На протяжении всей учебы я наблюдал метаморфозы, происходившие почти с каждым. Ненависть и злоба, поселившаяся в груди людей на первом курсе от издевательств и унижения, давшие ростки еще тогда, сейчас, на третьем, полностью оплетала телесную оболочку, делая из них таких же чудовищ, которые начинали поступать точно так же, как поступали с ними. Маленькая власть и такой же маленький пьедестал в море негатива вкупе с преимуществом в физическом развитии порождали семнадцатилетних уродов в глазах нового первого курса. И снова били «лосей». И снова «пробивали фанеру». И снова отбирали деньги и продукты. Не знаю точно, но сугубо по моему мнению, мне досталось больше всех их в двухгодичном прошлом, и поэтому я помнил.
Я четко помнил госпиталь, набитый ранеными солдатами из Чечни с пустыми, ничего не выражающими глазами. Они осознавали, что теперь стали инвалидами. Тяжело стать инвалидом в восемнадцать или девятнадцать, когда вся жизнь впереди. Переработанный материал, протухшее пушечное мясо – вот как они называли себя, понимая, что их пособие на остаток жизни будет меньше прожиточной нормы обычного человека. Будто чиновники, высчитывающие размер пособий, считали, что если человек лишается обеих ног, то и есть он будет меньше здорового. Они били меня, а я их ненавидел. Они, напившиеся растворителя стекла «Снежинка», еще сильней били меня, а я еще сильней их ненавидел (тогда).
Но могу рассказать вам интересную историю об одной девушке. Она росла обычной девчонкой. Ходила в школу, общалась с друзьями. Постепенно взрослела. Пришло время, и она влюбилась. Немного погодя, она вышла замуж. Все было хорошо, они были молоды и счастливы. Каждый клялся в любви друг другу в горе и в радости. Они ждали второго ребенка, его повысили на работе, все родственники не могли нарадоваться, глядя на счастье обоих… При родах из-за врачебной ошибки у нее отнялись ноги. Навсегда. Ей было двадцать два, когда она, не бывая на войне, стала инвалидом. Муж запил, жалея себя, и ушел от нее. Навсегда. И казалось бы, ей нужно было сдаться и понять, как несправедлива жизнь. Или всю жизнь обвинять мир в его несовершенстве и завидовать здоровым людям. Но она собралась и начала новую жизнь, полную любви и счастья, которые она дарила детям и близким ей людям. Представляете, человек, которому каждый день нужно сражаться с обстоятельствами, являющимися для других обычными вещами, счастлив больше, чем любой здоровый человек. Элементарные для любого из нас вещи были для нее очередной вершиной, которую приходилось покорять изо дня в день… Сейчас у нее взрослые хорошие дети, и она вышла замуж за достойного человека, занимается прыжками с парашютом и стрельбой. Возможно, вы скажете: «Неправда! Такого не бывает!» Нет, все это правда. Это моя крестная мама, и зовут ее Наташа. И она самый добрый человек на свете.
Именно тогда, когда я валялся на полу той больничной палаты, ко мне пришло просветленье. Если, конечно, хорошую мысль, пришедшую в голову, можно назвать именно так. Я решил сделать правильные выводы или, по крайней мере, попытаться. Я хотел остаться человеком…
Это был последний наш лагерь. Это все то же место, где проходил мой первый в жизни КМБ, но враждебности и неизвестности от него, как раньше, я не испытывал. Я знал, где, что и как. Пребывание в нем приравнивалось к общевойсковой подготовке, часы которой проставляли нам в табель успеваемости и аттестате о среднем образовании. Смешно и нелепо смотрится эта графа, не дающая никаких привилегий в последующей жизни, записанная наравне с обычными школьными предметами: география – три, русский язык – три, ОВП – пять! В любой институт сразу возьмут, как только увидят эту графу. Только спросят: «А что она значит?»
Помимо нас, числившихся уже третьим курсом, в этом же лагере присутствовали те, кто числился вторым. Своеобразный пограничный момент, когда один год закончился, а второй еще не начался, но все уже числили себя только следующим. С этими ребятами младше нас на год мы маршировали на Красной площади в Москве плечом к плечу. Хотя это обстоятельство не мешало моим сверстникам показывать свое физическое превосходство над ними, глумясь и отдавая нелепые и унизительные приказы.
