Как и к книгам, мы с большим разбором относились к постановкам, на которые дети ходили в театр. Бывали они там нечасто: два-три раза в год. Вряд ли многим больше они бывали в кино. Дети редко ходили «в гости». Мы предпочитали детей наших друзей приглашать к себе.
Каждое лето дети проводили на даче или в деревне под Москвой. Здесь Колюша много времени посвящал деревенским малышам: он любил играть с ними, катал их на своем велосипеде, забавлял и т. д.
Колюша всегда был активным участником всех традиционных обычаев нашей семьи. Зимой, обычно 7 или 8 января, у нас торжественно справлялась Рождественская елка. Она была у нас неизменно и в те годы, когда это считалось предосудительным. На этот вечер нами приглашалась многочисленная детвора из круга наших друзей и знакомых. На елке Колюша (как и другие из наших детей) выступал с декламацией стихов, обычно на рождественские темы.
Насколько было возможно, в семье отмечались большие церковные праздники, в согласии с традициями русского народа. На Пасху дети сами красили яйца, на Благовещенье выпускали на волю из клеток птичек, на Троицу украшали комнаты березками и цветами и т. п.
«Дети жили дружно и ссорились редко». Сережа, Наташа, Коля
Дети жили дружно и ссорились редко. Когда же это случалось, то дело нами внимательно разбиралось и виновный должен был непременно просить прощения у обиженного. Мы вообще прилагали усилия к тому, чтобы такие слова, как «прости», «спасибо» и «пожалуйста», сходили как можно легче и чаще с детского языка. Примирение детей заканчивалось всегда обязательным для них взаимным поцелуем. Категорически запрещены были детям какие бы то ни было бранные слова. Я не помню случая, чтобы кто-либо из детей когда-либо произнес слово «дурак». В их детском лексиконе разрешалось не более чем слово «чудак».
Особая нежность в отношениях была между Колюшей и Наташей. Когда Колюша пришел в первый раз из школы, мама спросила его:
– Ну, что ты делал в школе?
– Бегал по коридорам и смотрел на девочек.
– Ну, что же, понравились ли они тебе?
– Нет, мамочка, я не нашел там лучше нашей Наташи.
В школе тогда поили детей чаем с конфетами. Последние Колюша приносил домой и оделял ими Наташу и Сережу. На вопрос мамы: «Почему ты не ешь их сам?» – восьмилетний Колюша отвечал: «Надо же и малышей побаловать».
Часто игры детей принимали общий характер: так, когда в Москве проводилась паспортизация, всем Наташиным куклам и Сережиным зверям Колюша написал «паспорта». При этом внимательно разбиралось, какие у кукол и зверей были «дедушки» и «бабушки», подозрительные куклы и звери паспортов не получали, а отправлялись под кровати, безногие и калеки получали бессрочные паспорта и т. п.
В доме мы никогда не имели игральных карт. Детям внушалось к ним брезгливое и боязливое отношение, как к предмету, от которого в мире было много зла. Дети хорошо помнили мои рассказы о том, как знакомые мне люди кончали самоубийством из-за карточных долгов.
Я не могу сказать, чтобы мальчиком Колюша проявлял какое-то особое усердие к религии, но он всегда охотно слушал духовное чтение по вечерам и не скучал от длинных молитвенных правил. На эти правила (вечерние и утренние) семья становилась вместе, и молитвы читались поочередно кем-либо из детей.
Как и другие из наших детей, Колюша перед праздниками ходил ко всенощной и утром к Литургии, причащаясь обычно не реже одного раза в месяц. Но если в детстве он делал все это из послушания (хотя и охотно), то юношей он глубоко стал понимать секрет успеха во всех жизненных делах и стал усиленно молиться и искать помощи у Бога, когда в этом чувствовал нужду. Больше всего он любил читать акафист своему Ангелу – Святителю Николаю – и знал его наизусть. Как правило, он прочитывал его перед каждым из своих экзаменов. К молитве он относился очень серьезно: между прочим, он не допускал небрежности в одежде, когда стоял на молитве.
