– Муха, – сказал он. – Эта проклятая муха.
– Муха?
– Ага, – он уставился на меня так, словно только что заметил. – Муха. Я из-за нее приехал сюда.
– Подробности в студию, – я откупорил следующую бутылку.
То, что он рассказал мне в течение следующих сорока минут, могло бы, в принципе, окончательно убедить меня в его превращении в наркомана. Но почему-то я поверил ему. Я слишком хорошо знал этого человека, чтобы сомневаться в его вменяемости. Тем более, что кроме странного поведения, никаких признаков, по которым можно вычислить приверженцев нелегального допинга, я не наблюдал.
История, рассказанная Сеней, была насквозь пропитана мистикой. Да нет, не мистикой даже, а чем-то таким, для чего и слова верного не подберешь. Не было ведь в ней ни загадочных незнакомок в масках, ни источающих аромат волшебных духов записок, ни уставленных антикварной мебелью потайных комнат в невзрачном московском клубе. Вместо таинственной комнаты был загаженный тупик в центре Москвы. Манящий аромат заменила вонь гниющего мяса. А вместо сулящей неземные ласки роковой незнакомки в рассказе Платонова фигурировала…
Вот в это как раз и было сложнее всего поверить.
Неделю назад Сеня прогуливался по Новому Арбату, время от времени заруливая в питейные заведения. В определенный момент ему приспичило по-маленькому. Не ахти, какая проблема – ведь в каждом приличном кабаке, или даже простенькой кафешке имеется туалет. Не на хуторе румынском ведь живем, ей-богу. Но звезды в тот день выстроились в небе так, что ко всем туалетам во всех без исключения заведениях квартала выстроились длиннющие очереди. И проще было сделать дело на свежем воздухе, чем ждать, пока облегчатся десять-пятнадцать страждущих впереди тебя.
Идти до ближайших уличных кабинок не оставалось сил. Как и подобает культурному человеку, Арсений поспешил удалиться от людных мест. В глубине прилегающих к улице дворов он отыскал укромный уголок, где и воздвиг себе нерукотворный памятник в виде мокрого пятна на бетонной стене.
– Я сразу по сторонам не посмотрел, – рассказывал Сеня. – Главное было – поссать поскорее, а где – неважно. Потом, когда облегчился и застегнулся, обратил внимание на запахи и звуки того угла.
Стоит особо сказать о том, что это был за угол. Когда-то между двумя длинными высотками имелся проезд, ведущий куда-то в сторону Красной площади. Именно близость к центру России послужила причиной того, что проезд ликвидировали, перекрыв бетонной стеной. Дабы им не смогли воспользоваться потенциальные террористы или враги режима.
Жители окрестных домов стаскивали в образовавшийся тупик всяческий хлам, наладить вывоз которого никто почему-то не удосужился (для Петербурга такое вполне естественно, но вот для Москвы странновато). Снаружи, со двора, тупичок напоминал задворки какой-нибудь стройплощадки. А в глубине, за нагромождением старой мебели, гнилых досок, кучками отработавших свое автозапчастей и целыми стендами из испорченных советских телевизоров разных поколений, – там таилось нечто совершенно уж отвратительное. Груды гниющих пакетов, набитых пищевыми и гигиеническими отбросами – их туда не сносили, а просто зашвыривали.
Именно туда, в грязный вонючий закуток и забрел Арсений, чтоб, никого не смущая своим видом, опорожнить мочевой пузырь. Одолеваемый одним лишь этим стремлением, он далеко не сразу заметил, что в его импровизированном «туалете» стоит невыносимый смрад. А когда омерзительный запах ворвался-таки в его ноздри, Сеня будто очнулся от забытья, быстро заправил в штаны свое «хозяйство» и принялся очумело озираться.
Окружавший его «пейзаж» никак нельзя было отнести к разряду приятных зрелищ. Пакеты с гниющим мусором и так не созданы для того, чтобы радовать глаз, а эти… эти выглядели так, будто люди, оставившие их здесь, перед тем, как избавиться от объедков, а также использованных гигиенических тампонов, презервативов и туалетной бумаги, сожрали все это и выблевали. И пахло это дерьмо соответственно.