Я наслаждался тем, что нет больше в училище курсов старше, чем мой. А это значило – довольствоваться свободой передвижения и действий, касающихся своей персоны. Я писал стихи, напевал себе песенки, любовался природой и размышлял о жизни, стараясь не обращать на все это внимания. Но что-то начинало коробить изнутри, когда я видел очередной удар в голову младших. Я видел, что это была нешуточная оплеуха. Я видел, сколько в нее вкладывалось ненависти…
– Зачем вы это делаете? – спрашивал я моих сверстников.
– Да ладно тебе. Ведь с нами поступали и похуже, – отвечали они. – Или не помнишь?
Но нет, я все помнил.
– Неужели вы считаете ВСЕ ЭТО нормальным? Неужели не видите ответственности за ваши поступки? Разве непонятно, что в наших силах попробовать прекратить этот замкнутый круг. Только вдумайтесь: те, кто бил нас, ведь их тоже кто-то бил. Они просто не знают, как себя по-другому вести. В их головах, которые вы так старательно встряхиваете ударами, отложится только такой тип поведения с младшим курсом, и он принесет свои плоды через год.
Кто-то соглашался и переставал заниматься насильственной самодеятельностью. Но многие, жалеющие себя в недалеком прошлом, не соглашались и продолжали клонировать уродов, себе подобных. Самым удивительным открытием во всем этом для меня стало следующее: сильные люди, хлебнувшие по жизни сполна, не занимаются подобной ерундой. Ею занимаются люди с ограниченным интеллектом и закомплексованные, не имеющие возможности реализовать себя в другом плане.
Безделье, жара и ожидание летнего отпуска плавили наши мозги и подталкивали к поиску занятий. Вот немногие из них.
Внутренняя телефонная связь в нашем далеком от городской жизни тихом месте была сложной системой протянутых проводов, ведущих в «штаб». В «штабе», небольшом домике, набитом комарами со всего леса, сидела вахта телефонистов, работающих по принципу полевых телефонов военного времени («алло, Кремль?»). Аппараты, кстати, тоже с маркировкой «38-й год изготовления», с «неубиенным» толстостенным пластмассовым корпусом и катушкой индуктивности внутри. Допустим, вы находитесь на КПП-2, и вам нужно позвонить в ротное помещение и сообщить, что СИДОРОВ – КАЗЕЛ. Крутите ручку, вращая тем самым катушку и вырабатывая токи малой величины, которые бегут по проводу в «штаб» и заставляют небольшой звоночек еле слышно звенеть (всем смотреть «Ночной дозор», начало фильма). Точнее, металлическая крышечка, закрывающая данный разъем с надписью «КПП-2», отпадает и начинает дребезжать, постукивая о корпус «пульта управления полетами». Ваш телефон, ручку которого вы крутите, гудит как сломанная кофемолка, а в «штабе» звук такой, словно чай тихонько помешивают в железной кружке. Если вахтенный телефонист услышал этот звук, это значит, что он либо не спит, либо спит чутко, и СИДОРОВ сегодня все же сможет узнать о себе много нового. Он снимает трубку и представляется: «Дежурный телефонист Петренко слушает».
На что обычно говорится: «Ха! Спишь, собака, морда твоя украинская? Или сало точишь? В одну харю?» И так далее. Завязывается «светская беседа», во время которой обсуждаются насущные половые проблемы участвующих и слышатся угрозы в адрес любопытствующих с последующим посыланием на Х, в П и Ж. И как бы между делом просят соединить с 5 ротой. Соединяют, засунув штекер в разъем с определенной надписью и покрутив еще немного «шарманку». Вот, в принципе, и все. Сидоров получил свою долю радости в три ночи и звонит обратно в «штаб» и интересуется: «Какая сволочь звонила?» Петренко соединяет с КПП и т.д. Какая радость во всем этом? А вот какая. Если телефонист спал крепко, то лазутчики, из числа заступившей вахты, прокрадывались тихонько в «штаб» и разукрашивали спящих зеленкой. Или забрасывали шишками, прячась в темноте ночи, прижимаясь к стволам деревьев, как ниндзя.
