Будучи в предпоследнем классе школы, Колюша, без всякого давления с нашей стороны, поступил на заочные курсы немецкого языка. Он усердно занимался на них и в два года выполнил трех годичную программу обучения и дополнительный курс для получения звания переводчика.
Школьное сочинение
Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби.
Оканчивая десятый класс, Колюша по заданию школы написал сочинение «Памятный день в моей жизни», касающееся нашей семейной хроники. Это сочинение написано живым языком и характеризует остроумие и наблюдательность Колюши. Оно не лишено вместе с тем и здоровой философии. Все это делает интересной эту работу Колюши, которому тогда только что исполнилось семнадцать лет.
«Памятный день в моей жизни.
Трудно написать сочинение, а найти тему еще труднее. Я в двадцатый раз обмакнул перо в чернила и, поглядев на совершенно чистую первую страницу тетради, понял, что надо спать. Из трех тем, данных для сочинения, я не мог выбрать ни одной. „Мой любимый писатель“? – Это Эдмон Ростан[2], которого сейчас забыли. Начнешь им восхищаться, а он вдруг и окажется по одним сведениям романтиком, а по другим – реакционером.
„Памятные события в моей жизни“. Таких со мной как будто бы не было. Я никого не спасал, и меня не приходилось спасать ни из воды, ни из огня, разве только из неловкого положения у доски. О Москве тоже писать нечего, потому что…
Я уже засыпал, и мысли начинали путаться. Перед глазами мелькали события последних дней. Чей-то голос говорит: „А тему вы выбрали очень удачную!“ Я сразу пришел в себя: „Какую тему? Кто это говорит? Ах, да. Это академик-орденоносец К-в. Вспомнил. Событие как будто бы памятное. Спасибо К-ву, ведь это же тема для сочинения“. Я сейчас же вскочил, оделся и принялся писать. И к утру сочинение было готово.
То событие, которое я опишу, было долгожданным, а потому и памятным. Папе предстояло выступать в Академии наук с защитой докторской диссертации.
Это слово повторялось у нас уже два года, и вот наконец наступило желанное утро.
Коля Пестов в школьные годы
Мама приготовила мне отглаженные брюки и впервые накрахмаленный воротничок. „Плоховат костюмчик, – сокрушалась она, – вот на первую прибавку справим“. Я знаю, что она мечтает о той прибавке к жалованью, которая ожидалась после защиты диссертации. Я не возражал против этого резонного замечания, хотя знал, что того, что мама собирается сделать на первую прибавку, хватило бы на целую пятилетку.
Наконец мы едем. Я нагружен чемоданами с папиными „трудами“ за двадцать лет и канцелярской бухгалтерией по этому делу за два года; мама – свертком чертежей и диаграмм. Мама говорит, что в этих трудах и чертежах половина ее жизни, и если их сейчас украдут, то…
Она не договаривает, но я соображаю, что мне придется остаться без костюма.
Мы доехали благополучно, прибыв в Академию наук без потерь, и это был мой первый шанс на костюм. И вот я уже в зале заседаний развешиваю чертежи один под другим, чтобы в течение доклада постепенно снимать их. Мама разложила на столе папины „труды“ и выводит на доске формулы крупными, жирными буквами. Неужели кто-нибудь может сделать это для папы лучше, чем мама?
После двух звонков зал стал заполняться научными работниками. За столом рассаживались члены ученого совета Академии наук. Здесь были и старики, и пожилые, но молодых не было. У нескольких человек в петлицах поблескивали ордена. Наконец раздался звон колокольчика и председатель совета с опозданием на четверть часа объявил, что заседание ученого совета Академии наук считается открытым. На повестке дня защита диссертации профессора Пестова на тему „Физико-химические свойства солей и их определения“…я присуждения степени доктора химических наук и диссертации тов. Ч-вой на тему „Физико-химические свойства боратов“…соискание степени кандидата химических наук.