Сеня перевел взгляд на стену перед собой и отшатнулся. Она была покрыта надписями чудовищно оскорбительного содержания и столь же гнусными картинками. Вам доводилось когда-нибудь прочитать на стене слова, которые производили бы тот же эффект, что удар кастетом в лицо? А Платонов увидел это. О том же, что изобразили на стене пожелавшие остаться неизвестными «живописцы», я, пожалуй, умолчу.
А через миг Сеня понял, что он в тупике не один. Он услышал странный звук, более всего походивший на жужжание роя насекомых. И еще – тихий протяжный стон. Человеческий стон.
Сене и так уже было не по себе от увиденного, его мутило от жуткого запаха. А в момент, когда до его ушей донеслись означенные звуки, у Платонова затряслись коленки. Нет, трусом он не был. Просто ему послышалось в этих звуках – особенно в жужжании роя – нечто, превосходящее рамки человеческих представлений о реальности. Даже наших с ним представлений.
Все же Сеня нашел в себе силы повернуться и посмотреть.
Не буду банальным, говоря «лучше бы он этого не делал». Хотя, это первое, что приходит в голову. То, что увидел Сеня, однозначно не было предназначено для глаз детей и беременных женщин. Но я, однако, не думаю, что на такое стал бы долго смотреть и человек со стальными нервами.
Стонавший лежал в углу, там, где разрисованная похабными граффити стена смыкалась с торцом высотного здания. Он был по грудь погружен в полужидкий разлагающийся мусор. Бедняга смотрел прямо на Сеню, и в глазах его читалась мольба.
Человек походил на узника концлагеря, которому посчастливилось сбежать. Или на тюремного «черта», наплевавшего на свой внешний вид. Но первая Сенина мысль была, конечно, – бомж. Так и будем в дальнейшем называть того странного персонажа. Просто для удобства.
Словечко «посчастливилось», на самом деле, вряд ли было уместно в отношении обитателя мерзкой свалки. По нему словно танк проехал. Лицо и шею его покрывали гноящиеся язвы, а также что-то вроде темно-красных бородавок, при виде которых Сеня брезгливо поморщился – очень уж неприятны они были на вид. Наполовину оторванное левое ухо бомжа сочилось кровью. Сгустки засохшей крови пробивались и сквозь грязные спутанные волосы. Грязь и кровь. Грязь и кровь на каждом квадратном сантиметре тела.
А вокруг него носился в воздухе гудящий рой. Черные мясные мухи. И, несмотря на то, что тупичок был переполнен могущими послужить им пищей кухонными отбросами, насекомые избрали своей мишенью человека.
Сеня Платонов стал свидетелем невероятного. Он видел, как мухи садятся на живое человеческое тело и едят живую человеческую плоть. Конечно, это было не столь наглядным, как, например, атака стаи пираний, но в том, что мухи питались лежавшим в мусоре человеком, сомневаться не стоило. Не просто пили кровь из его ран, а пожирали крошечные кусочки мяса. Приглядевшись, Сеня заметил, что в некоторых ранах страдальца извиваются белесые тельца сотен опарышей.
Открывшаяся взору Платонова картина была омерзительна, и Сеня едва не дал своему обеду зеленый свет на легкую прогулку. Омерзительна, да. Но вот понять природу все нараставшего панического ужаса Платонов не мог. Он был готов развернуться и бежать без оглядки, но не делал этого, поскольку хотел узнать две вещи.
Первое – что происходит?
Второе – как такое возможно?
Не думаю, впрочем, что очередность этих вопросов играла какую-то роль.
Жертва мушиного произвола пошевелилась. Платонов стоял на месте, как вкопанный, и, не отрываясь, смотрел в жуткий угол.
Человек разлепил изуродованные губы и прохрипел:
– Помоги.
За время, что бомж произносил единственное слово, грязное окровавленное лицо поменяло свое выражение два или три раза. По крайней мере, так показалось Платонову.
При мысли же о том, что ему, возможно, придется приблизиться к этому существу и – о, ужас! – коснуться его, Сеню словно кипятком обдало. Пищевод вновь сдавили скользкие когтистые пальцы рвотного спазма. Но Арсений и в этот раз удержался от того, чтобы блевануть.