Если заступал СААВЕЙ, то игра в партизанов становилась намного интересней. Его брали в плен и пытали. Привязывали к дереву и, крутя ручку на телефонном аппарате, щекотали его живот искрами и небольшими ударами тока. Но САКА ничего, кроме «Бьиать, пыиухи и пиаасы!» сказать не мог, потому что ничего не знал. Вскоре игра называлась «ЭЭМБО», по почти одноименному фильму «РЭМБО». Момент, когда пленного героя пытают пиявками в выгребной яме, реконструировать не удалось из-за отсутствия пиявок. Выгребная яма имелась, но зачем было просто сбрасывать СААВЬЯ в какашки, не один год пролежавшие на дне «туалета» и покрытые свежими фекалиями через дыру в деревянном полу? Чтобы он потом ходил и вонял неделю по всему лагерю? Мы что, изверги какие-то? Спать-то он придет все равно в наше помещение, так что дышать говном придется не только ему. Хотя Крюк из-за того, что САКА попытался кинуть его на сигареты, хаотично предпринял такую попытку.
СААВЕЙ в это время справлял, сидя орлом, свою нужду, поэтому только пятой точкой и провалился по самые подмышки, оставив торчать ноги (от колена) и растопыренные руки, когда КРЮЧА, словно боевой воробушек, запрыгнул ему на плечи и принялся стучать по лбу ладошкой, приговаривая: «Вот тебе! Вот тебе, САКАСОИД-ГУМАНОИД! Думал обмануть? Получай!»
Изрядно перемазавшись вторичным экологически чистым продуктом, щедро посеянным по полу, САКА сильно вонял, придя на построение. Слобоцкий, командир отделения, отвечавший за внешний вид всех своих подчиненных, потянув носом воздух, сразу определил источник «аромата». И заорал, грозясь свернуть всем челюсти:
– Придурки! Что я на построении командиру скажу?! Смешно?! Как я объясню, что САКА говном воняет?! Крюк, ты, небось?! Твой подчерк, тоси-барбоси!! Я тебе всю твою челку повыщипываю, словно перышки!!! ПАРАМОН, тебе смешно?!! Конечно, смешно!!! Тебе ведь невозможно провалиться в такую большую дырень, ты же жирный. Твоя жопа такая огромная, что можно будет спрятаться под ней, если дождь пойдет!! Ты, наверное, срать в лес ходишь?! Боишься, что доски не выдержат? А Летун думает, что медведь недалеко бродит! Попов, хватит ржать, как лошадь! У тебя тоже фантазии море на подобные творческие зарисовки! Китель, ПИСЯ сраная с ямочкой на подбородке! Дитя ортодоксальных евреев, занесенное к нам в училище! Я тебя сам пометом закидаю! Пойми, это не израильская армия, вали к себе в Тюмень или откуда ты там! О, ГОРОБЕЦ-ПИЗДЕЦ, тоже в юмористы подался? Петросяна пересмотрел? Я быстро тебе башку поправлю в нужное русло! САКА, скажешь, что поскользнулся, упал и перепачкался, понятно?!! А потом пойдешь стираться и мыться!!!
САКА, думая, что теперь за его спиной нехилая протекция, начинал «выеживаться» и задирать остальных, забывая свое место в стае. Ведь Слобоцкий обладал непревзойденным талантом драться. Но через час после этого его успокаивали, запихнув в тумбочку, забив ее гвоздями, и ставили ее рядом с выездом из лагеря, где прыгающая и голосящая тумба никому не мешала. Как он туда помещался? Понятия не имею. Но горе-Коперфильд выбирался из западни и уже присмиревший появлялся в роте спустя час.
Огромные, больно кусающие мухи, называемые слепнями, ловились и приручались как тамагочи (японская карманная игрушка-брелок, внутри которой живет виртуальное домашнее животное). На них накидывались поводки из ниток, а потом их выгуливали, как собачек очень карликовой породы с крылышками. Ночью они спали в коробке в нагрудном кармане нашей одежды. Но они быстро умирали, потому что не хотели есть перловую кашу (через хоботок не пролезала). Некоторых слепней просто ловили и крепили к ним развевающиеся плакаты с обидными высказываниями в адрес пьяных «от свежего воздуха природы» училищных офицеров. И были причины так делать.