К моему сожалению, вместо папиного доклада началась заседательская канитель. Из тридцати трех членов совета присутствовал двадцать один человек, а надо не менее двух третей состава. Из-за одного человека срывалось заседание. Одни предлагали его отложить, другие – продолжить. Минут пять спорили, утвердит ли президиум Академии наук постановление совета, в котором не хватает одного человека. Вдруг является один опоздавший. Общее недовольство, но у него оказываются уважительные причины. После этого приступили к делу. Зачитали папину биографию, характеристику с места работы. Наконец докладчик получает слово.
Из всего доклада я уловил только начало – практическое значение работы, а исследования и результаты оказались для меня слишком крепким „гранитом науки“… занялся тем, что стал следить за поведением членов совета и аудитории. В первом ряду сидел какой-то полковник, все время записывая что-то в блокноте, списывая с доски формулы, срисовывая диаграммы и чертежи. Тем временем наступает момент, когда мне надо снять с доски чертежи. Я не решаюсь на это, – может быть, они еще нужны папе, хотя он о них уже говорил. Но вот папа сам начинает снимать чертежи, меня охватывает раскаяние в своей робости.
„Идти или не идти помочь папе?“ Один чертеж падает с доски. В тот же момент я срываюсь со своего места в первом ряду и вскакиваю на сцену. Я быстро и нервно снимаю чертежи, так как чувствую на себе взгляды сотен людей, удивляющихся моему внезапному появлению. Второй раз мой выход на сцену уже не был сенсацией.
Папин доклад длился час, потом начались прения. Секретарь зачитал отзыв академика К-ва, не присутствовавшего на заседании. К-в дал блестящий отзыв. Он очень много говорил о работах папы, широко известных как советским, так и иностранным специалистам, о значении исследовательского таланта, о своеобразных и оригинальных, совершенно новых методах анализа и исследований, открытых папой. Папа предстал в моем воображении гением, человеком, открывающим новые пути развития науки и техники.
Я задумался и опомнился лишь тогда, когда секретарь прочел, что работа профессора Пестова имеет косвенное значение и для производства взрывчатых веществ. Я оглянулся на полковника, который все еще что-то писал. „Вон как, – подумал я, – даже военное значение… Это, пожалуй, самое важное и значительное в наше время“…тзыв К-ва кончился. Другой оппонент читал свой отзыв, потом третий. Оба они были папиными сослуживцами, были его ближайшими друзьями, но, поскольку в их обязанности входит критика, то они, наряду с достоинствами, отмечали и недостатки работы. Тут неясность, там недоработка, здесь противоречие закону Генри, вывод не совпадает с „общепринятой установкой“…т. д. Но все три отзыва кончались одной фразой: „Считаю профессора Пестова вполне заслуживающим звания доктора химических наук".
Начались высказывания членов совета. Казалось, каждый из них считает своим долгом высказаться, иначе могут подумать, что он ничего не понимает. Опять начались формальные придирки. Один профессор заметил что-то о сложности выведенной формулы.
По окончании прений папе предоставили заключительное слово. Папа отвечал на вопросы и замечания. Что касается закона Генри, то это не противоречие, а уточнение, вывод не только не согласован с „общепринятой установкой“, а совсем опровергает ее. Относительно сложности формулы папа сказал, что закон создан природою, он его нашел, вывел формулу и доказал ее, и не его вина, что природа такова, какова она есть. Где-то одобрительно зашептали, сконфуженный профессор стал доказывать своему соседу возможность алгебраического упрощения формулы.
Приступили к голосованию. Принесли урну, запечатали, члены совета опустили туда заполненные бланки. Я не сомневался, что результаты голосования будут положительны. Но после оживленных прений эта томительная процедура, окончившаяся тем, что урну унесли, оставила впечатление, будто с урной унесли и мой костюм.
