Дифенталь не ответил на его вопрос.
– Где вы находились с раннего вечера до полуночи двадцать третьего февраля?
Лукас наморщил лоб.
– Это было два месяца тому назад. Я не знаю, просто не помню.
– Вы не знаете или не хотите признаваться? – лающе прозвучал вопрос одного из остальных заседателей, Эдмунда Фрелиха.
– Я не помню. – Лукас с такой силой сжал кулаки, что костяшки его пальцев побелели. – Скажите хотя бы, какой это был день недели?
– Четверг.
Мысли роились в голове Лукаса.
– Возможно, я тогда был в «Золотой кружке».
– Да, были, но ушли вскоре после того, как отзвонили к вечерней службе, мы это проверили. Куда вы пошли после этого?
Лукас с трудом сглотнул. Четверг в феврале… Постепенно он вспоминал, где он был в тот четверг – и с кем.
– Домой, я полагаю. Я действительно не могу вспомнить. Я не записываю в дневник, что делаю ежедневно.
– Кто-то может подтвердить ваше присутствие дома? Желательно, чтобы это был кто-то другой, а не ваша мать. – Дифенталь говорил таким тоном, словно уже знал ответ на свой вопрос.
– Нет, скорее всего, таких нет. – Лукас чувствовал себя все хуже, особенно теперь, когда вспомнил тот день. Больше всего ему хотелось повернуться к матери и дяде, но он не был уверен в том, что ему понравится то, что можно будет прочесть на их лицах, поэтому не стал делать этого. – Но я абсолютно точно не соблазнял Веронику, или что она там мне закидывает. Я этого не делал.
– Она говорит, что вы заманили ее на старый кирпичный завод за лесом, который западнее Райнбаха.
Лукаса прошиб холодный пот, и ему пришлось приложить усилия, чтобы другие не заметили его ужаса.
– Я этого не делал, – повторял он стоически.
Старый кирпичный завод стоял заброшенным уже лет тридцать после произошедшего там пожара. За это время он стал более известен как укромный уголок для тайных встреч влюбленных парочек. Его посещали преимущественно в летние месяцы, когда было достаточно тепло, чтобы не мерзнуть на любовном свидании. Тем же, кто не мог ждать до лета и устраивал свидание зимой, нужно было хорошенько постараться, чтобы растопить одну из печей и создать более-менее комфортные условия. Лукас знал об этом слишком хорошо, и это знание, похоже, сейчас могло обойтись ему непомерно высокой ценой.
– На заводе, – вел дальше Дифенталь, – вы, как утверждает потерпевшая сторона, попытались ее соблазнить, а когда она не согласилась, вы взяли ее силой.
Публика в зале возмущенно зароптала, но судебные приставы резкими окриками заставили всех замолчать.
Лукас яростно качал головой.
– Это неправда. Ничего этого не было, я клянусь.
– Вы клянетесь? – Герберт Хорст, сидевший за судейским столом по правому краю, резко наклонился почти на полстола, лицо его пылало от гнева. – А как же тогда получилось, что у нас есть два свидетеля, которые видели, независимо друг от друга, вас в тот вечер у старого завода?
– Кто? – Лукас поднял руки, но поскольку они снова были скованы кандалами, он не мог жестикулировать. Железная цепь тихо звякнула. – Кто эти свидетели? – До этого он был полностью уверен, что в тот вечер его никто не видел.
– Служанка из семьи Вельде, Эльза, видела, как вы заходили в завод ранним вечером. Она случайно проходила поблизости по поручению своих господ и, чтобы сократить путь, пошла через лес. – Дифенталь скрестил руки перед собой.
– И Пауль Викке, который, как вы наверняка знаете, разъезжает со своим товаром по городам и весям, проезжал как раз в тот вечер вдоль опушки леса и утверждает, что видел вас, как вы где-то около полуночи тайком выбрались из кирпичного завода и поспешно удалились в сторону города. Чуть позже лицо женского пола, имеющее сходство фигурой и прической с Вероникой Клетцген, тоже покинуло указанное здание.
Старший судебный заседатель строго смотрел на Лукаса.
– Вы все еще будете утверждать, что вас там не было? Оба свидетеля присягают на Святом Кресте, что они вас узнали.
