Продавец явно рад продолжению беседы. Он снова улыбается мне с видом превосходства:
– А инек мидзанек, – говорит он. То есть: «Твои глаза это твои весы».
Я иду дальше по переулкам касбы, где до меня проходили тысячи и тысячи людей. И неисчислимые тысячи пройдут после меня. Каждый из нас – своего рода первопроходец. Здесь шумно: слышны разговоры, смех, споры, мне кажется, в своих эмоциях они аутентичны. И, словно этим голосам необходим аккомпанемент, чуть ли не в каждом доме звучит музыка. Я слышу голос Умм Кульсум, этой Зары Леандер[7] Востока, и современную арабскую музыку Франции, с крыш мечетей доносятся голоса муэдзинов, созывающих на молитву, а временами в потоке звуков я различаю голос Боба Марли. Смесь эта чудесна, несмотря на хрип и свист старых транзисторных приемников.
Всюду разносится запах мяса, сырого или приготовленного на простом угольном гриле, еще я ощущаю запахи кожи и гниющих отбросов, долго пролежавших на жарком солнце.
Вдоль улицы сидят крестьянки, приехавшие из горных районов, у них большие конической формы соломенные шляпы с шерстяными помпонами, на плечах плотные красно-белые полосатые платки, которые называются «фута», на ногах гольфы с завязками крест-накрест. Лица у этих женщин симпатичные, хоть и изборожденные морщинами, и еще более морщинистые у них руки. Живые глаза выдают возраст – они, должно быть, гораздо моложе, чем кажется на первый взгляд. У некоторых на спине привязан ребятенок. Они продают свой урожай, разложив прямо на земле баклажаны, лук, морковь, зеленую фасоль и ярко-желтую айву.
Эти крепкие женщины выглядят крайне усталыми. Еще бы, думаю я, ведь позади у них долгая и трудная дорога. Но стоит проявить малейший интерес, они приветливо улыбаются. Предлагают овощи, но не расхваливают и не преувеличивают достоинства своего товара. Мне это нравится, я улыбаюсь в ответ и покупаю большую связку темно-красного репчатого лука.
Иду дальше в толпе бесчисленных людей, в потоке автомобилей и запряженных ослами тележек. Тротуар слишком узкий, стольким людям идти по нему невозможно. Я смотрю вокруг широко раскрытыми глазами, я снова в исследовательской экспедиции, стараюсь ничего не упустить. Замечаю глиняный сосуд с ладаном. Тут мои и так-то опьяненные пять чувств приходят в полнейший восторг. Ладан широко используется в Марокко, но есть он везде – в Индии, Иране, Эфиопии, многих странах Азии. Сотни лет тому назад его прозвали «аравийским золотом».
В древности торговцы ладаном приносили эту драгоценную смолу в самые богатые и прекрасные дворцы. Как бы ни различались между собой религии нашего земного мира, большие и малые, у них есть общее – любовь к ладану. Царица Савская, славившаяся своей мудростью, прибыв в Иерусалим к царю Соломону, привезла с собой из Савы семена ладанного дерева – так утверждают иудеи, христиане и мусульмане.
«У ладана много общего с любовью, ладан – благовоние любви», – сказала мне много лет назад одна закутанная в покрывало старая женщина, торговавшая в касбе Танжера ладаном, привезенным откуда-то в большой корзине.
Я никак не отреагировал и ни о чем не спросил, а женщина продолжала: «Ладан, как любовь, возбуждает и успокаивает, очищает и лечит, ладан священный, таинственный и вызывающий неистовую радость». Он дик, и приручить его невозможно, даже сегодня, при всех современных технологиях, не удается его культивировать.
«Ищи райский ладан из Мекки, очень крепкий, очень пряный. Я должна уйти легкой поступью», – так на смертном одре попросила мать прославленного в Танжере писателя Тахара бен Джеллуна.
Золото, ладан и мирру – эти драгоценные дары принесли младенцу Иисусу святые волхвы Каспар, Мельхиор и Балтазар.
Я вспоминаю, как Айша из риада «Альмулюк» в Марракеше раскуривала ладан в круглой серебряной курильнице. Дым из внутреннего двора потянулся во все помещения риада, поднялся выше третьего этажа и растворился в чистом небе. Айша рассказала, что она всегда возжигает ладан, когда чувствует, что люди, находящиеся в доме, нуждаются в положительной энергии, без притока которой гармонию может нарушить злой дух. Ладан привлекает добрых духов, таково убеждение Ашли.
