– Незаконные мигранты должны пересечь несколько границ без документов и без денег, – отвечает младший. – Если европейским собакам так хорошо живется, то могу себе представить, как там люди живут.
Старший напоминает:
– Но у них там полным-полно правил для всего на свете. Например, строго запрещается есть руками, надо пользоваться столовыми приборами, которые делают из дорогих металлов. – Он умолкает и через некоторое время говорит: – Я голоден, Африка всегда голодает.
– Да, – соглашается младший, кудрявый. – Даже это море никогда не бывает сытым. Скольких наших братьев и сестер поглотило море, у скольких отняло мечту…
Их взгляды бесцельно блуждают по безотрадному окружающему ландшафту. Потом оба парня, устремив взгляд на Гибралтар, синеющий у горизонта, надолго умолкают.
На море направлены испанские и португальские пушки, на Гибралтар взирают и глаза многих марокканцев. Даже издалека хорошо видны волны, выплескивающие белую пену на морской берег, как будто море хочет в чем-то исповедаться, чтобы защитить свою завораживающую синеву. Если в Танжере ты однажды не пожалеешь времени и вглядишься в морские волны, они тебя никогда уже не отпустят. Подними камешек, поброди по воде у берега, и ты почувствуешь, какая сила покоится в Танжере и в твоем сердце.
Оба молодых человека все смотрят и смотрят на море, наверное, хотят разглядеть там, за ним, вдалеке, что может предложить им будущее. В Танжере только иностранцы и туристы смотрят на море, африканцы же всегда пытаются разглядеть что-то за морем.
Приезжие считают волны, чтобы убить время, считают белые беспокойные гребешки, бегущие навстречу городу и людям, глядящим на море. Из марокканцев же мало кто обращает внимание на волны, зато не может удержаться, чтобы не смотреть в заморскую даль.
Море – не пейзаж, море – образ вечности, сказано у Томаса Манна.
Я смотрю на пушки, стоящие на площади Ленивых, и на молодежь, которой полно на этой площади. Ни пушки, ни люди не хотят защищать Танжер, они не хотят войны, а хотят диалога.
Площадь Ленивых в новом городском центре не соответствует своему названию. Все в Танжере знают ее, но никому не известно, почему площадь так названа. Люди здесь уж точно не ленивы, они разве что устали, так, во всяком случае, кажется. Устали томиться, устали от того, что не имеют надежды.
«Мое мученье – этот вид», – написал революционный поэт из Танжера Мухаммед Шукри.
Многие люди находятся в положении беженцев, по самым разным причинам. Многие покидают Танжер, бегут дальше, многие завершают в Танжере свое бегство.
Мои родители отсюда, из Танжера, отправились в Германию, хотя никогда раньше не слышали немецкой речи и не знали ни одного немецкого слова.
Какая же сила жила в них, если они отважились на этот прыжок над водами великого океана! Они успешно его совершили. Моя мама родилась в горном селении и, понятно, не умела плавать. Ей всегда было страшно, и не только на корабле, но и на твердой земле, однако страх никогда не парализовал ее волю. Надежда и вера были сильнее страха, который внушали ей и морские воды, и грядущие возможные несчастья. Благодаря надежде и вере в добро, она не поддавалась страху, страх не мог ее остановить. Она покорно и безропотно принимала удары судьбы, даже в плохом умея находить что-то хорошее. Это отношение ко всему, что бы ни случилось, и позволило ей идти вперед по неизвестному пути.
«Как погода, да, да, Жалид в точности как погода – то солнце, то дождик, но чаще все-таки солнце». Мне понравилось, как мама истолковала мой знак зодиака Овен. Дело в том, что по-немецки слово «овен» («Widder») звучит почти как слово «погода» – «Wetter», но мама об этом не подозревала; за много лет она так и не заметила тонкого различия двух немецких слов. Но мама всегда так радостно улыбалась, и ее глаза так ярко сияли от гордости, когда она говорила о «погоде», что никто, в самом деле никто, не решался указать ей на ошибку.
