– Или же, – прервал его Идил, – их может быть гораздо больше, хотя бы исходя из того соображения, что эта горстка может оказаться лишь головной частью большой армии, которая еще полностью не показалась из-за скал.
Но вот Хасили уже объявился в Нижнем городе, и, несмотря на то что он проделал долгий путь с одного конца города на другой и обратно, по нему не было видно никаких признаков усталости, что очень странно, если брать во внимание обширные размеры Хаттусы.
Он, подбежав к адию, с которого Дакий и Идил встречали его вопросительными взглядами, и, сделав лишь один глубокий вдох, ясно и отчетливо проговорил:
– Наместник царя и временный хранитель города с минуты на минуту будут здесь в сопровождении царской гвардии, я также по приказу Диокла – временного начальника меши (пехоты. – Прим. авт.) разбудил весь гарнизон, что остался в городе. Затем я передал приказ главного жреца Магнуса воеводе нетхетыра (колесничим. – Прим. авт.) доставить к воротам все имеющиеся у нас колесницы, наездников, лучников и копейщиков в полном снаряжении и готовыми к бою.
Тут Хасили снова перевел дух и продолжил:
– Был у Львиных ворот, у них все совершенно спокойно, но все же на всякий случай я предупредил часовых о огнях у Царских ворот и велел им быть начеку. Я не исключаю возможности, что если это враг, то он может прибегнуть к обману – отвлечь нас у Царских ворот небольшим отрядом, а основной силой напасть на Львиные ворота. Так что из шести отрядов гарнизона меши к нам прибудут четыре и дюжина колесниц с лучниками, остальные же два отряда встанут у Львиных ворот, и если враг всеми силами ударит по нашим стенам, то они покинут город с другой стороны и атакуют неприятеля с тыла.
Хромой Идил и просмердевший чесночным настоем Дакий изумились не столько тому, с какой точностью этот энергичный юноша ответил на их всевозможные вопросы, столько тому, как много всего он успел сделать за столь короткое время.
– Тебе впору быть воеводой, – похвалил его Дакий, при этом удивился сам себе. Он редко расточал похвалы. Так редко, что его собственный голос при этих словах показался ему чужим.
Спустя мгновение у царских ворот выстроились колесницы в боевой порядок, лучники встали на внутренние стены города, которые возвышались над более низкими внешними. Кроме того, граждане, пробудившись ото сна из-за стука колесниц о мощеные дороги города и созвучного марша пехоты, высыпали на улицы. Каждый из них, узнав из уст встреченных о надвигающейся опасности, вооружался кто чем мог и вставал в ряды воинского ополчения.
– Не зажигать огней, пусть враг не знает о наших приготовлениях, – скомандовал, подъезжая к воротам на своей богато убранной колеснице, Диокл – временный хранитель и защитник города.
Все войны в одночасье притаились, прижимая как можно ближе к себе мечи, щиты и копья, дабы они не бряцали друг о друга, издавая при этом шум. Все лишние огни были потушены, и лишь сотники и начальники освещали небольшими факелами лица хеттских воинов, которые с решительной готовностью ожидали боя. Воцарилась глубокая тишина, и наряду с шелестом развевающегося хеттского знамени с гербом в виде двуглавого орла ветер доносил до слуха отголоски боевого марша солдат, который эхом отдавался в долине.
Вот явился и главный жрец храма Тешуба Магнус. Протиснувшись сквозь ряды, этот невысокий человек пробрался к Диоклу и, склонив голову в знак приветствия, повел свою речь.
– Что происходит? – спросил он, выпучив глаза и заливаясь потом. – Отчего вся эта суета, Диокл?
– Рад, что ты явился, мой друг, следуй за мной, но ступай тихо и не высовывай головы из-за стен.
Магнус пошел за ним. Поднявшись на стену, жрец разинул рот и выпучил еще сильнее свои глаза: в долине, освещенной тусклым лунным светом, пробивающимся из-за облаков, развернулось еле различимое среди холмов и кустарников, уже выстроившееся в колонны многочисленное вражеское войско. Отсюда можно было заметить, как начальники объезжают свои ряды на колеснице и отдают приказы с помощью условных знаков. Тут же враг, выстроившись при помощи военных эволюций в новый боевой порядок, тоже загасил свои факелы, судя по всему, стараясь скрыть этим свою численность.