Танжер, ты мне близок и становишься все ближе. Я не осмелюсь утверждать, что знаю тебя настолько хорошо, чтобы описать так, как это тебе подобает. Сознаю, что мои мысли – лишь попытка приблизиться к тебе. Но это сознание не огорчает, а лишь придает мне мужества в моих поисках.
Я иду к новому центру города, мимо роскошного отеля «Эль-Минзах», который в тридцатые годы XX века был построен одним шотландским лордом и с тех пор ублажает богатую публику, в то же время защищая своих, в основном иностранных, постояльцев от нищих туземцев.
Уже немного устав, я добираюсь до Сур аль Ма-агадзин, площади Ленивых, как ее называют.
Молодой парень, лет двадцати наверное, меланхолически глядит на неспокойное море. Я останавливаюсь передохнуть и наблюдаю за движением толпы. Эту площадь я знаю, здесь я чувствую себя уверенно. Ребенком я бывал здесь тысячу раз. Нередко эта площадь была стартом, а также, как правило, и конечной целью моих вечерних прогулок.
Пушки на площади стоят ровными рядами, это напоминает мне немецкую зебру на пешеходных переходах через улицу; пушки нацелены на лежащий внизу порт. Сейчас, ближе к вечеру, площадь наполняется людьми. Родители с детьми, которые на площади останавливаются, потом начинают скакать наперегонки по восточным каменным плитам. Танжерцы к вечеру оживают, как будто они весь день просидели взаперти. Вечером они снуют туда и сюда по улицам или приходят на площадь, которая сразу начинает напоминать огромную гостиную в мавританском стиле. Люди здесь чувствуют себя в безопасности, несмотря на множество проезжающих автомашин, несмотря на фотографов, торговцев и дилеров, предлагающих вам хорошие и нехорошие вещи. Такова эта площадь Ленивых.
Темнеет, люди покидают площадь, расходятся во все стороны света. Пушки с обиженным видом стоят на своем месте, хотя теперь они главные на площади.
Я был в клинике, принял одну пациентку, мы вместе порадовались ее выздоровлению. Более пяти лет назад ей был поставлен диагноз: рак яичников на поздней стадии. Операция и долгий курс химиотерапии стоили ей немалых сил, но теперь она сияла от радости. «Все, абсолютно все было не напрасно», – сказала она, прощаясь со мной. Раздался звонок моего рабочего телефона, звонила Мириам из марокканского посольства: «Тебя приглашает в Марокко король Мухаммед VI. Полетишь?» Заикаясь от неожиданности, я сразу согласился, даже не посмотрев в свой ежедневник. Поеду, конечно, я поеду к королю Марокко, хоть и не представляю, что меня там ждет.
Я радовался. Адак поедет со мной, сразу решил я. И попросил ее поехать со мной в Марокко. Адак еще никогда не была в Африке.
И только за несколько дней до отлета я узнал, что лететь предстоит в Рабат, столицу Марокко. В Рабате нам сообщат, в каком из городов страны нас, то есть группу самых разных людей марокканского происхождения, примет его величество король Мухаммед VI.
Я еще никогда не получал приглашения на годовщину коронации. И также никогда не получал приглашения от человека, который носит титул короля, барона или князя. Я не понимал, хорошо это или плохо, однако отбросил подобные мысли, так как выбора у меня все равно не было. В нашей большой семье еще никого не приглашали в университет или к королю.
Спустя несколько недель мы прилетели в Рабат. Марокканцы, мужчины и женщины со всего света, большинство в темных и слишком просторных костюмах, кое-кто в чересчур пестрых платьях. Нас направили в большой зал для инструктажа по вопросам безопасности. Я сгорал от любопытства, остальные, должно быть, тоже. Куда нас повезут завтра – в Марракеш, Фес или Касабланку? Об этом шел горячий спор, одни делали вид, будто точно знают, другие фантазировали, третьи молчали, загадочно усмехаясь. Мне вспомнился финальный этап музыкального конкурса «Евровидение». Кто победит: Дания? Германия? Франция? Украина?
