«Я не знаю, как сказать тебе об этом. Кажется, я передумала…»
Она отрешенно уставилась на начищенный столовый прибор, поставленный перед ней их экономкой, Тесси, – утреннее напыщенное великолепие их завтрака; Эвелин почувствовала, что слезы вот-вот потекут по ее щекам, и взмолилась про себя: «Господи, помоги мне не расплакаться! Мне нельзя плакать. Марк ни о чем не должен узнать».
– Эвелин? – вновь окликнул ее муж, и в его голосе прозвучало нетерпение. – Я спрашиваю, не желаешь ли ты сегодня где-нибудь поужинать?
Она невидящим взором уставилась на Марка, а затем покачала головой:
– Мне не хочется думать об ужине, Марк. Мы ведь даже еще не позавтракали.
– Да что с тобой такое? – удивился он.
Что? А то, что Эвелин не могла сделать ни единого вдоха. Ее снедали тревога и нелегкий выбор; в горле у нее пересохло. Она встретилась с мужем взглядом, всмотрелась в его лицо, но перед ее внутренним взором предстал совсем иной облик. Больше никогда Эвелин не посмотрит на него, никогда его не увидит, и при мысли об этом ее охватила невыразимая печаль. Теперь всю оставшуюся жизнь она обречена видеть перед собой лицо другого мужчины.
А Марк со вздохом вернулся к своей газете.
– Я просто подумал, что мы с тобой могли бы пойти куда-нибудь и отпраздновать то, что я остался жив, только и всего. Но как знать, быть может, ты не хотела, чтобы я выжил? С тобой никогда ни в чем нельзя быть уверенным.
События минувшей ночи еще не стерлись из памяти Эвелин – выбор, который она сделала. Хотя все еще можно исправить. И она могла бы сказать об этом мужу прямо здесь и сейчас. Но вместо этого она произнесла:
– Не шути так, Марк. Ты был там, в магазине, вместе с остальными насмерть перепуганными людьми. И легко мог бы оказаться среди пострадавших. Иногда ты не понимаешь, как тебе повезло. Ты просто плывешь по жизни… Нельзя принимать все это как должное.
А он смотрел на нее со смесью восхищения и раздражения во взгляде.
– Да, Эвелин, дорогая моя, ты права. Я был там. И мог оказаться на месте любого из этих людей. Но ведь не оказался, верно?
– Подумаем, – сказала она спустя мгновение. – Насчет ужина, я имею в виду.
– Ради всего святого! О чем тут можно думать? – Марк глядел на нее так, словно видел перед собой сразу двух женщин: одну, которую он знал вдоль и поперек и любил, и другую, похожую на проект в стадии разработки, на который он никогда не рассчитывал.
Если она немедленно не выйдет из комнаты, то расплачется, и тогда ей придется рассказать ему все. Марк мог быть слепым, но дураком он никогда не был. Эвелин снова приснился этот сон. И, как бывало всегда, вот уже несколько дней она не находила себе места. Он буквально преследовал ее. Вот только сейчас на то имелись совсем другие причины.
– Вы не могли бы это унести? – обратился Марк к Тесси, которая вошла в комнату, чтобы подлить им свежего кофе. А потом добавил: – Пожалуйста, – потому что отличался безукоризненной вежливостью.
– Только вашу тарелку, сэр? – засуетилась вокруг него Тесси, приведенная в замешательство нарушением установленного порядка.
– Все. – Марк обвел рукой стол. – Очевидно, миссис Уэстленд объявила голодовку.
И пускай еще много лет назад он уверял Эвелин в том, что его неудержимо влекло к ней потому, что она, дескать, решительно не походила на девушек из «его мира», она не сомневалась, что Марк так и не сумел забыть, что больше не живет во дворце Бленхейм. Так она называла его родовое гнездо, чтобы напомнить мужу, какое привилегированное положение он занимал, и лишний раз подчеркнуть, что многим повезло куда меньше. Эвелин, например, не могла похвастать ничем подобным. По ее мнению, нормальные люди так не живут.
Ей на глаза навернулись слезы. Тяжелая тайна буквально душила ее. Как она вообще здесь оказалась? Эвелин с трудом проталкивала в легкие крошечные глотки воздуха. Если Марк увидит, что его жена плачет, он непременно сочтет, что она снова разыгрывает перед ним мелодраму.
«Прости меня, но я так больше не могу…»
Хватит ли у нее сил сказать ему это в лицо? Пусть она писательница, но никогда не сможет подобрать нужные слова.
– Я не голодна. Пожалуй, мне лучше прилечь. – Голос у Эвелин дрогнул и сорвался.