– Стоило нам только вообразить, что дело закончено, как появилась новая и гораздо более опасная угроза, – хватаясь за голову, произнес приглушенным голосом грек.
– Послушай меня, Диокл, – говорил шепотом жрец, указывая на неприятеля, – мы с тобой стольким рисковали ради того, чтобы привести в исполнение наш план, и мы не можем, просто не имеем права отдаться во власть неведомого врага. Столько всего было принесено в жертву нашим замыслам! Быть может, это боги испытывают нас, дабы проверить, сможем ли мы защитить свой город?
– Забудь на минуту о своих богах, Магнус, и представь: что если это не враг, ведомый их волей, а тот, кому ты пророчил скорую погибель? Что тогда?
– Что ж, в этом случае нам придется проявить еще немного терпения, – проговорил суеверный жрец, слегка повысив голос, – но ни в коем случае не подвергай сомнению волю богов, ибо их слово всегда обретает форму, а за сомнение они всякого жестоко карают.
– Магнус, ты мудр, и, сказать по правде, я бы сам не решился на подобное мероприятие без твоих напутствий, и сейчас я как никогда раньше нуждаюсь в твоем совете, – сказал учтивый грек. – Видишь ли, дело в том, что половина наших войск по моему заблаговременному приказу осуществила вылазку через Львиные ворота. Как только я завидел огни с Царской крепости, предвидев, что враг встанет именно здесь, я приказал нашим дружинам встать за тем холмом и ждать моего сигнала. – Диокл говорил тихим голосом, указывая взглядом на небольшую возвышенность сразу за лагерем врага.
– Стало быть, преимущество на нашей стороне? – сомнительным тоном спросил жрец, и Диокл встретил его вопросительный взор.
– Определенно, – заулыбался грек.
– В таком случае согласно предписаниям законов войны мы должны пустить огненную стрелу. Если стоящие по ту сторону явились с благими намерениями, они пустят ее обратно, если же нет – в нас полетит отнюдь не одна стрела, так что прикажите воинам заранее поднять щиты.
Диокл и Магнус укрылись за выступающими зубцами одной из башен, между которыми стояли Царские ворота. Вскоре к ним присоединился Дакий вместе с седовласым старцем по имени Амит Во’тух. Он на протяжении всей своей жизни служил в почтенной должности хранителя печати Царских ворот.
Чтобы пресечь всякую возможность проникновения иноземных шпионов и бродяг в город, ворота с особой тщательностью закрывались в час, когда в ночном небе начинала сиять первая звезда, при помощи трех громадных деревянных балок, вставляющихся в железные петли, специально для этого приделанные к ее внутренней стороне. Балки обвязывались железной цепью, в центре которой старец каждый раз с наступлением ночи ставил свою именную глиняную печать, так чтобы нельзя было открыть ворота, при этом не повредив ее. А наутро он, возглавляя торжество открытия Царских ворот, разламывал печать. После чего город открывался вновь для бесконечного потока торговцев и путешественников со всех уголков Земли.
Пока Хасили зажигал стрелу, к военачальникам, которые вели оживленный спор, подошел хромой Идил. Один неизвестный ему воин произносил со скорбью и страстью свою пылкую речь, простирая руки к небу.
– О боги, – вопил он, – за что нам такое проклятие? Сперва лишился рассудка наш герой Медат, который был несравненным стратегом и воином, а теперь враг стоит у наших стен в тот самый час, когда наш царь и войско бьются с египетским фараоном у Кадеша. Кто же защитит нас теперь, в минуту отчаяния и беды?
– Уйми свои речи, – упрекнул его Диокл, – ни к чему сеять тревогу среди воинов. Веками враги пытались пробиться сквозь эти стены, и доселе это никому не удавалось!
– И что ты предлагаешь, грек? – не унимался воин. – Удерживать осаду под начальством купца с Тира, немощного жреца и престарелого Дакия?
