– Я, ваше высокоблагородие, писарем не хочу.
– Посмотрим. Кого же писарем сделать? Сам видишь. И писаря нужны… Абрамович Моисей Иосифович! Ты мастеровой, слесарь?
«Вот память так память. Прочитал раз список и всех помнит», – подумал Подковин.
– Хорошие слесаря нам нужны. Что же ты можешь делать?
– Швейные машины умею починять, замки новые делал.
– К пушке замок новый сделаешь?
– При инструменте – все можно.
– А новую пушку сделаешь? – желая развеселить солдат, спросил капитан.
– Давайте инструмент и помещение, я вам и пушку сделаю. Только с одной возиться невыгодно.
– Дельно сказано, – рассмеялся капитан. – Мы тебя в арсенал пошлем. Веревкин Матвей Карпович… Извозчиком был? Лошадей знаешь? Таких-то нам и надо. Быть тебе ездовым. Хороших лошадей тебе пару дадим. Малограмотный?.. Если ученье быстро охватишь, то старшим фейерверкером будешь. И верховой конь будет у тебя, и целым взводом будешь командовать… Н-да… Грамота у вас слаба, ребята.
Двадцать новобранцев ушли к своим койкам. Cегодня они освобождены от общей учебы. День был ясный и морозный… Через большие окна, обледеневшие внизу, солнце освещало внутренность казармы. Посредине ее, между чугунных колонн, поддерживающих потолок, – широкий проход вдоль всего помещения. По бокам, у стен, в несколько рядов стояли койки канониров; в углах, где было попросторнее, помещались старшие и младшие фейерверкеры. В проходе группами маршировали молодые солдаты. Слышались топанье и возгласы взводных.
Перед обедом, освободившись от занятий, к Подковину подошел его сосед.
– Напиши мне письмецо-то. В Орловскую губернию…
– Хорошо, напишу. Как твоя фамилия?
– Коневязов.
– Мы с тобой вот так договоримся: ты делай свое дело, а я напишу.
– Как же без меня-то?
– Ладно. Не мешай. Напишу, тогда и поговорим.
Через полчаса Подковин позвал его.
– Вот письмо готово. Прочитай-ка его вслух.
Сначала запинаясь, а потом довольно бойко Коневязов прочел:
«Любезные мои родители! Во первых строках сего письма прошу Вашего благословения, которое будет ненарушимо по гроб моей жизни, и горячо целую вас, а еще с любовию низко кланяюсь. Шлю свой поклон дедушке и бабушке, братцам и сестрицам, и дядьке моему с тетушкой, и дражайшей моей супруге горячий поцелуй, а я ей напишу отдельное письмо. Пусть любит вас всех и будет вам родной дочерью.
Всем я вам сообщаю, что здоровье мое пока, слава богу, хорошее и ученье мое солдатское идет своим порядком. А живу я теперь в городе Нерчинске в казарме, и всего нас, молодых солдат, прислали сюда в батарею только с наших краев восемьдесят человек.
Ехали мы очень долго, двадцать пять дней, и все Сибирью. Вот где просторно! Городов и сел мало, а все больше горы и густой лес. В горах тех золото копают, а по лесам пушного зверя бьют. Житель здешний, видать, в избытке. Дома бревенчатые, под тесовой крышей. Кругом, даже в лесу, изгороди, и домашнего скота много.
Забайкалье, где мы теперь служим, тоже богатая сторона, но уж больно студеная и бесснежная. Выйдешь на двор – и сапоги замерзают, и голенища у них сразу точно деревянные. Больше пятидесяти градусов бывают морозы.
Забайкальские крестьяне (их здесь зовут гуранами, а то есть еще староверы сосланные) занимаются хлебопашеством и скотоводством. Рогатый скот у них мелкий и немолочный. Хлеб едят ржаной и пшеничный.
Хотя мы и ехали от Орловской губернии до Нерчинска долго, но до конца России не добрались. Можно сказать, отсюдова начинается и река Амур, которая больше трех тысяч верст длиною, и в ней пропасть разной рыбы.
Еще раз желаю всем вам доброго здоровья. Напишите мне подробное письмо».
Новобранец кончил и сказал:
– Хорошо.
