– А как в жизни с преступлениями? – спросила я.
– А в жизни часто жертвы даже не понимают, что по отношению к ним совершают преступление. Даже взрослые. Что уж говорить про детей. Есть очень много чудовищных вещей, которые остаются безнаказанными. Я раньше работала медсестрой в травме и всякого повидала. Избитые дети, изнасилованные дети…
Я вздрогнула, но она смотрела в окно.
– …дети, которые не выдержали пыток, и не смогли дальше жить.
– Покончили с собой?
– Нет, умерли от сепсиса или воспалений, организм отказался бороться. Мне было так больно их хоронить. Вот и ушла, не выдержала эмоционального давления. И черстветь душой тоже не хотела. Выгорела. Сколько зла в мире, сколько боли.
– Да, насчет зла и боли я согласна. Я живу с дядей и тетей, он вечно на работе, а она еле меня терпит. Через месяц закончу школу, поступлю в институт. И как только смогу съехать, сразу же от них уйду. А родителей у меня нет. И жизнь не радует.
– Бедная девочка, – Мария так ласково на меня посмотрела, что я чуть не расплакалась, – очень трудно без близких людей. У меня с семьей не сложилось, зато есть подруги. И я считаю, что даже если нет родных, нужно в первую очередь помогать другим. Если бы я страдала, что у меня нет мужа, тратила бы время на макияж и попытки соблазнения, что это была бы за жизнь? Я бы была несчастной. Я не в том возрасте, чтобы бегать на свидания. Но я стараюсь не грустить, а думать о том, что хорошего могу сделать для людей.
– Это так прекрасно! – воодушевилась я, – и я так хочу! Помогать другим, а не циклиться на своих переживаниях.
"Может, в этом корень моих бед?"– задумалась я. "Надо попробовать так же".
– Чудесно, – просияла Мария. – Книги мы все подклеили и можем перейти к рисованию.
– Рисованию? – испугалась я. – Я не умею рисовать.
– Я тебе покажу, – успокоила меня Мария, – там нечего уметь.
Она достала акварель, налила в банку воды и дала мне кисточку.
– Смотри, – она смочила весь лист чистой водой, а затем мазнула кисточкой с краской. Тоненькие алые лучики побежали во все стороны. На листе расцвел прекрасный цветок. Она смыла краску с кисточки и взяла фиолетовый оттенок. Поставила точку в середину цветка, и краски смешались в удивительных переливах.
– Как красиво! – заворожено воскликнула я.
– И очень просто, – подмигнула она, – попробуй сама. Задача покрыть лист красивыми разводами и переливами цветов. Мне нужно много разноцветных фонов.
Мы взялись за дело. Под моей кистью распускались цветы, вспыхивали зарницы, небо озарялось звездами. Мария научила меня посыпать мокрую акварель солью, брызгать водой или краской, стуча по кисточке над листом. Картины получались потрясающие! И главное, для этого вовсе не надо было уметь рисовать. Я влюбилась в акварель.
Так я подружилась с Марией. Милая, слегка полноватая, скромно одетая. Чем больше я узнавала ее, тем сильнее она мне нравилась. От нее веяло миром и добром. Мудростью и спокойствием.
Теперь все свое свободное время я проводила у нее. В ее доме всегда было, чем заняться. Она очень вкусно готовила и учила меня кулинарии. Мария подрабатывала не только библиотекаршей, еще пекла пирожки на продажу. Рисовала открытки акварелью и делала поделки из глины, бисера и разных камушков, ракушек, стеклышек и перышек. Все это Матильда – ее подруга, жившая по соседству, продавала на местном рыночке.
Мы месили тесто, перебирали гречку, чистили картошку и яблоки. Нарезали спелые сочные плоды тоненькими ломтиками, почти прозрачными, сбрызгивали лимонным соком, чтобы не потемнели.
Я разбирала бисер для поделок, сортировала по размеру ракушки, раскладывала по цветам перышки. Она украшала деревянные шкатулки, которые вырезал из дерева Йохан – сын Матильды.
* * *
– Мария, я бесконечно тобой восхищаюсь! – воскликнула я. – Ты так много всего знаешь и умеешь, почему же ты работаешь библиотекаршей?
