Раньше тут было много могил, хватало земли для всех жителей Танжера, бедных и богатых, мусульман и христиан. Сегодня на кладбищах стало тесно, очень тесно. Но ведь и мертвым душам необходим клочок земли.
В парке Мандубия я осмотрел белые надгробия на могилах немецких коммерсантов, а также одного директора почты, эти люди, подданные Германской империи, умерли в Танжере в конце XIX века. Здесь установлена мемориальная доска со следующей надписью: «В память усопших. Здесь, на территории, в прошлом принадлежавшей посольству Германской империи, находились захоронения немцев, умерших в Танжере. Надгробия, которые удалось идентифицировать, находятся на данном мемориальном участке. Мы храним память о всех немцах, чье место последнего упокоения, по нашим сведениям, находилось здесь. Мир их душам».
Ниже этой надписи в камне выбиты слова Лао-цзы: «Всматривайся в него – и не увидишь, вслушивайся в него – и не услышишь».
Мы едем дальше – через спальный район Драдеб на северо-западе Танжера, кварталов, где выросли моя мать и мой отец и где они поженились. Я вижу характерные широкие каменные лестницы, все они имеют такой знакомый мне и такой необычный цвет, средний между песочно-желтым и светло-серым: мне вспоминается Испанская лестница в самом сердце Рима. Но здесь, в отличие от Рима, лестница находится не в окружении богатых домов, а как раз в квартале бедняков. Мою маму здесь все знали как «портниху у лестницы». Она работала прямо возле белоснежного и немного покосившегося глинобитного дома, принадлежавшего ее семье. Денег, чтобы устроить свою пошивочную мастерскую или открыть лавку, в семье не было. На широкой лестнице мама, общаясь с самыми разными людьми, научилась говорить на испанском и французском. Она и потом, в Берлине, с удовольствием применяла свои познания, когда изредка ей предоставлялась возможность поговорить на одном из европейских языков, долгое время имевших распространение в колониях. И хотя мама внешне уже постарела, в эти минуты ее лицо преображалось точно по мановению волшебства – казалось, испанские слова с невероятной быстротой сыплет молодая, задорная девушка. Она очень хорошо говорила по-испански, хотя научилась языку сама, со слуха, – ни читать, ни писать по-испански она не умела, грамматики не знала. Мама умела слушать и обладала смелостью, не боялась произносить подхваченные слова и звуки, пусть даже и не всегда идеально правильно. Значений многих слов она не знала, помнила целиком фразы с их мелодикой.
Начинается королевский обед. Свежая морская рыба, курица в таджине, ягненок, дыни, бананы, апельсины. Грандиозно. Мы беседуем, философствуем, но все лишь затем, чтобы не слишком налегать на еду. Говорим и говорим, стараясь продлить удовольствие – не хочется, чтобы слишком быстро закончилась эта великолепная трапеза, после которой нам предстоит возвращение в Рабат.
Возвращение из Танжера в Рабат растянулось, точно жеваная резинка, уже утратившая свой сладкий вкус, которую продолжаешь жевать по инерции. Шум двигателя, мелькание дороги – все мы устали. Темы для разговоров с сидящими рядом соседями были быстро исчерпаны, паузы все удлинялись, глаза лениво смотрели в окно, день понемногу клонился к вечеру, света становилось все меньше, и наконец, почти уже ночью, мы прибыли в столицу.
Адак как раз вернулась с прогулки, словно мы заранее договорились о встрече. Она улыбалась, я улыбался, я принес с собой историю о королевском приеме, она принесла четыре больших пакета с покупками, полные разной восточной всячины.
– Как прошел твой день? – спросил я.
– Чудесно! – сияя, ответила Адак. – Правда, переодеваться пришлось очень часто.
Я удивился:
– Переодеваться?
Адак рассказала взволнованно, но не без гордости, что она всегда старается не выделяться в толпе, этим выражается ее уважение к местным людям, поэтому и в Марокко она решила держаться неприметно, как боязливый хамелеон на ветке где-нибудь в тропических джунглях. Первой намеченной Адак целью был старый базар, он находится неподалеку от королевского мавзолея, охраняемого стражниками в ярких шароварах; в мавзолее покоятся в гробах Хасан II, отец короля Мухаммеда VI, брат короля Абдаллах и отец короля и его брата Мухаммед V. Гробы стоят в помещении, украшенном мрамором, золотом, кедровым деревом и тысячами прекрасно обработанных драгоценных камней. Все там исполнено глубокого покоя.