Перешли к слушанию доклада тов. Ч-вой. Ее доклад сопровождался громадным количеством диаграмм, чертежей и схем. Нет надобности подробнее останавливаться на ее докладе. Скажу только, что бесконечное повторение слов: „бораты“, „дибораты“, „гидробораты“ и пр., бесконечная смена чертежей и диаграмм, скупой научный язык привели к тому, что у меня создалось впечатление, что все ее работы – первоклассно развитая терминология и ничего больше. И потому я стал опасаться, что совет „провалит“….
Доклад закончился, и начались прения. И первый же отзыв перевернул мое мнение по этому вопросу. Оппонент обращал особое внимание на точность работы, кропотливость медленных исследований, выдержку и терпение диссертанта, которая иногда в течение семи месяцев ждала результата своего опыта. Для составления одной из сорока диаграмм требовалось проделать десятки опытов, значит, всего их было проделано больше тысячи. И тут я понял, какое трудолюбие, какую огромную усидчивость надо иметь для исследовательской работы, и я жалел, что не обладаю правом голоса, чтобы голосовать „за“.
Унесли и вторую урну, все ждали результатов голосования. Наконец секретарь попросил тишины и стал читать резолюцию ученого совета Академии наук. Итоги голосования по защите диссертации профессора Пестова были следующие: шестнадцать голосов „за“, четыре „воздержалось“ и два „против“. „Поэтому совет Академии наук считает нужным присвоить профессору Пестову ученое звание доктора химических наук“, – читал секретарь.
Общие аплодисменты, и я уже чувствую на своих плечах шуршание нового костюма. Итоги голосования по защите диссертации тов. Ч-вой: двадцать два голоса „за“, „воздержавшихся“ – нет, „против“ – тоже нет… Последние слова были заглушены вторым взрывом аплодисментов. Толпа сотрудниц подносила героине дня цветы.
Председатель ученого совета Академии наук академик-орденоносец К-в жал папе руку и говорил ему ту самую фразу, которая разбудила меня во сне: „А тему вы выбрали очень удачную“.
О последующем я помню уже очень смутно, у меня в голове были мысли совсем другого порядка. Результаты голосования еще раз поставили передо мной вопрос, что важнее: талант или усердие, гениальность или трудолюбие? Раньше я думал, что гениальным людям присущи особые, выдающиеся способности и природные дарования. Теперь я понял, что это не совсем так. Я вспомнил мнение Оствальда о том, что успехи гения обуславливаются прежде всего напряженным целеустремленным трудом в течение длительного времени. Я вспомнил Дарвина, одиннадцать лет работавшего над „Происхождением видов“; Маркса, сорок лет создававшего „Капитал“; Эдисона, толкнувшего XX век на путь века электричества; Ломоносова, на полтора столетия опередившего научную мысль, – и я согласился с мнением Оствальда, что гением может быть всякий при наличии даже средних способностей и дарований.
И тот день, когда передо мной со всей своей ясностью и серьезностью встал реальный вопрос о необходимости перестроить свою психологию, повернуть принцип работы от „схватывания на лету“ к усидчивости, – этот день я считаю самым памятным днем в моей жизни».
Студенчество
Чтобы вам познавать, что есть воля Божия, благая, угодная и совершенная.
Когда Колюша кончил среднюю школу, то для него не был ясен вопрос о выборе дальнейшего пути. У него тогда не замечалось еще каких-либо определенных склонностей. Ни одна из отраслей науки и техники не была особенно близка его сердцу. В свое время, в старших классах средней школы, он интересовался астрономией и прочел по ней порядочное число книг. Но затем интерес к ней остыл. Будучи юношей, он охотно читал духовную и философскую литературу. В частности, большой интерес он проявлял к «четвертому измерению», читал о нем все, что удавалось достать. Поэтому он заговаривал с нами о философском факультете университета, но соглашался с тем, что при современной постановке преподавания он не найдет там того, что ищет.
По склонности пофилософствовать он иногда писал афоризмы в записные книжки своих товарищей. Вот один из них: «Мысль и мышление – это явление, при котором природа изучает и познает сама себя».