Лукаса бросало то в жар, то в холод. Он попал в передрягу, в большую передрягу, и ему не приходило на ум ничего, что могло бы выручить.
– Ну? – Дифенталь снова встал и уперся обеими руками в стол. – У вас язык отнялся?
Лукас судорожно искал правильные слова.
– Я не делал ничего из того, в чем меня обвиняет Вероника Клетцген или ее отец.
– Это не ответ на мой вопрос. – Дифенталь возмущенно нахмурился.
– Другого ответа у меня нет, господин Дифенталь.
– Такого не может быть, парень! – вступил в разговор Эдмунд Фрелих. – А ну-ка, немедленно говорите, вы были в указанный четверг на старом кирпичном заводе или нет?
Лукас молчал.
– Вот видите! – взревел Хеннс Клетцген. – Он виновен! Повесить его, проклятого!
Лукас обернулся. Только сейчас он заметил, что отец Вероники находился в зале. Разъяренный сапожник вскочил со своего места и хотел наброситься на Лукаса. Два пристава помешали этому и потащили яростно упирающегося мужчину к выходу.
Генрих Дифенталь нарочито громко откашлялся, чтобы сдержать нарастающее в зале недовольство.
– Лукас Кученхайм, я призываю вас сделать заявление здесь и сейчас. За преступление, подобное тому, в чем вы обвиняетесь, согласно закону предусмотрена смертная казнь.
Лукас слышал, как вскрикнула и начала отчаянно рыдать его мать. Эти звуки терзали его душу сильнее, чем если бы его резали ножом. Дифенталь смотрел на мать Лукаса, и в его взгляде проскальзывало человеческое сочувствие. Затем он продолжил:
– Если вы признаетесь и искренне раскаетесь в содеянном вами, возможно, мы изменим такое строгое наказание.
– Я не совершал этого. – Лукас попытался инстинктивно свести руки перед грудью, как в молитве, однако лязг кандалов на руках напомнил ему, насколько он беспомощен. – Я не знаю, почему Вероника обвиняет меня в этом. Мне не в чем упрекнуть себя относительно этой особы. Мое поведение никогда не было безупречным, но я никоим образом не причинял ей вреда.
– Поверьте же ему во имя Бога, – взмолилась его мать, захлебываясь слезами. – Мой сын не соблазнял никого и точно никого не насиловал. Я умоляю вас, милостивые господа, вы же знаете его.
– Хедвиг Кученхайм, именем суда присяжных я призываю вас к порядку. – Герберт Хорст сначала гневно посмотрел на Лукаса, затем строго, но одновременно по-дружески, на Хедвиг. – Если вы не успокоитесь, мы будем вынуждены удалить вас из зала суда.
Это предупреждение привело только к тому, что Хедвиг разрыдалась куда сильнее, правда, теперь она делала это почти беззвучно.
Лукас сжал кулаки еще крепче. Тот факт, что его здесь все хорошо знали, вряд ли сможет помочь. Рудольф Офферманн тоже заседал в коллегии присяжных. Его облепленные дерьмом сапоги и специфический запах свидетельствовали о том, что он еще совсем недавно убирал никак не дружественный подарок с крыши своего сарая.
Заместитель главного судебного заседателя Дифенталь начал кривить губы, поняв, что Лукас не собирается ни в чем признаваться.
– Ну, как хотите. Если вы упрямитесь и, очевидно, не осознаете всей тяжести вашего преступления, мы переносим заседание на обед завтрашнего дня. И завтра вы вновь будете представлены суду присяжных и наместнику, который специально прибудет на заседание. Вы будете допрошены в более суровых условиях терриции[5]. – Глаза Дифенталя превратились в узенькие щелочки. – Я полагаю, вы знаете, что это означает. Если нет, я обязан вам объяснить: вы будете допрошены в пыточной камере, где будут находиться орудия пыток, которые в особо тяжелых случаях позволено применять палачу для получения правдивой информации. Если вида этих инструментов окажется недостаточно, мы, следуя букве закона, обязаны будем подвергнуть вас пыткам.
Лукас сглотнул тяжелый комок в горле, когда его мать снова закричала. Судебные приставы, до этого выдворившие из зала Клетцгена, вновь строго потребовали от нее либо замолчать, либо покинуть зал суда. Это все не может быть правдой. Его подвергнут пыткам? Из-за преступления, которого он не совершал? Ему было страшно, так страшно, как никогда еще в жизни не было. Он развернулся и стал искать взглядом в зале своего дядю.
