Матушкин день, или В поисках утраченного прошлого - Кушарский Станислав Ефимович 3 стр.


− Вот, значит, как… Прилетел камушек… − шептал Юрий Данилыч. Потом свой вещмешок развязал, достал флягу, хорошо из неё отхлебнул, предложил Сереге. Тот отказался.

− С перегаром меня сразу на губу отправят, − оправдывался парень. − Извините…

Дед ещё раз отхлебнул.

− Ну вот, парень, ты мне рассказал свое, теперь я тебе кое-что расскажу! Только не подумай, что я для тебя сказку сочиняю. Стар я для сказок…

Рассказ Юрия Данилыча. Начало.

Говорил я, что призвали меня под самый конец войны. Так что повезло мне, можно сказать.

Отец мой, что был на нашем заводе начальником цеха, не хотел меня отпускать, как я потом узнал, но вынужден был. Сам понимаешь, что бы сказали, если бы я остался в тылу? Всех прочих парней берут, а сына начцеха, значит, на бронь? Нет, так тогда нельзя было.

Вот, и у Сталина даже оба сына воевали. И у Микояна, и у Хрущева, недоброй памяти.

Но так просто отец меня не отпустил. Сам встретился с военкомом, потом с тем офицером, что за нами приехал, поговорил с ними обоими, дал каждому, что полагалось. И стал я при штабе полка писарем. Почерк у меня очень красивый! Впрочем, там я не задержался. Капитан Воропаев, особист наш, меня к себе забрал. Адъютантом, значит.

Тогда я очень доволен был! Народ в окопах, под пулями, в грязи, вшей кормит, а я в теплом доме ночую, при начальстве. Это сейчас мне стыдно до слез, а тогда я очень радовался. За полгода сержантом стал!

Если помнишь, в сорок четвертом мы всю нашу землю освободили, и пошли немца в Европе громить. Пленных было − не счесть!

С немцами, казалось бы, всё было ясно. После проверки зеленых, то есть солдат, − в тыл, на стройки, чтобы восстанавливали всё. С чёрными, которые наших убивали, мы поступали, как говорится, по законам военного времени. С кем сами не могли разобраться, отправляли наверх, фронтовой контрразведке. СМЕРШ6 − слышал такое слово? Вот это мы и были…

Но как разобраться, кто из них кто? Вот ты, наверное, фильм про Штирлица смотрел. Там все немцы такие красивые, в черной форме! Только брехня всё это! У гестапо, например, вообще единой формы не было, они больше по гражданке ходили. И встретили мы их только в Польше! Потому что Польша − это уже был Рейх. Генерал-губернаторство! А на оккупированных землях Советского Союза гестапо и вовсе не было. Все те ужасы, про которые вам рассказывали, на нашей земле творили совсем другие немцы − полевая жандармерия и СД, их служба безопасности, которые входили в состав Вермахта. А форму с самого начала войны эти сволочи носили ту же, что и простые вояки. Серо-зеленую, "фельдграу" по-немецки. Только нашивки и позволяли определить, кто есть кто. А нашивку ведь можно и сорвать по-быстрому. Перед тем, как в плен сдасться…

Были ещё и эсэсовцы! Там вообще непонятно, одни вроде как полицаи, другие солдаты простые. Танкисты, пехотинцы, артиллеристы. Форма у всех одинаковая. Как тут понять, кто из них воевал, а кто партизан вешал?

Но и у нас, и уж тем более во фронтовом СМЕРШе тоже не дураки служили. По глазам, по словам, по рукам могли определить, кто и что делал. А лучше всего "наши" помогали…

Хотя какие они были наши… Немцы их называли "хиви". В переводе "добровольный помощник". Конечно, не все они числились в полиции, но для нас это уже и неважно было. Потому что все они, гады, немцам за кусок хлеба служили! И кусок этот на совесть отрабатывали… Даже я, хоть и штабной, такого насмотрелся и наслушался, что и говорить тебе не стану.

И понятно, что таким предателям, кроме пули в затылок, ничего не светило. Они это, кстати, прекрасно понимали. Чтоб жить, всё нам рассказывали. Ведут такого вдоль строя пленных немцев, а он с радостью своих бывших начальников показывает!

Правда, вину с них за это снимать никто не собирался. И наказание было, как положено. Правда, не всем. Многие из таких вместо заслуженной кары отделались лагерями. И скажу честно, по-моему, зря их пожалели…

Впрочем, много было таких, которых ни при каких обстоятельствах нельзя было прощать!