– Я много кем работала в жизни. И в офисе, и в бизнесе. Но устала от интриг и большого мира, – улыбнулась она в ответ. – Эта работа дает мне стабильный заработок, официальное трудоустройство, ничего не требуя от меня. Я могу спокойно заниматься, чем хочу. Я люблю книги, читать. Люблю детей, видеть, как они растут, развиваются, умнеют. Как расширяется их мировоззрение. Это такая благодарная работа. Так я делаю мир лучше. Мой скромный вклад.
– И красивее, – подхватила я, – твои открытки и картинки, твои шкатулки и фигурки из глины.
– Да, надеюсь, они тоже радуют людей и дарят им красоту мира, – кивнула Мария. – Сколько прелести в простых вещах: вот глинтвейн, который мы сейчас сварили, посмотри, как он переливается на солнце, как завораживает его глубина. А яблоко? Такое крепкое, круглое, ароматное! Этот бочок сияет, а здесь зеленый плавно переходит в красный. А свежие булочки, которые мы с тобой только что испекли? Золотистые бочка, сахарная пудра – как россыпь снега. Каждый, кто отведает такую булочку, не сможет не ощутить любви к миру, – подмигнула она мне.
Мария рисовала пейзажи и натюрморты: цветы, фрукты, пушистых зверят. Она показала мне разные нехитрые приемы и рассказала основы свето-тени, перспективы и объема. И, повторяя за ней, я тоже рисовала все лучше. Как же я удивилась, когда Мария радостно сообщила мне, что мои рисунки тоже кто-то захотел купить.
– Но ведь мои лисята и котята всегда получаются такими грустными, – я не могла поверить.
– Возможно, они тронули чье-то сердце именно своей печальной мордочкой, – ответила Мария и погладила меня по голове. – Я тоже считаю их чудесными.
– Я бы хотела такую дочку, как ты, – как-то нежно шепнула мне Мария, гладя меня по волосам.
– Не может быть! – моему изумлению не было предела. – Я никому не нравлюсь.
– Я тебя очень люблю, – ответила она, – да и Йохану ты по душе, особенно, когда он немного к тебе привык.
Я ужасно смутилась и решила поговорить о чем-нибудь другом.
– А у тебя нет детей? – решилась я спросить, раз уж она сама подняла эту тему. Меня давно мучило любопытство, но задать такой вопрос казалось бестактным.
– Нет, у меня нет, не сложилось, – она горько вздохнула и отвернулась. Посмотрела в окно и снова перевела взгляд на меня:
– В больнице я однажды ухаживала за девочкой, умершей после нападения педофила. Ее тело могло выздороветь, но психика была так повреждена, что она просто отказалась жить. Ужасно видеть такое и чувствовать полное бессилие. Душевная боль, ярость, беспомощность. Сочувствие и горечь. Ее история потрясла меня до глубины души. Отчасти от этого я и ушла с той работы. Выгорела. Там было много таких детей.
– Они, наверное, сами были виноваты, – спросила я, – ходили откровенно одетые, флиртовали?
– Ни один ребенок или подросток не виноват в сексуальном насилии, совершенном над ним. Что бы он ни делал, как бы себя ни вел. Это ответственность взрослого – остановиться вовремя. Нет, дети ни в чем не виноваты. Это их беда, а не вина.
Такая новая для меня мысль. А я винила себя, считала себя похотливой, распущенной, испорченной. Ведь я не могла оставаться безучастной к прикосновениям дяди Арнольда. Наверное, Мария имела в виду маленьких детей, а я-то считала себя уже взрослой.
Я полюбила Марию до глубины души. Втайне я мечтала, чтобы она была моей мамой.
Однажды я сидела и рисовала акварелью. Она подошла и укрыла мне плечи тёплым платком, ей показалось, что мне дует от окна. Я была тронута до слез. Никто никогда так обо мне не заботился. Обо мне вообще никто раньше не заботился. Разве что тетка Луиза, но она просто хотела использовать меня, прикидываясь доброй. Но Мария никогда меня ни о чем не просила для себя лично. Она была рада, если я присоединялась к ее делам, но всегда меня угощала или оставляла у себя ночевать. Я не чувствовала, чтобы у нее был коварный план по порабощению меня.