Она выскочила из-за стола. Тесси на мгновение оторвала взгляд от тарелки с беконом, а Марк, кажется, собирался что-то сказать – не исключено, что-нибудь вроде: «Черт побери, да что с тобой происходит?» – но передумал.
Эвелин направилась в их спальню, чувствуя, как подкашиваются ноги. Вчера она едва все не разрушила, и только теперь ей стало ясно, что она ошибалась в главном: у нее не хватит сил снова на это решиться. Эвелин позволила себе проявить слабость. Но она сама выбрала свой путь, и ей не оставалось ничего иного, кроме как идти по нему ради общего блага.
В висках у нее стучало, под правым глазом задергалась мышца. Душевная боль обрела физическое выражение; Эвелин не сможет от нее избавиться, нечего и пытаться. Женщина легла на кровать поверх пухового стеганого одеяла, глядя на тоненькую трещину на потолке и заставляя себя успокоиться, хотя бы для того, чтобы не сорваться окончательно. Именно так она себя и чувствовала – будто могла лопнуть, как воздушный шарик. Прошло не меньше пары минут, прежде чем сердце у нее в груди перестало трепыхаться, как птица в клетке. Закрыв глаза, Эвелин попыталась вновь окунуться в свой сон-мечту; она захотела еще раз увидеть его, хотя бы во сне.
Откровенно говоря, изо всех воспоминаний память услужливо подсовывала ей именно это. Не о том, как она впервые увидела его в 1963 году, и не их последнее свидание, случившееся несколько месяцев назад. Нет, это была их вторая встреча.
Она состоялась в 1968 году.
В танцевальном зале «Мэйфэйр» в Ньюкасле.
На концерте Долговязого Джона Болдри.
Через четыре года после того, как Эвелин вышла замуж за Марка.
Они приехали на север, чтобы навестить ее родителей; обычно Эвелин ездила одна, но иногда Марк соглашался сопровождать ее, и в этих редких случаях она старалась свозить его куда-нибудь, в какое-нибудь очаровательное местечко, чтобы произвести на него впечатление и представить свой северо-восток в лучшем виде. На сей раз Эвелин вознамерилась доказать мужу, что светская жизнь в Ньюкасле ничем не хуже лондонской. У нее ведь сохранились самые теплые воспоминания о вечерах в «Мэйфэйр», где она танцевала, когда ей было всего восемнадцать или девятнадцать. Кроме того, ей нравился Долговязый Джон Болдри. Так что его концерт в Ньюкасле стал для нее счастливой случайностью.
Но Эвелин никак не ожидала увидеть там Эдди.
В своем сне, от которого она только что очнулась, женщина перенеслась в 1968 год. В памяти у нее ожили мельчайшие подробности того вечера – сейчас она слышала все запахи и звуки, подмечая даже то, что ускользнуло от ее внимания тогда. Синеватые клубы сигаретного дыма, плывущие над головами танцовщиц, медленно движущихся в такт знаменитому синглу Болдри «Пока бьется сердце». Резкий цитрусовый аромат и привкус ананасового коктейля с ромом, который Эвелин пролила на свое красное платье с лямкой на шее. Мохеровый свитер Марка, царапающий ее голое предплечье. То, как муж придвинулся к ней вплотную и, взяв ее за руку, слушал как зачарованный прекрасную балладу Болдри об утраченной любви. Стоило Эвелин пошевелиться, как Марк повторял ее движение. Она даже шагнула в сторону, чтобы посмотреть, последует ли он за ней, и это действительно произошло. Она еще никогда не ощущала, чтобы такое тепло исходило от его руки и от лирических слов, сопровождаемых чудесной мелодией; Эвелин сознавала, что все это запросто может ее уничтожить, как только она поддастся очарованию. Болдри, ростом в шесть футов и семь дюймов, в темном костюме с иголочки, белой сорочке с кружевным воротником и огромной черной бабочке, застыл в благоговейной неподвижности в тусклом свете софитов и пел о любви, от которой он когда-то так бездумно отказался. Его убаюкивающий сладкий голос и мягкие жесты левой руки в сочетании с замедленными, словно в трансе, движениями танцоров вдруг обнажили в душе Эвелин ноющую пустоту, о существовании которой она вплоть до того момента даже не подозревала.
Женщина стояла, боясь дышать, ошеломленная отчаянием, обрушившимся на нее после этого внезапного озарения. А потом, когда рефрен зазвучал во второй раз, почувствовала на себе чей-то взгляд. Взгляд столь жаркий, что он обжег ее даже из противоположного угла зала.
Она едва удержалась, чтобы не протереть глаза – ей хотелось убедиться, что они ее не обманывают. Да, это действительно был он.
Эдди.