Несколько недель назад один из наших друзей, Захир, врач, а кроме того прекрасный скрипач, подарил Адак традиционное арабское одеяние, гандуру[8].
Мать Захира привезла это платье из Дамаска, светлое, с чудесным орнаментом и не похожее на типичные марокканские гандуры.
Не похожее – это главное. Адак и хотела, чтобы ее одежда не была похожей на какую-то другую. Не похожей и в то же время не бросающейся в глаза. Чтобы придать некую особенность этой модной вещи, Адак решила купить марокканский кожаный пояс. И в узких закоулках базара быстро нашла подходящий пояс, достойное украшение платья, уместное в столь прекрасный и знаменательный день.
Не торгуясь, хотя это здесь не только принято, но жизненно важно, она купила богато расшитый пояс, нежного изумрудного цвета, тут же перетянула им талию и пошла дальше, в поисках новых увлекательных открытий.
На пути ей встречались интересные фигуры – дети, женщины, мужчины, дряхлые старцы, торговцы-разносчики, продавцы фруктов, школьники, полицейские, музыканты. Многое здесь напоминало ее родину – Иран, но многое отличалось и удивляло. Она улыбалась прохожим. Почти все улыбались в ответ, и только туристы из Голландии, в оранжевых рубашках, как будто растерялись от улыбки местной жительницы и благовоспитанно отвели взгляд.
Потом Адак повстречались три молодые, модно одетые темноволосые девушки. Они тоже улыбались, еще до того как встретились с ней взглядом. Она спросила у них дорогу, у нее была намечена еще одна цель, магазин в богатом квартале Агдал, заодно Адак решила поупражняться во французском языке, который порядком подзабыла за то время, что прожила в Германии. Она назвала свое имя, рассказала девушкам, что сама она родом из Ирана, но живет в Германии, что в Марокко ей очень нравится и что как раз сейчас ее муж находится на приеме у короля.
Девушки слушали с таким интересом, как будто Адак рассказывала им неизвестную ранее сказку «Тысячи и одной ночи». И уже не улыбались – они не могли удержаться от смеха. Адак, осмелев от того, что так хорошо говорила по-французски, спросила:
– Почему люди, глядя на меня, улыбаются?
– Потому что ты красивая, – сказала младшая из девушек. Но ее подруга внесла ясность:
– Да потому что на тебе надета вещь, которую здесь не принято носить. Пояс у тебя красивый, но таким поясом подпоясывают кафтан.
Кафтан тоже арабская женская одежда, но кафтан надевают только по особо торжественным случаям, в день свадьбы или обручения. А гандуру и вовсе не подпоясывают.
– Купи лучше юбку, тогда не будешь привлекать к себе ненужного внимания, – посоветовали девушки. Адак засмеялась и поблагодарила за разъяснение, теперь ей стали понятны улыбки, которыми ее встречали прохожие в Рабате.
«Печальные люди появляются не из-за печальных песен», – заметил Вольфганг Кольхаазе, выдающийся кинорежиссер и сценарист, чудесный человек, жена которого проходила у меня лечение. К счастью, ее удалось вылечить. Эмек Пештени – звезда балета, грациозная, изящная танцовщица.
Очень хорошо помню, что, когда она пришла на плановый прием, я не стал, как обычно, осматривать шов, а вежливо поинтересовался, может ли она исполнить гран-батман, элемент, при котором сильно вытягивают носок ноги. Дело в том, пояснил я, что чем энергичнее и резче, чем быстрее и увереннее она сможет делать это движение, тем вернее я буду знать, что она пошла на поправку после перенесенной операции.
Мы обедали в хорошо известном берлинцам иранском ресторане «Хафиз», расположенном в районе Моабит. Изящная, очаровательная жена Вольфганга Кольхаазе и моя ненаглядная Адак заинтересованно слушали. Кольхаазе продолжил свою мысль: «И не от веселых песен люди становятся веселыми. Печальные песни принимают чужую печаль, печальные люди наслаждаются печальным пением».