Действительно, Диокл нажил свое богатство, занимаясь торговлей, и достиг своего положения при дворе Муваталиса лишь благодаря познаниям, которые он приобрел, скитаясь по всему свету в стремлении насытить свою алчность. Стоит ли говорить о том, что он ничего не смыслил в военном ремесле?
– Твои слова лишь усугубят наше положение, копейщик, уймись наконец. Наш герой и хранитель города Медат лишился рассудка, теперь Диокл занимает его почетное место, так что прояви уважение, – выпалил благоразумный жрец.
Идил, узнав, что его благодетеля постигло несчастье, изменился в лице. Ведь если бы не решающее слово Медата на суде, сидел бы он за свои долги в какой-нибудь затхлой темнице вместе с дикарями, то и дело предающимися омерзительным оргиям в своих камерах, или висел в петле, испустив дух, с посиневшей головой на потеху толпе.
Его мимолетную скорбь прервал Диокл, который подал знак к началу действа. Хасили пустил стрелу, и та, очертив огненную дугу в небе, вонзилась в землю близ передних рядов врага. Наступило минутное молчание, которое осажденным показалось целой вечностью. Воины подняли свои щиты, предвидя худшее, а военачальники не сводили глаз с лагеря врага. Никакого ответа, все недоумевали, отчего же неприятель медлит.
– Почему они не атакуют? Чего они ждут, забери их Амон? – не в силах сдержаться от волнения, произнес Магнус.
– Быть может, этот враг прибыл издалека и несведущ в наших правилах ведения войны, – предположил Диокл.
– Да что угодно, лишь бы это не было какой-нибудь уловкой, – вздохнул жрец.
– Смотрите, – указал рукой Идил, – из рядов выезжает колесница и едет к нам.
– Да, они явно не из здешних краев, раз полагают, что мы так легко согласимся сдать город, – усмехнулся Диокл, и все подхватили его смех.
К воротам подъехала еле движущаяся колесница, в которую были впряжены измотанные и сильно вспотевшие лошади. Оба наездника были от головы до ног покрыты пылью, так что в ночной темноте нельзя было различить их лица.
– Кто вы такие, из какого вы племени и с какой целью развернули подле моего города свое войско, – решительно начал Диокл.
– Назовись сам и поведай мне, с каких пор этот город стал твоим, – произнес один из наездников, и многим его голос показался знакомым.
– Я Диокл, советник царя и временный хранитель и защитник Хаттусы. Твой черед!
– Я Муваталис Второй[9], царь хеттов и владыка этого города.
Все солдаты и начальники, узнав голос своего покровителя, разразись радостными восклицаниями, а горожане передавали из уст в уста весть о возвращении царя. Лишь Диокл и Магнус слегка побледнели от неожиданности. Хранитель печати и стражники стали открывать ворота.
– Простите, мой царь, – произнес смущенный грек, – я от волнения не узнал ваш голос, но отчего же вы не ответили на наш знак, пустив обратно огненную стрелу?
– У нас их не осталось. Но где же Медат, мой верный брат? Признаться, я, не увидев его на стенах, подумал было, что город захвачен и некуда нам возвращаться теперь.
– Вопрос этот очень неоднозначен, мой царь. Лучше будет, если ваше величество займется этим завтра, после того как даст своему телу и душе немного покоя, – с отеческой любовью и ласковой улыбкой на лице произнес Магнус.
– Но каков исход битвы, мой царь? – заговорил вновь Диокл. – Кадеш остался за нами?
– Магнус прав, – отвечал царь уставшим голосом, – мое тело измучено долгим переходом, а уста с тяжестью произносят слова. Путь был так тяжел, что многие из солдат побросали свое оружие в поле. Многие погибли в дороге, и та малочисленная горстка, которую вы видите перед собой, есть остатки нашего семнадцатитысячного войска, что отправилось на войну с фараоном. Нам всем сейчас нужен покой. Созовите назавтра Совет, там мы с вами в полной мере удовлетворим наше любопытство.
II
Зарю нового дня, пробудившись еще до восхода солнца, приветствовал с высокой башни царской резиденции Бююкале владыка хеттов Муваталис Второй. С широко распростертыми руками, на которых красовались золотые браслеты и несколько новых шрамов, он словно заключал родной город в свои крепкие объятия.