– Нет, не совсем хорошо, – остановил его Подковин. – Садись и перепиши своей рукой все письмо, да не забудь имена и отчества поставить. Когда будешь переписывать, то больше своих слов вставляй…
3
Через неделю Подковина вызвали в канцелярию батареи и поручили ему переписку ведомостей довольствия. Старший писарь в первый же день сказал ему:
– Прочти уставы воинской службы, и ты будешь знать словесность лучше своего дядьки, да, пожалуй, и фельдфебеля.
Каждое утро, до девяти часов, Подковину все же приходилось быть и на занятиях словесностью. Его коробили ненормальные отношения между учителями и новобранцами. Во всей казарме не было ни одного вдумчивого дядьки, который бы любовно передавал свои незначительные знания по уставу строевой службы. Все они были с грубыми, словно окаменевшими, лицами. Только злоба отражалась в их взглядах. Они говорили или кричали хриплыми голосами.
Дядька того десятка, в котором числился Подковин, имел одну «лычку» на погонах, то есть был бомбардиром. Только этой лычкой он и отличался от остальных.
Вначале дядька круто взялся за Подковина: заставлял делать прыжки, повороты, опрашивал о чинах и именах ближайших начальников. Все его требования, не выходящие из рамок программы обучения молодых солдат, Тихон выполнял быстро и отчетливо. Но по лицу дядьки было видно, что он все-таки недоволен. В его приказаниях сквозило желание выставить Подковина перед всем строем в смешном положении, и Тихон насторожился. Впоследствии оказалось, что дядьки и фейерверкеры не любили грамотных подчиненных, а Подковин для казармы был «белой вороной».
Недоброжелательность дядек к Тихону усилилась после первых дней пребывания его в канцелярии. Они следили за ним, прислушивались к его разговорам с товарищами.
Однажды, по заведенному порядку, все встали рано утром, начистили сапоги и заправили постели. На дворе стоял сорокаградусный мороз. Окна промерзли снизу доверху. Несмотря на все старания новобранцев, сапоги их не получали надлежащего блеска.
Обучение в строю вел младший фейерверкер Осипов – отделенный начальник четвертого взвода.
– Смирно! – скомандовал дядька.
Отделенный, выпятив грудь, подошел к шеренге молодых солдат.
– Здорово, ребята!
– Здравия желаем, господин отделенный!
Младший фейерверкер быстро прошелся вдоль строя.
Новобранцы не спускали с него глаз. От правого фланга он повернул обратно и насупился, устремив взгляд на ноги солдат.
– Почему сапоги плохо вычищены? Лодыри! Рассчитаться на первый-второй!
Прошло полминуты.
– Первые – направо, вторые – налево!..
Солдаты повернулись и очутились лицом к лицу.
– Ударьте друг друга по щекам!
Подковин получил пощечину от солдата, стоявшего напротив, но его бить не стал. Отделенный подскочил к Тихону:
– Бей!
Тихон по-прежнему стоял, вытянувши руки по швам.
– Направо! Два шага вперед!
Подковин вышел из строя.
– Коневязов, иди сюда! Ударь Подковина.
Тот-ударил слегка.
– Бей сильней! – скомандовал фейерверкер.
Коневязов ударил сильнее. Подковин сказал:
– Господин отделенный, доложите взводному о моем избиении в строю.
– А, ты жалуешься?!
– Да, я буду жаловаться и требовать, чтобы вы были наказаны.
– Почему же ты не бил своего соседа, раз я приказываю? – хрипло спросил фейерверкер,
– Я знаю, что ваше приказание незаконно, а следовательно, стал бы отвечать вместе с вами. Зачем мне это?
Наступила тишина. Все вытянули шеи. Отдельный побагровел.
– Что будет мне, если я закачу по уху покрепче?
Приподняв плечи, отделенный подошел к Тихону и поднял правую руку.
– Лишитесь звания и попадете в дисциплинарную роту, – громко ответил Подковин, обрадовавшись вопросу.
Рука фейерверка опустилась, и он отступил шаг назад.
– Доложите подробно! – выкрикнул Тихон.
– Ишь, разошелся! Не беспокойся, доложим о твоем неповиновении…
Ученье началось.
Вечером Тихона вызвали к взводному.
– Чего ты, Подковин, хочешь?
– Хочу, чтобы вы доложили фельдфебелю о моем избиении в строю.
– Но виновен ты, потому что не исполнил приказание начальника.
– Вы, господин взводный, разрешаете бить солдат?
– Виновных.
– Тогда, если не откажетесь от своих слов, отвечать будете и вы.
– Это уж слишком… Ступай!