И когда, наконец, вернулась к советским людям родная власть, суровая, но справедливая, народу, конечно, следовало показать, что возмездие врагу неотвратимо. Ярко показать! Весомо, грубо, зримо, как у поэта сказано… Потому приняли решение вешать предателей так же, как они вешали партизан, коммунистов и прочих. При большом стечении народа. Да ещё и снять всё для хроники.

Вот с этого-то жуткого места и начинается всё!

…Было дело в Западной Белоруссии, в захудалом местечке, где нашлись ещё какие-то жители. Это, кстати, большая редкость была. Потому что во многих тамошних деревнях людей вообще не осталось. Полицаи с жандармами там хорошо поработали…

Вешали в тот день четверых. Двух хохлов, с Западной Украины, которые Гитлеру присягнули, и двух немцев из СД, офицера и фельдфебеля. Ну, это типа прапорщика что-то.

Поставили их на грузовики, что подогнали под виселицу, завязали узлы на шеях. Капитан Воропаев речь сказал. Вот, говорит, пришла пора воздать фашистским извергам за злодеяния. За всех и за вся, короче…

Народ, кстати, особо не радовался. Не любят русские люди на смерть смотреть. Насмотрелись уже. Сверх всякой меры! Только их согласия не требовалось. Велено привести всех, кто в деревне остался − привели.

Тем более, что ещё и кинохроника здесь. Приехал к нам оператор из штаба фронта. Аппарат у него хороший, трофейный. Всё снимает!

Сперва товарища Воропаева. Тот высокий, красивый, форма на нем как влитая. Сапоги блестят, портупея блестит! Богатырь!

Потом местных. Их пришлось издали снимать, потому что многие бабы слезу пустили. Может, кого из своих вспомнили, а, может, и немцев пожалели. Что и говорить, непонятный народ эти бабы!

Ну и напоследок стал он снимать немцев с полицаями.

А тут и товарищ Воропаев свою речь закончил. Приговор, мол, привести в исполнение.

И уже поднял руку, чтобы грузовики тронулись. Только вдруг слышу я крик:

− Стойте!

Все повернулись. А это оператор наш кричит! Пленка у него порвалась! Надо поправить, а то самое важное пропадет для истории.

Товарищ Воропаев аж побелел от бешенства.

− Живее, Круглов!

А я на немцев смотрю. Хохлы сжались, напряглись. Офицер стоит, как ни в чем не бывало, вроде даже ухмыляется. Были у немцев такие, вроде как из древних каких-то родов. Всех презирали, кроме фюрера своего. И смерти не боялись. А фельдфебель…

Тот всё на оператора смотрит. И вдруг как крикнет:

− Круглов? Павел Круглов?

Оператор глаза поднял. Он ведь не понял ещё, кто с ним говорит.

− Я Павел Круглов! − отвечает.

− Павел Лаврентьевич? Деревня Тихая Беловодского уезда?

Тут-то он и посмотрел на виселицу. Только не стал отвечать.

− Ну, здравствуй, брат, − говорит фельдфебель. − Вот и свиделись! Ты хоть похорони меня…

Товарищ Воропаев тогда быстро рукой махнул. Поехали грузовики, закачались в петлях тела. А оператор так и стоит с катушкой в руках…

В общем, завели мы оператора в первую же целую хату, и по горячим следам капитан Воропаев начал допрос. Как, мол, так вышло, что фельдфебель Петер Кугель, палач советского народа, махровый фашист, на чистом русском языке называет своим братом орденоносца Круглова, лейтенанта Рабоче-Крестьянской Красной Армии?

Ответил Круглов, что не понимает сам, что был у него на самом деле брат Петр, только погиб он очень давно, ещё в империалистическую, в тысяча девятьсот шестнадцатом. И о том написали его отцу письмо, прочитав которое отец так опечалился, что помер в одночасье.

− Так-так… Петр-Петер… Кугель-Круглов7… Тысяча восемьсот девяносто пятого года рождения… − задумчиво сказал Воропаев. − Вот значит как… А ты тогда кто? Может быть, тоже Кугель? Пауль, наверное?

Тяжело вздохнул оператор.