Если бы у Эвелин спросили об этом, она ни за что не смогла бы ответить, был ли он один или с кем-то, во что он был одет, какая у него была прическа и что он пил. Она знала и помнила только одно – его обжигающий, немигающий, полный укоризны взгляд, на который накладывалось глубинное течение колдовского, рвущего душу голоса Болдри. Ничто на свете не могло так потрясти и обезоружить Эвелин, как это сочетание. Это мгновение стояло особняком. Она будет возвращаться к нему долгие годы, во сне и наяву; даже тогда она уже знала, что запомнит его навсегда.
Эдди ни на миг не отводил от нее взгляда, а Марк касался ее руки своей – до того момента, когда Болдри умолк и аудитория взорвалась аплодисментами. И тут Марк разрушил очарование, посмотрев на Эвелин и улыбнувшись, прежде чем захлопать в ладоши. Ей показалось, будто кто-то включил звук на максимум и жизнь стала слишком громкой. Эвелин несколько секунд смотрела на профиль своего мужа, после того как он вновь переключил внимание на певца. А потом, попытавшись найти взглядом Эдди, она ощутила в сердце сосущую пустоту. Его не оказалось на месте.
Эвелин не слышала, как Марк ушел на работу. Когда она проснулась, за окном шумел дождь и солнце пыталось пробиться сквозь тучи. Ей казалось, будто время сдвинулось, но сама она при этом осталась прежней. Наваждение не уходило. Она-то надеялась, что сон перенесет ее в другую реальность, но этого не произошло.
Шок, который Эвелин испытала во сне оттого, что Эдди исчез, прежде чем она успела сделать хоть что-нибудь, все не проходил. Женщина еще немного полежала в постели, пытаясь перекинуть мостик из 1968 года в настоящее. Пожалуй, на это ушла целая вечность. Дождь полил сильнее. Эвелин встала и подошла к окну. В соседней комнате возилась Тесси. В воздухе по-прежнему пахло завтраком. Впрочем, так бывало всегда, до тех пор пока не наступало время обеда. Тротуары Хай-стрит в Кенсингтоне влажно блестели мокрыми спинами, и прохожие стряхивали с зонтиков капли дождя, заходя в магазины или ныряя в такси. Эвелин вдруг захотелось стать кем-то другим. Пожить чужой жизнью, чьей угодно, только не своей собственной.
Войдя в ванную, она раз двадцать плеснула себе в лицо холодной водой, машинально считая, после чего тупо уставилась на свое освеженное отражение в зеркале: сорокалетняя женщина с маленьким личиком, розовощекая, со слегка припухшими веками. Вернувшись в спальню, Эвелин присела за бюро и потянулась за стопкой писчей бумаги «Базильдон бонд» цвета шампанского. Авторучка в собственных пальцах показалась ей чужеродным предметом. Женщина не помнила, сколько просидела вот так, опустошенная до донышка предстоящей задачей. Тесси ушла, и в доме воцарилась неестественная тишина – если не считать стука сердца Эвелин (этот звук грохотал у нее в ушах) и сухого скрипа пера по бумаге. Эвелин вывела его имя:
Эдди.
На бумагу закапали слезы. Буква «Э» и так получилась неровной, а теперь еще и расплылась. Эвелин взяла чистый лист, смахнула слезы и попробовала сначала.
Эдди,
я совершила ужасную ошибку. Это нужно прекратить ради всех нас. Прости меня, если сможешь.
Ей было что добавить к этому письму. Но для начала хватит и этого.
Глава шестая
Накануне свадьбы кое-что выяснилось. Я пытаюсь понять, что именно. Мне нужно время.
Я читаю текстовое сообщение. Потом еще раз. И еще. Мысль о том, что Джастин по-прежнему остается на связи… Путаясь в клавишах, быстро пишу, пока он не отключился: Сними трубку!
Я как завороженная смотрю на маленький экранчик, позабыв, что надо дышать. Секунд через тридцать на нем появляется многоточие, означающее, что Джастин набирает текст.
Я жду, но сообщения все нет. А потом исчезает и многоточие.
Возьми эту проклятую трубку! – снова набираю я, склонившись в столбе призрачного лунного света.
Точки снова появляются. Но потом так же быстро пропадают.
Я так быстро жму на клавиши, что допускаю ошибки, и мне приходится удалять неверно набранные символы. Я приказываю себе успокоиться.
Что происходит? Ты заболел? Скажи мне! Пожалуйста!
Нет, – незамедлительно приходит ответ. – Со мной все в порядке.
Тогда в чем дело?
Кажется, мои ноги начинают жить собственной жизнью. Сначала я спрыгиваю с кровати на пол, но тут же выясняется, что я просто не знаю, куда бежать и что делать. Застыв на месте, я вдруг понимаю, что меня всю трясет; мои нервы как натянутые струны.
Точки больше не появляются.