Я прислушался, но понимал далеко не все, так как сотрудники службы безопасности говорили в высшей степени официально, и вдобавок на арабском, но не на марокканском варианте арабского. А я понимаю только марокканский вариант, родной язык моих родителей. Другому арабскому я никогда не учился.
Я попытался, как секретный агент, расшифровать код, состоящий из незнакомых слов, но вдруг услышал знакомое слово, и опять, и опять, я знал это слово и слышал его тысячу раз: «Танджа». В зале зашумели. «Танжер?» – спросил я приветливого бородача, сидевшего рядом со мной, этот человек создал в Осло одну из крупнейших строительных фирм Норвегии. «Да, Танжер», – ответил он по-французски с совершенно необычным, скандинаво-арабским акцентом. Я обрадовался, как будто сорвал джекпот или выиграл главный приз в новогодней лотерее. Невероятно! Ведь и мои родители как раз находились в Танжере. Я столько лет не видел их обоих вместе – они разошлись двадцать лет назад. Официально они развод не оформили, однако давно жили врозь, наверное и тогда, когда еще не разъехались. Потом мама нашла квартиру в Берлине и поселилась поблизости от детей, а отец решил, когда все дети уже выросли, вернуться на родину. Мама осталась в Берлине, отец вернулся в Танжер. Берлин или Танжер, мать или отец – конфликт, далеко не такой простой для нас, детей, конфликт двух городов, которые любишь, и двух родителей, которых любишь: для ребенка ненавистна сама необходимость выбирать одну из сторон такого конфликта.
И вот теперь я ехал в Танжер, совершенно неожиданно получив возможность увидеться там с моими родителями; встреча с ними приобрела в моих глазах по-настоящему символическое значение. В тот вечер я быстро заснул, устав от напряжения и радости дня, но покоя не обрел. Мои сны были четкими, я радовался им и надеялся, что не забуду их никогда.
На другой день – это был вторник, среда или четверг, мы рано выехали из Рабата в Танжер. Комфортабельный автобус сопровождали полицейские машины, яркие, с громкими сиренами, они ехали впереди и позади автобуса. Мы ехали навстречу разгорающемуся дню, мимо незнакомых мне селений и городков, по новым асфальтированным шоссе, которыми марокканцы очень гордятся. Новая автотрасса обеспечивает быстрое движение и лучше связывает города страны, чем старые дороги. О да, марокканцы иногда тоже спешат…
Мы подъезжали к Танжеру. Хотя я устал и меня слегка укачало – если не я за рулем, в машине меня всегда укачивает, – я с нетерпением ждал встречи с моим городом. Я позвонил маме, оказалось, что отец сейчас должен к ней прийти. Наконец я увидел старый дорожный знак с надписью «Танжер». Эскорт и автобус гордо покатили по городу. Некоторые прохожие махали нам рукой, другие смотрели скептически, третьи не обращали внимания. Мы подъехали к великолепному королевскому дворцу, стоящему на одном из больших холмов Танжера, в районе Маршан. В город мы въехали с его южной стороны, при этом мы проехали мимо нашего дома на улице Ибн Баттута, этот дом, номер один, всего в десятке метров от самой красивой мечети Танжера, мечети Мухаммеда V, рядом с которой стоит испанская католическая церковь. Сколько раз я был с моими родителями в Танжере, но в мечеть никогда не заходил, хотя от нее до нашего дома и в самом деле, как здесь говорят, «один скачок верблюда». Я понял, что наша семья до сих пор не посетила многие интересные места Танжера и многие красоты этого города остались для нас неизвестными.
Я никогда не бывал с родителями в здешних музеях, должно быть, для меня в городе имелись более интересные и привлекательные вещи: пляж, встречи с друзьями, игра в футбол. Но возможно и то, что мои родители ничего не знали ни о музеях, ни о других достопримечательностях, потому что их родители в свою очередь ничего этого не знали или не имели туда доступа. Жить в городе еще не значит знать в нем все. Некоторые места открываются только избранным, тут играют роль или энергия людей, или случайность, или деньги либо их отсутствие.