− У меня к вам, гражданин капитан, одна просьба. Дайте мне его похоронить. Просто в землю закопать! Посмотрю хоть на него перед тем вблизи, пусть и на мертвого. А потом я вам всё подпишу, слово офицера даю. Я всё-таки ещё пока офицер…

Уж и не знаю, что за блажь напала тогда на Воропаева. Суровый был мужик, решительный. Только почему-то сразу согласился.

Могилу Воропаев велел копать возле кладбища, сразу за его оградой. Сам Круглов туда и отнес фельдфебеля, уложил вниз, и стоит рядом.

− Что еще? − спросил Воропаев. − Зарывать не хочешь?

− Так я думал… Что вы меня к нему…

Тут Воропаев не сдержался.

− Ты за кого меня принимаешь, сволочь? Я коммунист! И ты пока тоже коммунист! Всё по закону должно быть!

Пожал плечами Круглов, зарыл могилу. Я ещё хорошо запомнил, что он в землю горсть желудей бросил. Я тогда не понял, зачем.

А ближе к вечеру поехали мы в штаб фронта. По месту службы Круглова, продолжать расследование.

Воропаев с Кругловым сели в кабину к водителю. А я с конвойными в кузове ехал. Мне Воропаев велел кинокамеру держать. "Смотри, − сказал, − разобьешь − под трибунал отдам!" И засмеялся. Не понял я, шутит он или нет. Шутил он вообще-то очень редко…

Только не доехали мы… Так и не понял я, то ли на мину наскочили, то ли шальной снаряд прилетел. Помню взрыв, потом я лечу куда-то и падаю. И темнота.

…Очнулся я нескоро, уже ночь была. Луна показалась. Себя ощупал, вроде всё цело, только в голове шумит. Повезло мне, думаю.

Пошёл я смотреть, может, кому помощь нужна. Только не надо, похоже, было никому помощи. Все полегли! Воропаев, водитель, Круглов, оба конвойных. Все мертвые.

Кинокамеру кругловскую нашел… Вся она в осколках была! Потому и повезло мне, что она передо мной лежала. Всё, что мне предназначалось, ушло в эту камеру. Спасло меня крепкое немецкое железо…

В общем, сел я тогда возле дороги и задумался. Вдруг стон слышу! "Кто же из них?" − думаю.

Оказалось, Круглов. Пришел в себя, но только, чтобы умереть. Минут на двадцать ему жизни оставалось. И за эти двадцать минут рассказал он мне такое, что вся моя жизнь перевернулась с ног на голову!

…Прежде всего взял он с меня обещание, что когда умрет, я его похороню. И на могиле его посажу дубок молодой, а если не найдется такого рядом, то хоть горсть желудей на холмик брошу. Что потом, если жив буду, приеду к нему на могилку, и проверю, растет ли дуб. И если нет, то посажу другой.

А я и спросил: "Зачем тебе?" И рассказал он мне вот что.

…С детства сказывали ему, что где-то между Мологой и Волгой, в каких-то непролазных болотах стоит деревня. Кто из людей в ней живет, никто не знает. Может, она и вовсе пустая. В ней церковь особая, в которой живет какая-то Матушка. Видеть её можно, только если сама она решит тебе открыться. И открывается она далеко не каждому! Но уж если придет к тебе и попросит чего, так в лепешку разбейся, но сделай. И будет тебе за это от неё великая награда. Только он всегда был уверен, что это всё сказки древние.

Потом рассказал, что давно, ещё до войны, колесил он с кинопередвижкой8 по тем лесам. Служил он тогда в Ленфильме, кинооператором. Вот их с другом и послали в те края командировку, по деревням проехать, показать крестьянам новый фильм. Ты, наверно, и сам видел его. "Волга-Волга" называется.

Карту они в какой-то деревне забыли. Да и проку в ней, по совести, никакого не было! Старая была карта, еще царских времён. К тому же вовсю уже шла Стройка… Именно так, с большой буквы! Строили советские люди под мудрым руководством товарища Сталина плотину через Волгу, создавали рукотворное море, Рыбинское Водохранилище. Уже ясно было, что многие деревни под воду уйдут. Да и города! Беловодск, Молога… Леса, поля, монастыри… Кое-кто свои дома уже разбирал, чтобы на новых местах заново строить. Кто-то надеялся, что пронесёт… Вот партия и послала Круглова с его товарищем показать по деревням кино, чтобы люди немного отвлеклись, повеселились, одним словом.