Мы любим площадь Виктории-Луизы в берлинском Шенеберге. Там я неожиданно получил еще один привет из Танжера. Площадь названа в честь единственной дочери императора Вильгельма II. Архитектурное оформление площади подчеркивается великолепными липами, которых здесь двадцать пять, и столько же – горделивых фонарей в стиле кайзеровской эпохи; в западной части площади находится полукруглая колоннада. В центре – большой фонтан с круглой чашей из песчаника. Эта площадь излучает мощную энергию. Фонтан украшает скульптура – женщина, слившаяся в страстном поцелуе с ангелом, – она символизирует начало эры электричества; в самой фигуре женщины, сидящей на морском чудовище, воплощена эйфория, подобно вспышке озарившая начало века техники и физики, интерес к которым в то время охватил все общество.
У фонтана мы остановились отдохнуть. Мы наслаждаемся разноцветным мороженым, и тут к нам подходит супружеская чета, это наши знакомые, живущие по соседству. Он высокий, с гладкими седыми волосами, она маленькая со светлыми волосами до плеч. Несколько лет назад они побывали в Танжере – проводили отпуск на юге Испании и в составе туристической группы немцев с однодневной экскурсией посетили Марокко, в том числе Танжер, где у них не было местного гида. Одни туристы в их группе были любознательны, другие же хотели самого общего знакомства со страной, без каких-либо неожиданностей. Так, одна пара из Гамбурга специально привезла с собой в Танжер яйцерезку. Эти славные люди хотели, чтобы на завтрак у них как всегда было тончайше нарезанное крутое яйцо с кусочком черного хлеба. Между тем они знали, что в Марокко нет черного хлеба. «Но яйца-то, наверное, есть?»
Рядом с ними в автобусе сидела пара из Ганновера, позади них два пожилых брата-англичанина. Автобус вдруг резко затормозил – на дорогу выбежали три собаки, и поток машин встал. Все испугались, но затем обрадовались, что никто не пострадал, в том числе и бродячие псы. Супруги из Ганновера даже дали водителю денег, хотя до того все время ворчали, недовольные тем, что в этой стране все попрошайничают и вытягивают из иностранцев деньги: они твердо решили никому не давать ни единого дирхама, что бы попрошайка ни вытворял, пусть бы он даже выпустил для них джинна из бутылки или показал фокусы с волшебной лампой. Однако водителю они дали сто дирхамов, ни больше ни меньше.
– Спасибо тебе, Юсуф, ты спас трех собачек! – сказала женщина. – Я видела их еще раньше и даже придумала им клички.
– Какие? – полюбопытствовал Юсуф.
– Анкер, Зевс, а черный песик – Зорро.
Все засмеялись, а братья-англичане сказали, что тоже видели раньше этих собак и тоже придумали для них клички, но совсем другие.
– Какие, господа? – снова поинтересовался Юсуф.
– Лорд, Агент и Бьюти.
Англичане тоже дали Юсуфу сто дирхамов. Юсуф уставился на свою ладонь – он получил двести дирхамов просто так, за здорово живешь. Он сжал кулак, но тут же снова разжал и вернул деньги двум странным парам.
– Премного благодарен за вашу щедрость, но мне ведь пришлось резко затормозить ради вашей безопасности, господа. А за это я денег не беру, это моя работа. Хвала Аллаху за его милостивую помощь. Еще хочу сказать вам, что в Марокко собакам не дают кличек, разве что в виде исключения, и тогда уж это чисто марокканские клички.
Программа экскурсии предусматривала знакомство с многими местами, так или иначе связанными с андалусийской и арабской историей. Автобус должен был часто останавливаться, остановки входили в экскурсию и были заранее оплачены. В бодром темпе туристы осмотрели Рабат, Фес и Танжер. Супруги из Берлина, наши знакомые, повидали много, но ничего не увидели собственными глазами: прежде чем они обращали на что-то внимание, им скучно и формально сообщали через микрофон, на что они должны посмотреть.