Мою маму зовут Зохра, берлинцы же звали ее Зорайя, с долгим «о» и долгим «а». Несколько лет тому назад она рассказала мне, что в первое время жизни в берлинском районе Веддинг, выходя из дома, рисовала на тротуаре знаки кусочком угля – у нас было печное отопление, – чтобы потом найти обратную дорогу. Не зная языка, она не могла прочесть названия улиц или расспросить прохожих. Штральзундерштрассе, Брунненштрассе, Штрелицерштрассе, Вольташтрассе или Ам-Эндештрассе – для нее это были знаки и звуки чужого мира. Мира, в котором она должна выстоять. Альтернативы у нее не было. Ее ободрял один берлинский пекарь, в его пекарню мама каждый день заходила с детьми, родившимися уже в Берлине, – моей сестрой Латифой и братом Абдельхамидом. Пекарь улыбался, шутил с детьми. Это придавало сил маме, обнадеживало, и она смущенно и приветливо отвечала улыбкой.
Не всё, но многое хорошее в жизни начинается с улыбки.
Что гонит человека в незнакомое место и что происходит с людьми, которые хотят попасть куда-то, но не достигают своей цели? Их постоянно мучает жажда недостижимого или их гнетет печаль, словно окутывая тяжелым покровом?
Есть ли на свете такие люди, которые могут сказать о себе, что они счастливы, несмотря на то что никогда не искали место своей мечты – или как раз потому, что не искали его? И должны ли мы непременно побывать в таком вот особенном месте, чтобы познать что-то другое, чужое для нас? Необходимо ли это познание для того, чтобы мы смогли познать самих себя? А не связан ли страх перед чем-то чуждым с нашим страхом перед нашим собственным «я»?
Лишь тот, кто уходит, кто пребывает в движении, кто покидает защищенное, безопасное, знакомое пространство, может понять себя самого. Тот же, кто остается внутри своего пространства, вероятно, всегда видит лишь внешнее и никогда не сможет узнать, что значит быть наедине с собой. Уход, бегство, движение к чему-то чужому может и не ориентироваться на какое-то определенное место, может не быть физическим путешествием: для этого движения необходимо лишь живое и правдивое зеркало, в котором можно рассмотреть самого себя. Отражение твоих чувств и надежд поможет тебе наконец приблизиться к себе самому.
Смотри на Танжер, и ты увидишь в Танжере самого себя.
Танжер имеет долгую и бурную историю, этот город всегда был жарким местом пересечения различных культур. Его жители называют свой город Танджа – вродебыгрубовато, но всежезвучит мягче, чем французское произношение слова Танжер. Разные звуки разных языков обозначают один и тот же город.
Танжер, портовый город на северо-западном побережье африканского континента, расположен близко от Европы. Лишь неширокое водное пространство отделяет Танжер от Барселоны и других европейских городов. Ровно четырнадцать тысяч метров от Танжера до Альхесираса в Испании. Пролив и узкая полоска суши отделяют Танжер от Европы. На африканском континенте находятся испанские анклавы Сеута (по-арабски Себта) и Мелилья, отделенные от Марокко полосой черного песка – границей, для многих непреодолимой. Одни ненавидят эту преграду, другие говорят, что она защищает их благосостояние от нападений[3].
На побережье близ Танжера то и дело находят старую одежду и вещи, которые больше не нужны беженцам, – рваную бумагу, отслужившие зажигалки, сношенные туфли без шнурков с оторванными подметками.
До Берлина, города моего рождения, расстояние от Танжера в двести раз больше, чем расстояние от Танжера до Сеуты. Я помню все названия городов, которые прочитывал на дорожных указателях во время наших ежегодных летних поездок на «родину» в переполненном и перегруженном вещами автомобиле. Однако в сами города мы не заезжали, на это не было ни денег, ни времени. Карлсруэ, Мюлуз, Марсель, Лион, Монпелье, Тулуза, Барселона, Сарагоса, Аликанте, Гранада, Малага. Мы, дети, не могли бы назвать ни одной достопримечательности этих городов, родители тоже, да и вообще никто из наших знакомых. Мы ведь были там проездом и хотели одного – наконец добраться в Танжер.