Он выбрал наконец специальность «автоматика и телемеханика» в Энергетическом институте. Это было близко к его склонностям в детстве. Но ни он, ни мы, его родители, не чувствовали, чтобы это было его призванием. В институт он был принят без экзамена как круглый отличник. Пробыв лето на даче с семьей, с начала осени он стал усердно заниматься в МЭИ.
Сохранилось одно из его неотправленных писем первого периода его занятий в МЭИ. Колюша пишет своей однокласснице Лиде Ч.:
«Я учусь с 1 сентября в Энергетическом институте. И очень доволен. Работы – по горло, и все одна математика. Кроме нее, марксизма-ленинизма и английского языка – ничего. Один раз в восемь дней дежурю в пожарной команде.
Очень плохо вот что: всякое отсутствие коллектива в институте; все живут в разных районах города, никого нет рядом. То ли дело было в школе, когда все жили в небольшом радиусе около школы. И потому жизнь сейчас кажется особенно скучной, когда нет так называемой личной жизни. Я ни с кем не встречался и не желаю…»
Следует заметить, однако, что в МЭИ Колюша занимался с увлечением только первое время. Было заметно, что не того искал он в жизни и что он не мог отдать своего сердца техническим наукам, как могли это делать другие.
Война помешала занятиям. В начале войны, когда мы не знали, где нам придется зимовать, Коле приходилось перетаскивать тюки с шубами, валенками и другими вещами в деревню, из деревни – на дачу под Москвой и затем опять в Москву. «Я теперь знаю, что такое война, – шутил Коля. – Это значит все время таскать вещи с одного места на другое». Но он никогда не горевал.
Коля в начале войны
Немцы быстро продвигались вглубь страны и приближались к Москве. Жизнь выходила из колеи. Началась сплошная эвакуация учреждений, заводов и вузов. МЭИ был вывезен в Среднюю Азию, а Колюша остался с семьей в Москве. Так как все учреждения эвакуировались, то в семье все остались без работы. Чтобы хоть что-нибудь заработать, всей семьей стали плести веревочные сумки – «авоськи». Но это давало мизерный заработок и право лишь на одну рабочую карточку для всей семьи. «Колюша, комендант нашего дома предлагает тебе быть в нашем доме истопником. Мы получили бы вторую рабочую карточку, и ты помог бы семье». И Колюша сразу и кротко послушался и, будучи уже студентом, стал выполнять грязную и утомительную работу. Следует заметить при этом, что работа истопником в то время была более изнурительна, чем обычно. Топлива было мало, и топили всем, что только можно было жечь. Долгое время Колюше приходилось жечь горы старой бумаги, которую сваливали в кочегарку эвакуированные из Москвы учреждения. Топка от бумаги очень быстро засорялась, а при шуровке из нее вылетали тучи пыли из бумажной золы и обуглившихся листочков. Поэтому Колюша возвращался всегда с работы крайне изнуренным, с черным от угольной пыли лицом и утомленными от бессонных ночей глазами. Но он никогда не роптал. В это тяжелое для семьи время Колюша помогал нам и тем, что ходил разгружать автомобили с картофелем у продовольственных магазинов: за это ему отпускали картофель вне очереди и в увеличенной норме.
При окончании средней школы Колюше суждено было пережить первое юношеское увлечение в отношении к одной из своих одноклассниц – Лиде Ч. Впрочем, оно было и последним; глубокая душа Колюши нелегко меняла свои привязанности. Это чувство нельзя назвать очень сильным, оно коснулось его души, но не захватило всей его натуры, как захватывает у некоторых. Вместе с тем оно было скорее односторонним и проявлялось более длительно и сильно со стороны Колюши. Зарождение чувства произошло на выпускном вечере средней школы. Затем тотчас же Колюша уехал к семье на дачу, за сто километров от Москвы. Наступила война, и Лида Ч. эвакуировалась с семьей из Москвы. После этого он виделся с нею лишь несколько раз непосредственно перед отправкой на фронт, а ранее изредка обменивался письмами.