Например, Яблоков, капитан третьего ранга (майор) очень любил прогуляться по владениям в бессознательном состоянии. Разок мы так сидели, когда его нечеткое, оплывшее жиром тело, с треском раздвинув пузом кусты, пересекло аллейку и, шатаясь, скрылось в чаще леса. Через несколько минут тело, видимо, справившись с управлением, попыталось снова появиться на дорожке, но, похоже, снова было занесено в сторону, обратную предыдущей, и, с треском ломая сучья, исчезло в лесополосе. Если бы не кремовая рубашка, блекло отдававшая поносным отблеском в ночи, мы бы подумали, что это медведь. А так сидели и ждали, когда дежурный по лагерю все-таки дойдет до нас, и повторяли про себя доклад о том, что происшествий не случилось.
Вывалившись из очередного «терновника», Яблоков предстал перед нами, опухший от плохой работы печени, не справляющейся с количеством спиртного, и от укусов комаров, облаком витавшими над Его Высочеством. Пендаль, заступивший вместе со мной в этот наряд, уже, было, попытался открыть рот, чтобы озвучить доклад, как резко получил удар в челюсть и покатился по земле. Быстро для своей тучной комплекции Яблоков выкинул вперед ногу, целясь в меня. Но я увернулся, а его ботинок улетел в ближайшую березку, слетев с ноги владельца и оголив дырявый носок с белеющим большим пальцем, торчащим в направлении звездного неба. Третий наш товарищ не стал испытывать судьбу и сделал несколько шагов назад, исключая возможность контакта с конечностями представителя местной радикально настроенной оппозиции. Набрав полные легкие воздуха, пИдагог попытался нам что-то сказать: «Мнехзжпрве…хм-мм…щлооирххфкмд…эхх».
В моей голове возник перевод: парле ву франсе, месье? (вы говорите по-французски, месье?) Все к этому времени поднялись и заняли более удобную оборонительную позицию. Яблоков, видно осознав, что по-французски никто не «монплизир», быстро нагнулся к нашему костру и схватил самую большую горящую ветку. Теперь он, как воинственный джедай с лазерным мечом, рассекал темноту ночи, пытаясь дотянуться до нас своим оружием. Гигантская панда танцевала танец огня, припрыгивая и поджимая ногу без обуви. Но воин средневековья быстро выдохся, пытаясь поразить «клан ниндзя», укрывшийся за деревьями и кинувший в ответ ботинок, принадлежавший джедаю-панде. Ботинок при приближении был рассмотрен как угроза и мастерски отбит, как в бейсболе, осыпав себя искрами. Проследив стеклянными глазами траекторию полета ботинка, Яблоков, качаясь, направился в ту сторону. За это он на следующее утро был обмотан туалетной бумагой (его же), словно мумия, а его машина была оттолкана подальше в лес, где он ее долго искал. Теперь представьте, какие у пИдагогов становились лица, когда с отчетливым «з-з-з» на построении всех рот пролетал плакат, на котром красовался один из множества возможных лозунгов: «Летун – ПИДОРАЗ» (все почему-то пишут «З» на конце, наверное, для усиления смысла), «Яблоков – МУДАК», «ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ» и другие подобного содержанию…
Однажды наш взвод заступил в наряд по камбузу, который, словно проклятый особняк из голливудского кино, находился на возвышении и обшарпанной краской встречал своих гостей. Каждому раздаются обязанности на следующие сутки. А меня, помимо этого, камбузный мичман (повелитель картофелечистки) как особо не любимую падчерицу направил на прочистку неостывшего дымохода. Глядя на свои плечи и габариты в зеркале, я не представлял, по каким критериям он меня отобрал из трех дюжин остальных, многие из которых были меньше размерами. Наверное, и вправду, не очень меня любили все эти Командиры авторучек и Генералы бумажек.
Я весь день лазил в печном проходе, как глист в заднем. Туда-сюда. Выгребал ведра золы, которой дышал, потея в горячих узких застенках. Сюда-туда. Мичман пообещал мне потом, возможно, душ, и я старался. А когда закончил, он развел руками: мол, где я тебе вечером горячий душ достану? И пошел я в сумерках к озеру мыться. Себя со стороны не видел, но подозревал, что выгляжу достаточно жутко для впечатлительных особ. Такая и встретилась в зарослях камыша в виде нашей учительницы по русскому языку и литературе. Она сидела в шлюпке вместе с каким-то офицером, источающим флюиды любви под кваканье лягушек.