Всегда говорилось: мы едем на родину; я тогда еще не понимал этого слова, потому что ни с кем не обсуждал эту тему; родители никогда о родине не упоминали, или просто я не слышал этих разговоров. Только много лет спустя я начал догадываться о том, что это значит – чувствовать свою родину. Мне надо было многое увидеть и многое пережить, встретиться со многими людьми, чтобы я смог наконец ощутить на своих плечах теплый плащ моей родины. Без родины даже самые яркие лица бледнеют, и мое лицо тоже.
Родина там, где ты полней всего ощущаешь свою жизнь. Родина там, где ищешь свой внутренний мир, даже не зная, удастся ли когда-нибудь его найти.
Но каждому стоит отправиться на его поиски.
Поездки из Германии в Марокко были утомительными, даже сегодня, спустя много лет, они вспоминаются мне такими. Но мы любили ощущение безопасности в тесноте автомобиля, несмотря на то что часто из-за аварий приходилось подолгу ждать на дороге, под палящим солнцем южного лета. Больше всех досадовал я – потому что предпочел бы остаться летом в Берлине и с утра до ночи гонять в футбол с моими берлинскими приятелями.
Но с каждым километром, приближавшим нас к Танжеру, моя злость, вызванная нежеланием куда-либо ехать, остывала.
И хотя мы, дети, завистливо смотрели на рестораны и кафе, стоявшие там и сям невдалеке от трассы, и мечтали о жареной картошке с кетчупом, нам очень нравилось то, что стряпала мама. Помню эти нехитрые блюда, приготовленные на маленькой газовой плитке: яичницу с луком и помидорами и великолепный марокканский рататуй. Отец находил место поспокойнее, где-нибудь на краю луга или поля, мы сидели кружком и любовались видом окрестностей, а потом, хотя эти привалы длились недолго, мы дремали, отдыхая от шума машин или беспокойных проверок при пересечении границ. Затем мама поспешно варила для отца кофе, наливала его в большой темный термос, и наше путешествие по направлению к Танжеру продолжалось.
Самый одуряющий аромат всегда и рождается, и живет в нашей памяти. Если поискать ассоциацию между путешествиями и каким-либо запахом, то от тогдашних поездок в моей памяти неотделим запах кофе. Если бы я подбирал сравнение из мира музыки, то это, конечно, песни египетской певицы Умм Кульсум[4]. К сожалению, некоторые записи пропали, так как магнитофон жевал ленту на кассетах, и все же песни Умм Кульсум постоянно сопровождали нас в поездках. А если бы я искал зрительный образ, служащий символом наших путешествий из Берлина в Танжер, то это, конечно, вид на море, который открывается вблизи Альхесираса, – увидев море, мы знали, что осталось всего несколько часов и скоро мы будем у цели.
Путешествие на автомобиле из Берлина в Танжер занимает четыре-пять дней. Чтобы попасть в Танжер, нужно потрудиться. Но ведь без серьезных усилий никогда не удается узнать что-то необычайное, особенное. Танжер щедро вознаграждает затраченные усилия.
Этот город называют белой голубкой на плече Африки. Дома в Танжере почти сплошь белого цвета – здесь нет домов из пурпурно-красного камня, как в Марракеше, или лазурно-голубых, как в городах Шавене или Арсиле. Белый – основной тон Танжера, белый – фон для пестрого многоцветья Танжера. Я еду к прекраснейшим цветам и краскам.
История Танжера уникальна, уникально и его географическое положение, и его бесчисленные тайны и скрытые от чужих глаз параллельные миры: долгое время город был подлинной Меккой для контрабандистов, маргиналов, авантюристов, эксцентрических личностей, самозванцев, рыцарей удачи и актеров всего мира. За это Танжер ценили, за это и презирали. Сюда регулярно приезжал страдавший меланхолией Ив Сен-Лоран. У него был свой дом на холме с великолепным видом на старую гавань.
В Танжере надо быть осторожным – местные карманники особенно активны в ранние утренние часы. Есть и контрабандисты; местные жители, tangauis, которые в большинстве не учились в школе, называют их «трабандос», а не так, как вообще-то полагается по-испански – «контрабандиста». Одни трабандос пользуются уважением, у других репутация скверная. Торговлю наркотиками и проституцию здесь презирают, но о контрабандных дорогих товарах говорят почтительно.