Повернувшись кругом, Тихон взглянул на близсидящих молодых солдат. Они одобрительно кивали головами. Уже издали Подковин видел, что его сосед Коневязов сидел как на угольях. Он бы вскочил, но боялся выдать свое волнение.
– Так и в уставе сказано? – шепотом спросил он.
– Понятно. Ты никого больше не бей…
– Теперь они сами припухнут. Ты здорово перед строем сказал: как будто только для себя, а польза будет для всех…
Солдаты видели, что в последние три вечера устав не выходил из рук учителей, собиравшихся в кучки. Отделенный Остапов примолк. Занятия словесностью теперь шли без оплеух и гусиных шагов.
Все чаще и чаще на учениях при вопросе: «Кто наш внешний враг?» – проскальзывало слово: Япония. О ней впервые в казарме упомянул поручик Карамышев. Проверяя работу учителей, он задавал молодым солдатам вопросы о «внутренних» и «внешних» врагах и сам же отвечал, что внешним врагом на Дальнем Востоке является Япония, которая усиленно готовится к войне с Россией.
Глава четвертая
1
Модест Владимирович Инов в начале января выехал с семьей из Харбина в Дальний для работы помощником директора в отделении Русско-Китайского банка. Маленький город, оригинально распланированный на берегу моря, вначале понравился Вале. Охваченный с одной стороны холмами и заливами – с другой, он не был похож на холодный Иркутск и пыльный Харбин. В нем было много экзотического, и в первые дни он очаровывал девушку. Больше всего ей нравилась прекрасная гавань, заполненная огромными морскими пароходами. Длинный мол защищал внутренний водоем от морской зыби. По улицам, среди своеобразных зданий из красного кирпича, часто собирались оживленные толпы из русских, немецких, французских, американских и английских моряков. Были здесь и негры, выделявшиеся своими курчавыми волосами и высоким ростом, Около китайских лавочек и магазинов раздавались выкрики и ругань на разных языках.
Японцы держались обособленно. На их желтых лицах были сосредоточены злоба и зависть. Гавань, корабли, новые здания и веселых русских моряков они осматривали исподлобья.
Близ берега моря сооружался вместительный театр. Собор, больница и городское управление были уже построены.
С первых же дней своего прибывания в Дальнем Валя подметила, что в городке живут весело, даже чересчур весело и беспечно.
Иновы занимали прекрасно меблированную квартиру. Вся обстановка квартиры принадлежала банку и передавалась в распоряжение вновь прибывающих сотрудников на время их работы в городе Дальнем.
Через две недели после приезда Модест Владимирович давал полуофициальный вечер, на который были приглашены представители города, воинских частей, а также коммерческие дельцы – основные клиенты банка.
Жена Инова, Серафима Прокопьевна, волновалась. Ей хотелось, чтобы первыми пришли семейные сослуживцы, но слуга ввел Лыкова.
– Старый знакомый. Очень рада.
Лыков, мотнув головой, хотел что-то сказать, но пришла группа гостей, и хозяйка поднялась навстречу им. В первые дни приезда Иновых Лыков зачастил к ним. Валя не стала выходить в гостиную, когда там был Лыков.
Один из гостей, поставщик леса, тучный, с отвисшим подбородком и маленькими глазами, поправив свои длинные усы, опросил:
– Что новенького, господа?
– Японцы шевелятся, – сказал поручик Гладышев.
– А крепость вооружают плохо, включая и Киньчжоу, – проговорил капитан в золотых очках, и голос его показался всем несколько пискливым и раздраженным.
– Немыслимо представить себе, чтобы крепость появилась по щучьему велению, – с усмешкой заметил полковник инженерных войск.
– На игрушечный городишко Дальний вдвое больше миллионов затратили, – еще громче выкрикнул капитан. – Между тем место выбрали несуразное. Во-первых – далеко от крепости, во-вторых – устройство гавани требует колоссальных затрат и, в-третьих – раз далеко от крепости, то необходимо поставить и здесь батареи против нападения неприятеля с моря. Одна атака миноносок – и все коммерческие суда, захваченные в торговом порту, лягут на дно залива. Нам нужна крепость как надежное убежище для морских военных судов, а не финтифлюшка вроде города Дальнего.
– Николай Степанович, вы невозможный человек. Вы смотрите на окружающее со своей колокольни… Главная задача русских – коммерческое освоение края. Мы должны показать англичанам, французам, немцам, ну и японцам, что мы заняты на Квантунском полуострове мирными делами.