Колюша с папой
Будучи юношей, когда его звали молиться, он надевал на себя обувь, пояс и приводил в порядок свой костюм. Из повседневных молитв Колюшиному сердцу особо близки были «Царю Небесный» и кондак Богородице «Взбранной Воеводе победительная…». Он никогда не уходил с праздничного всенощного бдения, не выслушав этого песнопения, которое он называл «гимном Богоматери». Он не любил вычурного хорового пения и очень ценил общее пение, всею церковью.
Когда мне было сорок семь лет, я захворал скарлатиной и был отвезен в больницу. По своей инициативе дети с этого дня стали читать акафисты. Они читали по очереди каждый день один из акафистов – Святителю Николаю, целителю Пантелеймону, преподобному Сергию и преподобному Серафиму, в дополнение к вечернему правилу. Последнее занимало двенадцать – пятнадцать минут, затем требовалось около двадцати минут для акафиста. Таким образом, вечерняя молитва стала занимать ежедневно не менее получаса. Когда я стал поправляться, а с молитвой запаздывали или все были очень усталыми, то возбуждался вопрос о сокращении правила. В этих случаях Колюша всегда протестовал и требовал точного выполнения взятого на себя обязательства. И чтение акафистов прекратилось лишь с того вечера, когда я был снова дома. Так было прочтено около сорока акафистов.
Колюша всегда исполнял все просьбы и старался услужить каждому, в чем только мог. Мама его вспоминает такой случай из времени, когда он был в старших классах школы. «Нас убедительно просили одни знакомые (не очень к нам близкие) посетить их. Я не сочла возможным отказаться. Но когда стала собираться идти к ним, меня не захотели сопровождать туда ни муж, ни дочь. Видя мое огорчение, Колюша сразу согласился идти со мной. Он сам выгладил брюки, надел чистую рубашку и вычистил ботинки. Его поведение в гостях удивило меня. Он так мило и любезно держал себя в гостях, что хозяйка сказала мне наедине при прощании:
– Как хорошо он воспитан, какая прекрасная у него душа – он просто весь светится…
Дома, когда я похвалила его поведение в гостях, он сказал мне:
– Вот видишь, мамочка, ведь я умею себя вести. Не думай, что я не воспитан, я все понимаю и не осрамлюсь».
Были ли недостатки у Колюши? Конечно, были. Мальчиком он работал с усердием и любовью, когда дело его интересовало. Когда этого не было, нужно было несколько побуждать его оставить игры и приступить к занятиям. Бывало также, что он забывал исполнять поручения и иногда был излишне болтлив. При живости характера он иногда бывал нетерпелив. Так, он всегда выражал недовольство горячими блюдами. Как-то раз, сидя за обедом, он стукнул кулаком по столу и воскликнул, делая ударение на первом слове: «Опять каша горячая!» За это ему, конечно, досталось. С тех пор над ним часто подшучивали, когда кушанье нельзя было есть сразу: «Что, Колюша, опять каша горячая?» В другой раз ему сильно досталось за стеклянный шприц, который он сломал, побежав с ним за забежавшей в квартиру чужой кошкой, чтобы полить ее водой из шприца. Но я не помню за ним ни одного случая злобы, сухости или черствости сердца, невнимания к нужде ближних или знакомых. Я замечал в нем иногда и чувство гнева, но это было лишь в тех случаях, когда он видел несправедливость или обиду кого-либо из близких.
Когда случалось делать ему замечание за излишнюю резвость или забывчивость, то обычно Колюша сразу же просил прощения и молчал, когда слушал выговор. Я помню случай, когда в запальчивости я назвал его обидным именем за неисполнение какого-то поручения. Почувствовав затем свою несправедливость, я сказал ему:
– Колюша, я сожалею, что назвал тебя так обидно.
– Не беспокойся, папочка, – ответил он и посмотрел на меня таким ясным взором, в котором я мог прочесть полное примирение души: его любовь покрывала всегда все обиды и не позволяла гнездиться в сердце злопамятности.