Только людям, понятно, было не до веселья. Слухи гуляли, один страшнее другого. Говорили люди, что вся их земля теперь под воду уйдет. Что чуть ли не новый потоп будет! Так что кино веселое совсем не помогало! Скорее наоборот… Часто в новом селе председатель Круглову с напарником так и говорил, уезжайте, мол, отсюда, чтобы народ почем зря не собирался. А то придут на площадь вроде кино смотреть, а потом еще буянить начнут. Пусть уж лучше по домам сидят…

Так вот приехали они в одну деревню большую, да и уехали несолоно хлебавши. Нашли лесную дорожку и двинулись по ней наудачу, полагая, что куда-нибудь приедут. И приехали.

…Небольшая деревня, но очень ухоженная. Избушки, как в сказке, ладные, высокие, с резьбой на окнах. Улочка подметенная, деревянная церковь на площади. Только замок на её дверях висит. Ну, сейчас все церкви закрытые стоят.

И никого! В домах пусто, собаки не лают, петухи не поют. Жутковатая деревня, одним словом.

Вдруг, откуда ни возьмись, кот! Огромный, рыжий с белым. И сразу видно, ручной, об ноги трется, мурлычет.

"Ну что, кот ученый, хозяин-то у тебя есть?" − спросили в шутку.

Кот и привел их к старой, покосившейся избе. Вышел из неё старик с бородой.

"Ну что, дед, хочешь кино посмотреть?"

"Хочу! − каким-то неожиданно молодым голосом ответил тот. − Сто лет кино не видел!"

И дает рубль. Обычный советский рубль!

Отсчитали деду сдачу, и пошли настраивать свою технику. Думали, что он сельчан приведет. А только кроме него, никто и не пришел! Хотели уже сворачиваться, но дед вдруг воспротивился. Деньги, говорит, взяли у меня? Взяли. Значит, крутите кино.

Ну, прокрутили. Когда же закончили крутить, смотрят, что подле деда женщина стоит, с котом на руках. Тем самым.

"Хорошее кино у вас, детушки, − говорит. − Веселое. Только не время вам веселиться. Много горя ждёт вас! И прочих всех… Так что смотрите, крови невинной не проливайте. Иначе не приму вас!"

Тут Круглов и спросил невпопад: вы, гражданка, будущее, стало быть, видите. А прошлое можете? Брат мой где погиб, можете мне сказать?

"Жив твой Петруша, − ответила женщина. − Ещё встретишь его. Он тебя попросит кое о чем, так ты уж уважь его, не отказывай!"

Он ещё что-то хотел спросить, да не решился. Потому что внезапно понял, с кем говорит.

Сказки детские вспомнил! Как мать ему рассказывала, что Матушка эта вроде как святая. Только может даже и больше, чем святая. И про то, что раньше почитали люди Матушку так же, как и Христа.

А может, и более… Потому как Христос далеко, а Матушка рядом. Да ещё потому, что когда какой добрый человек помирает, то Матушка на его могилке дубок сажает. И пока растет тот дубок, человек вроде как в нем живет. В ад не попадает!

Только как себя вести, если повстречаешь Матушку, в тех сказках не сказывали. Так что застыл он столбом, пока друг с аппаратом возился.

А та аж засмеялась: "Никак напугались чего, ребята? Не бойтесь, не обижу я вас. За то, что повеселили нас, спасибо. Хорошее кино привезли! Я бы ещё разок посмотрела. Но это уж в следующий раз давайте. А коли сами не сможете, кого другого пришлите. Я ждать буду!"

И пропала. И дед отчего-то разрыдался, ушел.

Вроде бы стояла она только что тут, а уж и нет никого! Куда делась − непонятно. Только кот сидит, нализывается. Ну, у кота же не спросишь.

Уехали они. В других деревнях кино показывать. Хотели сперва местных расспросить, да не стали. Время такое было, сам знаешь, за лишние вопросы можно было и голову потерять. А скоро он и позабыл про всё, что видел и слышал в той пустой деревне.

А тут, говорит, как брата встретил, всё вспомнил! И просьбу брата выполнил, как велено было.

В общем, бредит бедняга, подумал я. Вдруг он сказал мне: "Пришла всё-таки!" И смотрит куда-то в сторону. Я оглянулся − никого. Кто, спрашиваю, пришел?

Назад Дальше