Я родился в Германии, я берлинец, но даже в Берлине снова и снова делаю открытия, нахожу новые места, причем там, где много раз проходил. В Берлине мы с родителями тоже никогда не бывали в музеях, соборах или мечетях. Мы никогда не ездили в Германии к морю, но без конца ходили в бассейны Веддинга и Тиргартена. Но из-за этого я не чувствовал себя обделенным, не обижался и сегодня не вполне уверен, что это было для меня плохо. В бассейнах ведь люди гораздо больше смеются и, пожалуй, в бассейне лучше учишься выживать, чем в музеях, посвященных историческому прошлому, не так ли?
Королевский дворец я прежде видел только снаружи. Я вспомнил, что издатель Малкольм Форбс в 1979 году праздновал свой 70-летний юбилей в находящемся неподалеку дворце Мандуб, а мы как раз проводили в Танжере летние каникулы. Тогда во дворце американского миллиардера, построенном в 1929 году, собрались музыкальные ансамбли со всей страны. Говорят, гостями на празднике были Элизабет Тейлор и Джимми Картер. Через два месяца после празднества, в котором принимали участие свыше 600 гостей, Форбс умер.
Говорят, фасады домов и улицы на подъезде к дворцу в те дни привели в порядок и украсили по случаю празднования дня рождения Форбса, к неудовольствию многих местных жителей, которым пригрозили штрафом, если они не примут должных мер. Все блестело, все было в идеальном порядке. Всюду в городе ощущалась подготовка к празднику особо избранных. Я издали наблюдал суету на улицах Маршана, видел в воображении великолепные картины, завидовал приглашенным гостям. И вот, спустя двадцать с лишним лет, я снова стою у этих ворот. Теперь я в них войду, в эти ворота, некогда закрытые для меня. Хотя меня и огорчало, что не удастся повидаться с родителями, я ощущал, что в этом городе они совсем близко. Подумав так, я почувствовал себя счастливым. И они, родители, сейчас тоже счастливы, я заметил это, когда говорил с ними по телефону, перед тем как войти в ворота дворца. Они оба находились в нашей квартире на бульваре, в центре Танжера, она совсем рядом с сомнительным кафе «Париж», напротив кинотеатра «Синема Маурита-ниа», где крутят фильмы о борьбе кунг-фу и тому подобные картины, изобилующие драками и боями; фильмы идут на французском языке. Возле кино стоят продавцы горячих пирожков с нутом (или бараньим горохом), которые называют испанским словом «кальенте» («горячий»), однако эти пироги известны только в Марокко. Мама и папа мной гордились – их сына принимает король Марокко в их родном городе Танжере.
Королевский дворец впечатляет – восточный, элегантный, не слишком пышный, величественный и в то же время очень строгий, в архитектуре и декоре нет ничего случайного. Преобладающие цвета – пурпурно-красный и цвет мяты, в них окрашены ткани и каменные изразцы, драгоценное дерево и металл.
Для избранных гостей подают легкие закуски и сытные кушанья, приготовленные со страстью и сервированные в строжайшем порядке. Здесь собрались местные жители и государственные чиновники из дружественных стран, политики, ученые, художники, судьи, а также около трехсот марокканских мигрантов со всего света. Король вышел в сопровождении своего брата. Мне удалось пожать королю руку. Это был контакт без слов, но мне он понравился.
В те минуты мне хотелось, чтобы рядом со мной была моя Адак. Она осталась в Рабате. Мы слишком поспешно приняли решение праздновать ее день рождения в Марокко, поэтому не удалось уладить необходимые формальности, чтобы я мог принять участие в королевском приеме не один, а с супругой. А я был бы рад показать ей, моей принцессе, этот дворец.
Церемония по случаю годовщины коронации была блистательной, но короткой. Потом мы любовались обстановкой, смеялись, лакомились угощением, и все были горды тем, что стали гостями на этом приеме. По окончании празднества мы направились к выходу. На прощание все делали фотоснимки в саду дворца. Автобус отвез нас на обед, который был дан королем в большом восточном шатре, раскинутом в знаменитом королевском гольф-клубе на восточной окраине Танжера, неподалеку от кладбища Аль Муджахидин. В городе из-за не в меру поспешного освоения новой недвижимости закрывается все больше кладбищ. Сокращаются места вечного упокоения для уставших от тяжелой работы, беспокойных и мечтающих наконец обрести покой марокканцев и вернувшихся на родину детей этой страны.