Была еще одна черта, типичная для характера Колюши в юности. Это презрительное отношение к деньгам. Тщательный и аккуратный в работе, по отношению к деньгам Колюша проявлял какую-то подчеркнутую небрежность. Когда он брал на расходы деньги, он рассовывал их по карманам, и там они превращались в грязные комочки, которые вылетали с носовым платком или вытряхивались при ревизии карманов перед стиркою брюк. «Вот барахло-то», – говорил Колюша, когда смотрел на это неожиданно для него появившееся неприглядное содержание его карманов. Я укорял его за эту небрежность, но не мог привить ему уважение к деньгам. Следует заметить, что подобная небрежность являлась следствием основной черты его характера – пренебрежения материальными ценностями. Они никогда не занимали его сердца и его внимания, и с чем ему не приходилось бороться в себе, так это со «сребролюбием» в широком понимании этого слова.
Та же черта характера проявлялась у него и в отношении сладостей, которые он, будучи мальчиком, получал в день своего Ангела, на большие праздники и т. п. Он всегда щедро угощал ими близких и не умел беречь их. Зная свою слабость невоздержания при избытке сладостей, он часто отдавал их сестре с просьбой: «Спрячь, Тяпик, а то я все съем».
Никогда в Колюше нельзя было заметить хотя бы оттенка лукавства, лжи или лицемерия. Прямота, искренность и абсолютная правдивость были его отличительными чертами.
Колюша живо воспринимал жизнь и сильно реагировал на ее явления. Наташа помнит такой случай из их детской жизни. Когда дети стали подрастать, решили для порядка разделить между ними их детскую библиотеку. Некоторые книги делили по жребию. Из числа разыгранных книг «Последние дни Помпеи» достались Сереже, а «На заре христианства» – Наташе. Эти книги очень ценил Колюша, и Наташа заметила его огорчение. Она решила уступить Колюше свою книгу и уговорила то же сделать со своею и Сережу. Когда Колюше было это сказано, он так был рад, что бросился целовать и брата, и сестру.
В другом случае – по окончании седьмого класса школы – ему подарили фотоаппарат. На следующий день после получения подарка он так рассказал о своем пробуждении в это утро. «Просыпаюсь я и задаю себе вопрос – кто я? Соображаю и вспоминаю… я владелец фотографического аппарата!..» Так ярко переживало горячее сердце Колюши события детской и юношеской жизни.
Когда Колюша стал юношей, мы прозвали его «нашим соловушкой» за его веселость и жизнерадостность. Он как бы летал над землей, не замечал ее тягостей, не зная ни горя, ни больших забот, ни тяжелых болезней. Господь хранил его от всего этого до последнего года его жизни.
Колюша обычно был душой детских игр. Никто так быстро не бегал и не «выручал» так искусно, как он. Здесь, как и во всей его жизни, сказывалась горячность его натуры, его свойство вкладывать все свое сердце и отдавать всю свою энергию в то дело (или в детстве – в игру), которым он занимался. После него остался среди прочего «Учебник для игры в слова», составленный им, когда ему было двенадцать лет. «Учебник» написан очень обстоятельно: в отдельной книжечке, печатными буквами, с детальными объяснениями правил игры, примерами, пояснениями и т. п.
Когда он окончил среднюю школу, в нем сохранялись еще в значительной степени детские интересы. Так, например, он с увлечением играл с товарищами и братом Сережей (который был на четыре года моложе его) в различные детские игры. Они устанавливали на одном конце комнаты множество самодельных танков (из картона и бумаги), аэропланов, пушек, шахматных фигур и т. п., в другом они помещались сами и из резиновых рогаток бумажными пулями расстреливали «неприятельскую технику», приходя в восторг от удачных выстрелов. «Ах ты, студент, студент!» – шутила мама, глядя на играющего с увлечением сына.
Колюша хорошо играл в шахматы, но никогда не увлекался ими. Он был очень подвижен, любил сыграть на пианино веселый «вальсишко». Он очень любил Ростана, а пьесу «Сирано де Бержерак» знал чуть ли не наизусть.
Мне вспоминаются его две любимые поговорки, которые хорошо отвечали его характеру этого времени. Когда случалось что-либо не совсем для него приятное и ему рассказывали о том, то он отвечал шутливо: «Ну и пусть». Это гармонировало с его всегдашней покорностью Провидению и легкостью отношения к неприятностям жизни. Когда же ему сообщали что-либо приятное, он восклицал: «А я и рад!»