– Помоги, – повторил человек и протянул навстречу Платонову покрытую язвами, струпьями и царапинами руку, на нескольких пальцах которой не хватало ногтей.
И тут на Сеню дохнуло вовсе уж запредельным ужасом. Если до сего момента он думал, что наблюдает всего лишь чрезвычайно редкое явление, то теперь окончательно понял, – его глаза видят нечто абсолютно невозможное.
Запястье бомжа пересекал глубокий разрез с бледно-розовыми краями. Оттуда, из раны, которая должна была доставлять бродяге немыслимые страдания, тянулась вниз и исчезала в глубине вонючей кучи длинная толстая белая лента. Она шевелилась.
Волосы на голове Платонова встали дыбом. Он помнил школьные уроки биологии и сразу опознал эти похожие на лагман широкие сочленения. Правда, Сеня ни в жизнь не стал бы есть такой «лагман».
То был ленточный червь.
И если в то, что израненный и обессиленный человек мог превратиться в живую закуску для стаи голодных мух и их личинок, еще можно было поверить, то увиденное сейчас выходило за пределы понимания. А спустя еще мгновение Сеня приметил целый ряд важных деталей, которым прежде не придал надлежащего значения. Движущиеся черные точки, время от времени мелькавшие в космах бродяги, – вши. Бордовые бугорки на лице и шее, которые Сеня посчитал бородавками, оказались десятками впившихся в кожу клещей. Было и еще кое-что…
Едва заметное движение под кожей, из-за которого и чудилось, что выражение лица бродяги все время меняется. Платонов понял причину этого движения. То были гнуснейшие из населяющих Землю созданий. Нематоды. Подотряд трихины. Крупные плотоядные глисты.
– Помоги, – в третий раз прошептал человек, и Сеня заметил, что во рту у него шевелится что-то, кроме языка. Лежавший в мусоре человек гнил заживо и кишел паразитами, как центр Сан-Франциско – педерастами!
Тут уж Платонов не выдержал, согнулся пополам и выплеснул себе под ноги полупереваренную и разбавленную пивом кулинарную фантазию из «Европейского кафе». Вытерев рот, он тихо сказал:
– Господи.
Жужжание мух вдруг смолкло. Насекомые, словно по команде, сели на бродягу, облепив его лицо так, что оно почернело и стало похожим на морду космического пришельца из малобюджетного фильма ужасов. Видны остались только глаза, и в них застыл неимоверный ужас. Если бы несчастный попытался сейчас заговорить, мухи непременно набились бы ему в рот, где и так уже кто-то обосновался. Поэтому бомж молчал. Молчал и Сеня. Тишину нарушала единственная муха, оставшаяся в воздухе. Некоторое время она продолжала кружить над бродягой. Потом – начала приближаться к Платонову.
Арсений замахал руками, пытаясь ее отогнать. При мысли о том, что сейчас на него сядет насекомое, лапки которого прикасались к этому, Платонова охватил страх, возведенный в бесконечную степень. Он развернулся и побежал прочь из жуткого места, что-то нечленораздельно вопя. А вдогонку ему неслись тошнотворные хлюпающе-чавкающие звуки – как если бы фаршированный мерзкими гадами бомж пытался подняться, опираясь руками на кучи зловонной гнили. Или – эта страшная мысль подло плясала на периферии сознания – как если бы паразиты всем скопом полезли наружу, разрывая источенные ими же ткани своего носителя.
Слушая рассказ Платонова и детально представляя себе происходившее в том тупике, я несколько раз содрогнулся. Представляю, каково же было самому Арсению. Услышанное не укладывалось в голове, но в правдивости его слов я почти не сомневался.
Однако, состояние, в котором Платонов явился ко мне, было вызвано вовсе не тем, что он видел неделю назад. Мрачная история получила продолжение. Происходившее с Сеней впоследствии было куда страшнее, чем встреча с зараженным бродягой в подворотне.
– Я видел Ад, – убежденно заявил Платонов, приступая к этой части своего рассказа. – И Ад последовал за мной, – к этому времени он допивал уже третью бутылку, а стоявшая перед ним пепельница была полна до краев.