Тот сидел в первом ряду, скрестив руки на животе, лицо его выражало смесь эмоций, состоящих из ужаса, гнева и недоверия. Поймав взгляд Лукаса, он выпрямился.
– Говори же, мой мальчик! Ты что, действительно хочешь довести до того, чтобы на тебе испытали орудия пыток? Время глупых детских шуток прошло, Лукас.
Кученхайм вздрогнул как от удара. Он понял, что даже дядя не верит в его невиновность. Рыдания матери пронзали мозг. Он медленно развернулся к судебным заседателям, устремившим свои взоры на него.
Герберт Хорст нетерпеливо барабанил пальцами по крышке стола.
– Ну, обвиняемый, вы передумали? Сегодняшнее признание спасет вас от очень неприятного допроса завтра.
– Я не могу признаться в том, чего не совершал. – Лукас сжал руки в кулаки. – У Вероники должна быть причина, по которой она меня обвиняет.
– В своей юношеской дерзости вы, вероятнее всего, проигнорировали границы сопротивления, Лукас Кученхайм. И, в конце концов, вы известны всем отнюдь не спокойным нравом. Бесчисленные драки в тавернах и куча других ваших проступков говорят не в вашу пользу. Вы же не будете этого отрицать? К тому же до сегодняшнего дня именно этот суд уже не раз приговаривал вас к соответствующим денежным штрафам.
– Но я бы никогда не совершил насилие над девушкой, – защищался Лукас. – Такие вещи бесчестны и мне бы никогда не пришли в голову.
– Бесчестны, действительно. – Присяжный мрачно кивнул и обратился к стоявшим у двери стражам. – Отведите его в камеру. Счет за его содержание и питание мы выставим Хедвиг Кученхайм. Завтра в обед допрос будет продолжен в камере пыток.
Глава 7
Мадлен пыталась вслушиваться в монотонную проповедь викария и в какой-то момент почувствовала странное покалывание в затылке. Она настолько разнервничалась, что едва сдерживалась, чтобы не обернуться, однако затем взяла себя в руки, сохраняя самообладание. Кто-то за ней наблюдает, в этом она была твердо уверена, и это не мог быть Петер, потому что тот сидел несколькими рядами ближе к алтарю на противоположной от прохода стороне. Его исполненный благоговения взгляд был устремлен вперед.
Повернуться она, естественно, не могла, так поступать во время воскресной мессы не пристало. Поэтому девушка старалась оставаться спокойной, хотя ей не удавалось полностью игнорировать пустоту в желудке, а ее мысли снова вернулись к белокурому всаднику.
Она тихонечко вздохнула про себя. Конечно, все это она напридумала, решив, что узнала солдата, и ее фантазия разыгралась. Мадлен изо всех сил пыталась просто забыть те прошлые события. Тогда она поступила необдуманно, глупо и даже подвергла себя опасности. Будь она тогда разоблачена, это могло бы очень плохо закончиться. Никому она не рассказывала об этом, даже Петеру, хотя во всем остальном у нее не было тайн от него. Она не была уверена, простит ли он ей такую глупость.
Ей действительно нужно забыть это. Сейчас она стала более зрелой, взрослой. И даже если это был он, если он снова в городе, то… тогда это очень хорошо. Они были старыми друзьями, и она бы обрадовалась, увидев его снова.
Когда викарий по завершению проповеди пригласил членов общины к причастию, и Мадлен, как и все остальные, встала в очередь, у нее наконец появилась возможность осторожно оглянуться. Недалеко позади стояла ее добрая подруга Эмилия Ляйнен в кругу своей семьи и легонечко махала ей рукой.
Мадлен улыбнулась и так же малозаметно подняла руку в ответ. Затем она перевела свой взгляд как бы случайно – во всяком случае, она надеялась, что окружающие расценят это именно так, – на других посетителей церкви. Она обнаружила только одного мужчину со светлыми волосами до плеч, и это был сын пекаря Вольбера. Казалось, никто не обращал на нее особого внимания. Вполне вероятно, что она и в самом деле страдает от разбушевавшейся фантазии.