«Колюша хорошо играл в шахматы…»
Своих брата и сестру он любил называть шутливыми именами: «Мосинька», «Тяпсинькие», «Тяпик» и др. Вот как расшифровывается происхождение этих шутливых названий. Как упоминалось выше, Колюша очень любил нашу кошку, но у него была своеобразная манера ласки, вернее, шутливая привычка. Увидав кошку, он подбегал к ней и, растопырив пальцы, быстро брал в ладонь всю голову кошки со словами: «Тяп за моську!» Кошка от неожиданности пятилась назад. После «тяпа» он тут же гладил и целовал кошку, чтобы загладить свою шутку.
Товарищи любили Колюшу за его неизменную готовность помочь им в учебных делах. Обладая прекрасными способностями и знанием предмета, он вместе с тем умел ясно и просто объяснить уроки. У товарищей по школе он получил прозвище «Профессор». Многие из товарищей Колюши просили его проверить их сочинения, дать списать решенную задачу и т. п. Колюша, при своей чуткости совести, не так просто относился к возможности оказывать такую помощь. Но в конце концов он нашел выход из внутреннего противоречия. На страницах его ученического дневника за десятый класс (к сожалению, очень немногих) имеется следующая запись:
«Я чувствовал, что поступаю нечестно, проверяя сочинение Петру Р., но все же проверял добросовестно. Раньше, когда меня просили дать списать домашнее задание, я отказывал, оправдывая это про себя нечестностью поступка. Но однажды мне пришла в голову мысль, что я обманываю самого себя и что я делаю это вовсе не ради чистоты совести, а ради тщеславия. И когда Андрей Алексеевич (учитель) спросит: „Кто решил задачу?“ – то оказывается один Пестов. И чтобы не развивать в себе тщеславия и гордости, я решил давать списывать задачи, по возможности сопровождая их объяснениями. Но объяснять Петру его ошибки было просто немыслимо. Они были настолько оригинальны, что не подходили ни под одно правило грамматики. Ну как объяснить, почему „перед ним“ надо писать отдельно, а не вместе? Кроме того, его ошибки были настолько неожиданны, что их очень легко можно было пропустить, несмотря на их грубость. Слово „дерево“ пишется так просто, что тут и умышленно трудно сделать ошибку. Но Петр на протяжении трех лет писал „дерьво“. Только натренированная в подобных делах Елизавета Матвеевна (учительница) могла бороться с такой виртуозностью. И вот, когда она вернула Петру его сочинение, под ним жирными красными буквами было написано: „5 ошибок, плохо“. Петр знал, что я исправил ошибок раз в десять больше, чем оставил, и все-таки в его тоне звучала обида, когда он сказал мне: „Что ж ты, Николай?"».
Следует упомянуть, что однажды Колюша выполнил для своей одноклассницы графическое задание, просидев над ним до трех часов ночи. Зная, что мы будем недовольны такой поздней работой, он лег в постель одетым и притворился спящим. Когда все заснули, после 12 часов ночи, он встал и лег лишь тогда, когда работа была выполнена.
Присутствие на ученических вечерах, естественно, вызывало у Колюши желание принять участие в танцах. Но для него этот вопрос не решался так просто, как для его товарищей, и он не считал нужным серьезно учиться танцевать. Вот какая запись имеется в его дневнике:
«На всех вечерах моя карьера на паркете оканчивалась самым печальным образом. Я танцевал очень плохо и, кроме того, неумел (да и не хотел) во время танцев поддерживать разговор с барышней. Я даже обрывал ее, когда она начинала говорить. Очевидно, это обусловливалось необходимостью следить за своими движениями. И вот после пары кругов я получал пару отказов и, уходя домой, обещал себе больше не танцевать. Я ничуть не обижался, даже гордился перед самим собой, что порывал с таким „ярким выражением пошлости современного общества“…ак я „бросал“…нцевать пять раз. Последний раз я бросил танцевать в апреле и упорно „продержался“… самого выпускного вечера».