Он поехал домой сразу же, как покинул проклятый двор. Перед глазами сначала стояло облепленное мухами лицо бродяги, его усеянная клещами грязная шея и пронзенная ленточным червем трясущаяся рука. Потом воображение стало рисовать еще более гнусные образы, навеянные, должно быть, рисунками на стене. Чудовищные деформации и трансформации, невероятные сцены половых сношений, противные оку картины богомерзких ритуалов… Сеня с трудом смог избавиться от калечащих психику навязчивых видений – для этого ему пришлось применить все известные психологические методики для снятия стресса. Вынырнув из пучины собственных мыслей, Сеня обнаружил себя сидящим на заднем сидении едущего по центру такси. Водитель – широкоплечий усатый мужик неопределенного возраста – был неразговорчив. Хотя, возможно, он просто плохо знал русский язык, – на мысль об этом наводила казавшаяся бесконечной кавказская мелодия, что лилась из динамиков стереосистемы. Она была весьма однообразной, и Платонов в конце концов попросил шофера выключить музыку, поставить другую, или просто сделать потише. Таксист, которому переливчатые трели дудука[6], видимо, и самому поднадоели, выбрал первый вариант. Толстый палец коснулся кнопки. Музыка стихла.
И Сеня услышал жужжание.
Это было как удар молотом по голове. Муха – та самая проклятая муха, от которой он убегал, каким-то образом тоже очутилась в машине. Источник звука перемещался по салону, и Сеня завертел головой, пытаясь поймать взглядом само насекомое. Не сумел. Впрочем, факта присутствия мухи в такси Платонову было достаточно, чтобы немедленно сбежать и оттуда.
– Останови! – крикнул Сеня водителю.
– Сейчас не могу, – продолжая крутить «баранку», ответствовал тот. – На светофоре, ладно? Сейчас как раз красный будет.
До светофора оставалось всего лишь несколько минут, но Платонову они показались вечностью. Ведь дьявольское жужжание не смолкало ни на секунду!
– Сколько я тебе должен? – спросил Сеня, когда машина, наконец, остановилась.
– Триста, – пожал плечами шофер. – До места ведь не доехали.
– Держи, – Сеня сунул ему пятисотенную купюру. Таксист полез в барсетку за сдачей, но Платонов уже бежал, расталкивая прохожих, к метро.
Сидя в вагоне, он изо всех сил напрягал слух – не слышно ли жужжания. В подземке, конечно, расслышать его было совсем непросто. Разве только на остановке. И на одной из станций Арсению показалось, что к нему действительно вновь приближается ужасный звук. Он тут же выскочил из вагона, чтобы дождаться следующего поезда. И после повторял этот трюк еще несколько раз – уже просто на всякий случай.
С того дня жизнь моего друга превратилась в нескончаемую пытку. Домой он приехал уже законченным параноиком. Первыми его действиями были те же, что он произвел, приехав ко мне. Сеня задраил все окна, остановил часы, закрыл в туалете собаку. И обратился в слух, ожидая – не зажужжит ли? Не жужжала. Минут через двадцать Платонов перевел дух, выпустил пса и вернулся к обычной жизни, лишь изредка замирая, дабы удостовериться, что мерзкое насекомое перестало его преследовать.
К полуночи он почти перестал нервничать, чему здорово помогли частые визиты в домашний бар. В два часа ночи Сеня вовсю кемарил, растянувшись на своем любимом кожаном диване. Ему даже не снились адские мухи и червивые бомжи. Все было спокойно вплоть до тех пор, пока мой друг не проснулся.
А проснулся он от жужжания.
До дрожи перепуганный человек сидел на диване, поджав ноги и обхватив руками колени. Взгляд его был диким. Жужжание, казалось, исходило сразу отовсюду. Но муха в его квартире была только одна. Та самая, что увязалась за Сеней в злополучном тупике. В том, что ее послала сама Преисподняя, Сеня не сомневался. Да и его пес – благородный лабрадор Боб – разделял это мнение. Накрыв голову лапами, собака лежала на полу в прихожей, и жалобно скулила. Боб, если б ему позволяли размеры, наверняка забился бы под полку для обуви. А Сене и в теории забиться было некуда. Оставалось сидеть, окидывая безумным взглядом комнату, и дрожать как осиновый лист.