Подвергавшиеся преследованиям евреи и противники Франко, люди, искавшие нового места жительства, фашисты – все нашли пристанище в Танжере. Танжер принимает многих и многих, а вот отпускает кого-то крайне редко.
Многие завершили в Танжере свои скитания, многие, приехав сюда, вскоре тронулись в дальнейший путь. Как ни велики различия всех этих людей, Танжер придает им сходство, стирает различия и усиливает общие черты.
В Танжере ничего не приходится скрывать – ни опасное преступление, ни тяжкий порок. Танжер многое позволяет, Танжер прощает. По улицам Танжера каждый может ходить гордо, с высоко поднятой головой. Каждый может с чистой совестью смотреть в глаза другим. Совесть никого в Танжере не интересует.
Нет числа тем, кого магически притягивает Танжер: это бедняки и богачи, знаменитости и никому не известные люди. Кто-то бежал, кто-то степенно приходил, кого-то приносили на руках, кого-то изгоняли. Танжер любит кровь людскую, Танжер заставляет ее волноваться.
Для иных людей поиски составляют смысл и главную тему их жизни, неважно, сознают они это или нет.
Нет числа людям, искавшим свою собственную, личную историю. Лишь немногие сумели ее найти.
Тахир Шах, афганец, живущий в Марокко, в поисках своей истории, которую он тогда еще не знал, однажды в Касабланке никак не мог отделаться от торговца, назойливо предлагавшего что-нибудь у него купить. От растерянности, а также чтобы избавиться от надоеды, афганец сказал, что хотел бы купить оригинальное английское издание сказок «Тысяча и одна ночь» в классическом переводе Ричарда Фрэнсиса Бертона. Дело в том, что эту книгу отец афганца по закону восточного гостеприимства подарил пришедшему в дом незнакомцу, поэтому книга не досталась в наследство сыну. Запрос казался неисполнимым. Тахир был очень доволен собой – ведь он хотел отделаться от назойливого продавца, чего и достиг, задав ему столь сложную задачу: торговец оставил его в покое.
Прошло много времени, в жизни Тахира Шаха многое изменилось, и многое он успел забыть, в том числе свою мимолетную встречу с бродячим торговцем, когда-то постучавшимся в дверь его дома.
И вот, совершенно неожиданно, спустя долгие годы Тахиру звонит из Танжера некий итальянец и говорит: «Нужная вам книга у меня». Тахир не сразу поверил, однако быстро собрался и на поезде поехал в Танжер. Вскоре по прибытии он уже держал в руках книгу своего отца, которую купил за сущие гроши. Но Танжер одарил его не только книгой – благодаря Танжеру у Тахира появилась своя собственная особая история. Танжер никогда не забывает чьи-то пожелания.
Скажи Танжеру, что ты ищешь, и, может быть, он поможет тебе это найти.
Мой отец Абдулла Сеули приехал в Германию зимой 1960 года, сначала в Любек, город, как и Танжер, портовый, затем в Берлин.
Моя мать Зохра сначала оставалась в Танжере; когда отец уже находился в холодной Германии, мама заметила, что беременна – так она мне рассказывала.
Мама, по-видимому, помнила прежние времена лучше, чем отец. И она серьезнее говорила о прошлом, тогда как отец часто смеется, рассказывая о былых временах. Но если уж мама смеялась, то остановиться уже не могла. А улыбка у нее самая прекрасная на свете.
Наверное, болезненные воспоминания дольше живут в нашем сознании. Наверное, нам следует более интенсивно переживать доброе и прекрасное, чтобы эти впечатления так же глубоко врезались в память нашей души.
Танжер хранит в себе бесчисленные истории, бесчисленные мифы и сказания, с большинством из них я познакомился впервые. Но не все истории Танжер может отпустить на свободу, кому-то рассказать. «Пойди к морю, закрой глаза, и ты сможешь расслышать бесконечную историю Танжера», – посоветовала мне одна старая дама, жившая в касбе[5], когда я задал вопрос об истории древних городских стен.