грозило перерасти в потасовки, в которых новым подопечным Волибора, ничего хорошего не светило.
С каждым днём в сознании Волибора росла тревога: что если он ожидает здесь Предрага напрасно?! Если тот, с остатками банды затерялся в лесах?.. Или в его чудесное спасение не поверили и убили?.. Тогда на милость Батурия рассчитывать бессмысленно…
глава 9
Предраг вёл «воинство» не очень уверенно, особенно последние несколько дней, но к счастью для разбоев им на глаза случайно попался один из «лесников», которого им с некоторым трудом удалось изловить. Лесниками называли крестьян, которым надоело задарма гнуть спину на жадных господ. Такие, бросив всё, бежали в леса и жили там отшельниками за счёт птицеловства, рыбалки, охоты и собирательства. Подобные индивиды через некоторое время полностью дичали, в большинстве случаев теряя даже способность разговаривать. Разбоям повезло, так как их «улов», одетый только в бесформенную накидку собственного производства из плохо выделанных шкур, ещё не совсем утерял способность общаться с себе подобными. Получив ощутимую порцию пинков и оплеух, за проворность при попытке к бегству, лесник коряво поинтересовался, чем может быть полезен «достойным мужам». Выяснилось, что он отлично знает, где находится нужная разбоям медоварня, так как неоднократно лакомился мёдом на прилегающей к ней пасеке. Так же лесник пожаловался, что неоднократно был искусан как пчёлами, собирающими мёд, так и собаками, охраняющими пасеку, в доказательство чему демонстрировал ухохатывающимся разбоям шрамы от клыков на ляжках и заднице. Не смотря на клятвенные заверения одичавшего медолюба будто бегать от разбоев он больше не собирается, ему таки крепко связали руки за спиной, а на шею набросили петлю-поводок. Несколько лучших охотников разбойного воинства, взяв с собой диковинного провожатого, отправились на разведку, а остальные разбили небольшой лагерь, дабы как следует подготовиться к предстоящему налёту.
Обоз разбоев был достаточно грузным. Горана больше не было, нужда в определённом месте размещения лагеря отпала. Оставшиеся без дела голуби, были съедены разбоями, причём вовсе не от недостатка в припасах, а исключительно ввиду кулинарного любопытства чумазых гурманов, которые, впрочем, в итоге были разочарованы данным опытом. Теперь приходилось тягать с собой казну, и несколько возов с откровенным хламом, с которым «на всякий случай» не захотели расставаться наиболее «хозяйственные» представители воинства. Эта обуза серьёзно снижала скорость передвижения разбойного отряда. Предраг решил, что воинство, как только вернутся разведчики, пойдёт к цели с максимальной скоростью, а несколько человек, вполне смогут повести телеги в указанном направлении самостоятельно. Те, кто был назначен остаться «на телегах», втихаря радовались, не безосновательно рассчитывая, что к тому времени, когда они доберутся, бой уже будет окончен, и они попадут на самый разгар грабежа, успев чем-нибудь разжиться, не рискуя при этом жизнью.
Большинство разбоев готовилось к налёту, пытаясь скрыть переживаемые в душе опасения под маской залихватской бравады. Тут и там слышались громкие заявления о собственной неустрашимости, безумной силе и сотнях поверженных ранее врагов. Но от опытного взгляда не могли скрыться нервные движения рук этих хвастунов, то в десятый раз поправляющих в сапоге нож, и так уже находящийся в оптимальном положении, то без конца затягивающие, попускающие пояс, не в силах излишне возбуждённым сознанием отыскать зону комфорта, и тому подобное. Духовлад легко угадывал неуверенность в собственных силах, скрывающуюся за подобной спорадической деятельностью. Он давно сделал для себя вывод: чем беспокойнее руки, тем меньше человек верит в свои же слова. У самого Духовлада, подготовка не занимала много времени. Внешне он был вполне спокоен, не допуская в сознание сомнений. Это было главным заветом в учении Военега: только дай перед боем малейшему сомнению возможность закрепиться среди своих мыслей, и оно мгновенно перерастёт в губительный страх, сковывающий руки и ноги в битве, где только лёгкость и расслабленность могут привести тебя к победе! Поэтому, ранее перед схватками на арене, а теперь перед налётами, молодой боец очищал своё сознание от мыслей, связанных с предстоящим боем. Он разглядывал облака на небе, подчёркнутые плавно качающимся контуром крон деревьев, плотной стеной окружавшей поляну, на которой расположились разбои. Это приносило умиротворение в его душу, способность спокойно, без суетных переживаний, ждать грядущее испытание. В такие минуты, он со снисходительной улыбкой на устах, думал о людях, пытающихся подчинить свою жизнь бесконечной череде расчётов, большинство из которых растираются в порошок непредсказуемостью Бытия. Духовлад был уверен, что расслабленное сознание, способное мгновенно отреагировать на любое развитие событий, так как не отягощено ОЖИДАНИЕМ, в бою предпочтительнее, нежели прозорливый ум, просчитавший сто вариантов… Ибо Судьбе ничего не стоит предложить сто первый.