Мария увлекалась книгами по психологии и часто рассказывала мне, что она недавно узнала. Больше всего она читала про инцест и сексуальное насилие, а я удивлялась ее странным предпочтениям.
– Представляешь, что я недавно узнала! Оказывается, инцест – это совсем не обязательно занятия сексом. Когда взрослые ходят голыми перед своими детьми – это растление несовершеннолетних, даже статья такая есть. Поэтому стоит цензура на фильмах 18+. Дети не могут выдержать вид обнаженных людей, сцены насилия или секса без колоссального ущерба для психики. То же касается совместного сна и рассказов детям о своей половой жизни.
Она сетовала, что книг на эту тему раз-два и обчелся. И упоминала, что почти все девочки и взрослые женщины сталкиваются с домогательствами в той или иной форме. Ее любимая покойная малышка. И еще одна ее знакомая, которую она часто упоминала, Гретель.
– Надо как-нибудь вас познакомить, – сказала она мне, – мне кажется, вы друг другу очень понравитесь.
* * *
Дома я тоже рисовала, но в основном черно-красные абстрактные картины. В одиночестве мне было очень плохо. Меня уничтожал стыд и ненависть к себе. Я мечтала о смерти. Мучалась от кошмаров, не могла спать. Мне казалось, что хуже меня нет человека, такой грязной, мерзкой девицы.
Я ненавидела себя за то, что поверила дяде Арнольду. Позволила ему себя использовать, трогать свое тело, тереться об меня. Я не могла себя за это простить. Эти мысли разъедали мой мозг. Я все хуже училась, у меня еле хватало сил на работу по дому или уроки. Будущее казалось мне беспросветным.
Только у Марии мне было хорошо. Вдали от нее мне казалось, что и ей я внушаю отвращение, что она еле терпит меня по доброте душевной. Но когда я видела ее ласковые глаза и теплую улыбку, то понимала, что это всего лишь мои мрачные фантазии.
Память о предательстве всех, кого я подпускала близко, давала себя знать. Ладно, дядя Арнольд. Мужчина, понятно, что он хотел секса, польстился на молоденькую неопытную девочку. Но тетка Луиза… Ее отношение подорвало мою веру женщинам. Я долго боялась, что и Мария может предать меня или использовать, как Луиза. Но нет, она никогда так не поступала. Она искреннее меня полюбила, как ни трудно мне было в это поверить.
Я чувствовала, что рядом с ней мои раны затягиваются.
* * *
Прошло несколько лет. Я закончила школу, поступила в институт графического дизайна, съехала от дяди с тетей в общежитие. К четвертому курсу мне посчастливилось получить место в маленькой комнатке, где я жила одна. Я подрабатывала дизайнером то тут, то там. Мужчин избегала. Не знакомилась, не флиртовала, вела себя замкнуто и сдержанно.
А потом Мария познакомила меня с Гретель.
Она сразила меня наповал. Такой девушкой я мечтала стать. Она воплощала в себе все, чем я восхищалась. Высокая, статная, с кудрями, собранными в пучок. Как я мечтала, чтобы Гретель распустила свои прекрасные волосы. Но нет, она всегда их гладко закалывала. Свободная, независимая, самодостаточная. Успешная карьера переводчицы, своя квартира. Гордая, временами жесткая, словно никто в мире ей не нужен.
Спокойная, холодная, отстраненная, сдержанная. Ледяная королева. Казалось, никто не мог причинить ей боль. Трудно представить ее плачущей или отчаянно влюбленной. Самообладание, полный контроль над собой. У меня все написано на лице. Я не могла скрыть свои эмоции, они обуревали, захлестывали меня. А вот Гретель умела держать себя в узде. Что бы ни происходило, она оставалась спокойной и разумной. Никуда не торопилась. Ничего не хотела.
От природы яркие темные глаза и почти черные брови, а губы бледные. Нос с едва заметной горбинкой. Никакой косметики. Она не носила украшений, кроме пары крохотных золотых сережек-колечек с бриллиантами.