Успокоившись, ибо покалывания в затылке, как и пустота в желудке, исчезли, Мадлен снова устремила свой взор к алтарю и попыталась хотя бы к завершению мессы полностью сконцентрироваться на словах викария и молитве.
Когда Лукас заметил, как Мадлен начала осторожно оглядываться, он крадучись выбрался из толпы прихожан и выскользнул из церкви. Ей еще слишком рано знать, что он снова в городе. А если фон Вердт уже в курсе того дела, Лукасу и так будет тяжело наладить отношения с ним, даже без вмешательства Мадлен и ее попыток посредничать между ними. Она раньше иногда уже пыталась делать это, и один Бог знает, по какой причине.
Проклиная судьбу, Лукас присел на невысокую каменную ограду, огибавшую маленькое кладбище при церкви, и ждал окончания мессы.
Когда чуть позже врата церкви открылись, он отошел в тень липы, решив дождаться, когда выйдет фон Вердт. Мадлен он тоже ждал, но только ради того, чтобы убедиться, что она его пока еще не увидела.
– Если ты не хотел быть обнаруженным, тебе стоило бы найти лучшее убежище, чем под этим деревом.
Лукас вздрогнул от звука женского голоса и резко обернулся. Его глаза расширились в недоумении, когда он увидел прямо перед собой лицо Мадлен.
Она скрестила руки.
– Плохая маскировка, да еще и застигнут врагом с тыла. Для старшего офицера не лучший результат. А если еще и учесть, что это ты мне показывал, как выбраться незамеченным из ризницы… – Она постучала пальцем по пуговице его кителя. – Лейтенант Кученхайм?
– Капитан. – Он сглотнул, так как голос у него слегка сел.
– Я с самого начала знала, что это ты. – Мадлен опустила руки и скрестила ладошки внизу. – Я тебя узнала – на этом огромном боевом коне.
Она чуть помедлила.
– Добро пожаловать домой.
Он не мог найти слов в ответ; казалось, его голова звенела от пустоты.
Мадлен расплылась в улыбке.
– Я еще никогда не видела тебя безмолвным.
– Извини. – Раздраженный, он пытался взять себя в руки. – Просто ты застала меня врасплох.
– Это я заметила. Ты зачем прячешься здесь?
Присутствие Мадлен хоть и смущало Лукаса, но вместе с тем и успокаивало, он немного расслабился.
– Не хотел создавать ажиотаж.
– С каких это пор? – Девушка рассмеялась. – Это совсем не тот Лукас Кученхайм, которого я помню.
– Все дело в том, что того Лукаса Кученхайма больше не существует.
Она посмотрела на него с удивлением.
– Тогда ты просто его копия и полностью поменял свое внутреннее содержание.
– Можешь так считать, если тебе хочется.
– Твоя мать знает, что ты в городе? Она будет вне себя от радости.
Он кивнул.
– Я сообщил ей о моем прибытии в письме. Ее не было в церкви, поэтому я боюсь, что она как раз сейчас стоит на кухне, взвалив на себя слишком много, чтобы угостить меня чем-то вкусненьким.
– Так это понятно. Тебя не было дома пять лет. – Мадлен развела руки и подошла к нему ближе. Прежде чем он успел опомниться, она обняла его, однако мгновенно сделала шаг назад.
– Замечательно, что ты снова здесь, Лукас.
– Я здесь только затем, чтобы выполнить приказ.
– Что за приказ?
Он скрестил руки.
– Ничего, что могло бы тебя заинтересовать.
Ее глаза сузились.
– Откуда ты знаешь, что меня интересует, а что нет? Я уже не та маленькая девочка, которая не имеет никакого представления о мире.
Ее слова прозвучали резко, резче, чем он от нее ожидал.
– Я тоже не это хотел сказать. – Охваченный совсем не свойственной ему нервозностью, он рассматривал людей вокруг, которые все еще не расходились от церкви. До них долетал смешанный гул голосов. – Тебе не пора вернуться к семье?
– Не так быстро, нет. Папа наверняка захочет пообщаться с другими городскими советниками, а мать – со своими подружками. Как всегда.
Она сделала шаг назад.
– Но мне кажется, ты хочешь побыть один.
Мадлен собралась уходить.
– Ну, тогда… Может, еще увидимся, пока ты здесь. Если нет, желаю тебе всего хорошего, Лукас.