Вольфганг Кольхаазе с женой тоже побывали в Марокко. Во время короткого посещения Танжера Эмек, жена Кольхаазе, испортила себе желудок, скорее всего, соблазнительным с виду десертом в ресторане отеля. Когда отправляешься в путешествие по незнакомой стране, надо, чтобы кто-то знающий помог тебе советом и раскрыл ее. Так я подумал, с надеждой, что в следующий приезд в Марокко подыщу для Эмек и Вольфганга хорошего знающего спутника.
Они пустились в путешествие, не представляя себе, о чем могли бы попросить Танжер, не предполагая, что надо рассказать городу о своих симпатиях и мечтах. К тому же идея поехать в дальнюю страну принадлежала не им. Их навела на эту мысль приятельница, которая живет в испанской Марбелье. Если у тебя нет человека, который откроет перед тобой запертые двери, и если у твоих собственных мыслей нет простора, если у тебя нет фантазии, то у тебя не будет «хорошей почвы для пышно цветущих растений» и не создастся должных условий, чтобы твое путешествие смогло стать особенным, исключительным приключением.
Как в общении с людьми, так и при знакомстве с городом есть множество возможностей углубить свое знание и таким образом добраться до чего-то особенного. Только если ты постоянно позволяешь себе вникать в чью-то культуру, в какой-то город, в сущность какого-то человека, ты находишь искомое откровение. Танжер – это хитроумный пазл.
Пол Боулз[9] спустя несколько дней после приезда сюда написал одному из друзей: «Город слишком прекрасен для слов».
Большинство тех, кто побывал в Танжере проездом, по-настоящему этот город не видели. Кто смотрит на вещи поверхностным взглядом, никогда не понимает их сути. Лишь того, кто готов остаться здесь сердцем и душой, Танжер вознаграждает своей красотой.
От Танжера всего два дня морского пути до Марселя, отметил американский писатель и неутомимый путешественник Трумэн Капоте. Многих гостей, прибывших морем, приветствовал Танжер.
В юности я однажды совершил морское путешествие в Марокко, вместе с одной знакомой семьей, причем мне повезло, так как незанятыми остались только каюты бизнес-класса: моя семья вообще-то не могла себе позволить такую роскошь. Родители собрали буквально последние крохи, чтобы оплатить мое путешествие.
Паром был зарезервирован до последнего пассажирского места. Внизу, в эконом-классе, были одни лишь марокканцы, многодетные семьи, наверху, в бизнес-классе, царила тишина и солидность, почти не было детей, официанты терпеливо дожидались заказов от состоятельных французов и испанцев. Я как бы и не принадлежал к этой публике, но был преисполнен гордости от того, что путешествую бизнес-классом. По-немецки тут мало кто говорил, а мой английский почти никто не понимал, так же как и плоховатый марокканский вариант арабского, усвоенный мной в берлинском Веддинге. У меня к тому же возникло ощущение, что никому здесь не хочется слышать арабскую речь, так что я и не пытался говорить на своем «марокканском».
За ужином со мной заговорила одна почтенная дама из Ниццы. Сейчас, когда я пишу эти строки, мне явственно вспоминается слегка навязчивый запах ее сладковатых духов. На ужин подали утиную грудку и ризотто, на десерт – маленькие canneles de Bordeaux. Я пробовал этот десерт впервые в жизни и не знал, как он называется. Он был восхитителен. Снаружи хрустящая корочка, внутри что-то изумительно нежное, тающее во рту. Все за столом сидели как зачарованные, улыбались, и с каждой ложкой десерта мы словно лучше узнавали друг друга.
Дама из Ниццы, моя соседка за столом, рассказала, что после смерти мужа она каждый год ездила в Танжер к своей подруге Элеоноре. Элеонора вышла замуж за марокканца, его имя Карим, он много лет работал у Элеоноры садовником. Элеонора очень любит цветы и другие растения своей родины, в ее саду растут лавр, мирт, можжевельник, земляничное дерево, крушина, эрика древовидная, эвфорбия, а в огороде – розмарин, мята, тимьян, и большая грядка засажена лавандой яркого сиренево-голубого цвета. Каждое утро она идет посмотреть на свой черный морозник. Некий чудесный целитель из Старого города подарил ей это растение много лет назад, рассказав, что использует экстракт ядовитого черного морозника для приготовления снадобий против психических нарушений и сердечной слабости.