«О боги, как же отрадно вновь видеть свой дом», – с улыбкой на свежем лице думал царь.
Отсюда можно было разглядеть выделяющийся среди всех остальных построек своим размером и великолепием храм бога грозы Тешуба[10]. Именно этому божеству Муваталис поклонялся с особой истовостью, от него одного испытывал чувство непритворного духовного трепета. Храм был обнесен стенами и представлял собой своего рода небольшой город внутри города.
Солнечные лучи, озарив царскую крепость, стали опускаться к городу, который лежал подле цитадели. Знаменуя рождение нового дня, свет приводил в движение все на своем пути, постепенно покрывая роскошные веранды и богато убранные имения вельмож Верхнего города, а часом позже – соломенные крыши и скромные лачуги Нижнего города, где по большей части проживали бедняки.
Очень быстро Хаттуса как одна из самых величайших метрополий Ближнего Востока заполняется всякого рода торговцами безделушек, овощей, фруктов и домашней утвари. В город стекаются странствующие воины и шуты с их диковинными животными. На улицы высыпают множество горожан, и каждый из них занят своим делом. Везде открываются лавки и магазины, изобилующие всевозможной всячиной. Отовсюду до слуха долетают отзвуки десятка наречий, а по улицам клубится пыль, вздымаемая тысячами человеческих ног, копыт лошадей и колесниц. А ароматы дорогих душистых масел и благовоний, переплетаясь с дымом дешевого табака и запахом человеческого пота, разносятся по улицам. Эту эссенцию несочетаемых запахов в народе прозвали «духом рынка».
Успешные дельцы и зажиточные царедворцы, кто в богато убранных носилках, кто верхом на слоне, покрытом дорогими тканями, с надменным высокомерием разглядывают чернь и с особой жадностью торгуются с продавцами. Вот один из таких тучных богачей у площади, где выставили на продажу египтян, взятых в плен, обзаводится самыми миловидными из них для своего роскошного хозяйства.
Спустя еще час Верхний город оглашается стуком инструментов кузнецов и ремесленников, которые пользуются большим уважением горожан и правителей. Вот и славный оружейник Карнава застучал своим молотком по раскаленному металлу. Надо признать, что он слыл в городе самым искусным и почитаемым из числа кузнецов, потому как он один умел обращаться с железом и ковать из него оружие, которым пользовался царь наряду с воинами самых знатных семейств и царской гвардией. Кроме него в городе было полно и других ремесленников, но никто не умел создавать из металла произведения искусства так, как это удавалось Карнаве. Благодаря этому он жил в богатом районе, несмотря на свое скромное состояние.
Но вот гончий боевых львов, одноглазый Кисарий, крепко держась за свой кошель, пробирается сквозь толпу зевак. Карнава, заметив старого друга, окликнул его.
– Доброго утра, мой дорогой друг! – приветствовал его кузнец. – Эй, старуха, принеси вина, у нас гости, – радостно закричал он.
– Здравствуй, дружище, – ответил гончий, подходя к его кузне и обливаясь потом.
– Что привело тебя ко мне в столь ранний час? – начал с добродушной улыбкой на морщинистом лице Карнава. – Я еще даже не успел разжечь кузню как следует. Но, вижу, ты встревожен чем-то, и вид у тебя убогий. Присядь, друг, и расскажи, что стряслось, – опуская железо в печь, произнес кузнец.
– Ты прав, Карнава, впрочем, как и всегда, от тебя и гнойник на заднице не скроешь, – сказал гончий, пытаясь улыбнуться.
– Так как скроешь-то? Ведь лицо твое все равно что дряблый голый зад. Все сразу видно, – усмехнулся кузнец, хлопая гостя по плечу. Друзья разразились хохотом, и Каисарий немного приободрился, испив вина, которое принесла пожилая рабыня.
– Карнава, я к тебе за советом, – заговорил гончий после пары глотков. – Знаешь ли ты, что сегодня в полдень состоится Совет старейшин и судить будут на нем эту блудницу, как там ее?