Я не понимаю, почему Джастин так себя ведет! Не понимаю, и все тут! Но если он не спит и отвечает в столь позднее время, значит, он готов к тому, что я попытаюсь вырвать у него это признание, иначе вообще проигнорировал бы мое сообщение.
Ты где? – вновь пишу я. – Ответь!
Я жду несколько мгновений, но, не получив ответа, набираю его номер. Телефон звонит без устали, но Джастин не поднимает трубку. Рядом со мной на тумбочке стоит стакан с водой. Я хватаю его и с размаху швыряю о стену. Он разлетается в разные стороны стеклянными брызгами, похожими на фейерверк. По-моему, звон стекла услышал весь дом.
А потом я вновь замечаю три маленькие точки.
Что бы ни писал Джастин, текст получается длинный. Точки уже целую вечность мелькают на экране. Я стою, словно парализованная, боясь пошевелиться. Сейчас он обо всем мне расскажет… и я наконец пойму, в чем дело… Мне хочется взглянуть на экран, но в то же время я боюсь этого больше всего на свете.
Тут передо мной всплывают три слова: Хорошо. Скоро. Обещаю.
У меня обрывается сердце. И это все? Не может быть! Я растерянно смотрю на экран; мне отчаянно хочется узнать правду, вырвать ее у Джастина, причем как можно скорее. Я жду, что он еще что-нибудь напишет. Но безрезультатно.
Поняв, что ничего больше не дождусь, я вновь кладу телефон на тумбочку и иду в туалет, стараясь не наступить на осколки. И, только вернувшись в спальню, вспоминаю о свадебных фотографиях.
Накануне свадьбы кое-что выяснилось. Эти слова эхом звучат у меня в ушах, словно какое-то боевое танго.
Налив себе новый стакан воды, я бегу к своему компьютеру. Теперь надо воспользоваться паролем, который дала мне Эйми. Еще несколько мгновений, и вот я уже смотрю на коллажи из десятков маленьких фотографий – бесчисленных свидетельств моего былого счастья: крошечный намек на свадебное платье, спереди похожее на смокинг, бледно-розовые пионы, смеющиеся лица, высокий и узкий стакан с шампанским, ослепительное, изумительное море…
Мы обвенчались в небольшой католической церкви на Святом острове. Джастин всегда утверждал, что не отличается особой религиозностью, потому что, по его словам, ни один Бог не отважился бы отнять отца у маленького мальчика, но на самом деле вера всегда была частью его натуры. Он по-прежнему ходил в церковь на Рождество и Пасху, а также в другие дни, когда ему нужно было отвлечься от мирской суеты и подумать. Мне импонировала эта его черта, хоть для меня самой церковь значила очень мало. Я никогда не ходила туда, даже ребенком. Я не имела ни малейшего понятия, венчались ли мои родители, потому что никогда не видела их свадебных фотографий; после того как отец нас бросил, мама уничтожила все снимки, на которых он был запечатлен.
Приехав сюда из Манчестера, я была до глубины души поражена тем, что дважды в сутки прилив отрезает остров от материка. Этим Святой остров волшебным образом отличался от Стокпорта, в котором я выросла. Я явилась сюда в первый же уикенд сразу после того, как трехмильный перешеек открылся для автомобильного движения. Было нечто непреодолимо притягательное в этом маленьком клочке суши с зелеными пастбищами, на которых паслись козы и овцы; с отмелями, заливаемыми приливом и обнажающимися во время отлива; с перевернутыми рыбацкими лодками на берегу и медового цвета домиками под терракотовыми крышами; с узенькими улочками, петляющими между зданиями. Помню, как сидела в одиночестве на скамье и, словно завороженная, вслушивалась в загадочную музыку ветра, поющего на склонах Чевиот-Хиллз, и в блеяние овец, изредка доносившееся до меня; более ничего: никаких других звуков слышно не было. На скалистом утесе примостился замок Линдисфарн, похожий на крепость, вылепленную детьми из песка. Постройка, которую, казалось бы, с легкостью мог смыть высокий прилив или растоптать какая-нибудь неугомонная собака, тем не менее благополучно стояла на своем месте еще с шестнадцатого столетия. Я читала о прошлом этого замка, о его многочисленных владельцах, один из которых стал основателем журнала «Сельская жизнь». Со стен Линдисфарна, подставляя лицо ветру, перебирающему ваши волосы, и вдыхая соленый морской воздух, можно было разглядеть на горизонте архипелаг Фарн. Будь вы писателем или художником, лучше места для вдохновения вам не найти. Если бы Уайет родился в Англии, он непременно осел бы на Святом острове и отыскал бы свою Кристину среди местных девушек, которые наверняка были столь же пленительными и неприступными.