Я никогда не слышала ее смеха. Но, глядя на меня, она часто мягко улыбалась. Ее глаза, обращенные ко мне, были очень нежными и немного печальными.
Просторные брюки, юбки в пол, длинные туники или кардиганы до колен. На ногах кроссовки или балетки. В руках – неизменный блокнот с карандашиком, она часто что-то писала в нем.
Я благоговела перед ней. Гретель была такой, какой я больше всего хотела бы стать.
Мне кажется, она тоже ощутила наше родство душ. Такое ощущение, что мы знали друг друга много лет. И мы сразу естественно и легко стали общаться, а общих интересных тем находилось все больше. Мы очень близко подружились. Не могли наговориться, много гуляли в парке, сидели в кафешках, ходили в гости друг к другу. Писали письма. Обменивались книгами.
Я полюбила ее всей душой.
Гретель. Начальник. Отношения
"Воля, что неволя, что вой в поле…
Во, бля! Понесло за порог, за ворота, за околицу – на болота.
Эпилог. Задерни зеркала черным бархатом
Впрок. А счастье по чужим векселям, видит бог."
(с) Веня Д'ркин
За что я так привязалась к нему? Толстый, лысый, некрасивый, маленького роста. Полная посредственность. Такого увидишь в толпе и не заметишь, не запомнишь, скользнешь взглядом, и все. Думаю, Борис понимал, что внешность – не его конек. И старался брать другим – расчетливыми манипуляциями, умело подсаживал на крючок. Он ловко вовлекал меня в свои сети, с каждым днем все сильнее привязывая к себе. Заменил мне всех, стал самым близким и дорогим человеком.
Я все больше нуждалась в этом отношении, внимании, поддержке. Подсела на него как на самый страшный наркотик. А потом Борис начал этим пользоваться.
Что бы я ни показывала ему по работе, о чем бы ни советовалась, он всегда хвалил меня. И не краткое "молодец", нет, он рассыпался в комплиментах.
– Милая, ты такая умничка! Я так восхищаюсь твоим умом, навыками, качеством работы! Ты так ловко и быстро со всем управляешься! Не то, что я. Я медлительный, туго соображаю. Вот сижу уже третий час, колупаюсь с отчетом по работе. Не успеваю сдать вовремя. Мне бы твой ум и смекалку, но я так плох в этом. Не разбираюсь в компьютерах.
– Давай я тебе помогу? – вызвалась я, – отформатировать документ в Word? Это несложно.
Он вскочил со своего кресла, охотно уступая мне место.
– Как это было бы чудесно, милая! Просто подарок для меня! Ты правда хочешь мне помочь?
– Я часто форматирую документы, набила руку.
И я просиживала теперь в офисе дополнительные часы, выполняя не только всю свою работу, но и львиную долю его. А если я пыталась отказаться, он применял тяжелую артиллерию:
– Ты занята, милочка? Не хочу тебя отвлекать.
– Ты меня не отвлекаешь.
– Я тут закопался с презентацией для Совета директоров. Эта программа со слайдами такая трудная, все время что-то ускользает, перескакивает…
– Power Point?
– Наверное, я даже название толком запомнить не могу, видишь, какой я тупой.
– И вовсе ты не тупой, – возмутилась я, – она требует некой сноровки, да.
– Это у тебя ручки золотые, милая, блестящий ум, все схватываешь на лету, а я… – он разочарованно вздохнул и махнул рукой, – что с меня взять.
– Я посмотрю потом, мне надо сначала доделать срочный перевод.
– Конечно, конечно, не смею тратить твое драгоценное время. Просто я сегодня вечером свободен. Так хотел подольше побыть с тобой вдвоем, – прошептал он интимно, наклонившись к моему уху, – но, увы, проклятая работа. Что ж, как-нибудь в другой раз.
Этого я перенести не могла. Я так хотела провести с ним наедине те немногие свободные минутки, которые у него были. Вновь окунуться в его внимательный теплый любящий взгляд. Его нежные прикосновения дарили мне чувство, словно отец обнимает меня и защищает, любит и принимает такой, какая я есть. У меня никогда не было такого опыта. Так что я решила перевести свой срочный текст ночью, а сейчас добить его презентацию, чтобы мы могли немного побыть вместе.