– А что мы будем делать потом? Ну, когда всё это кончится – детство, учёба, лицей? Мы же не будем гулять так до самой смерти?
– Маргарита, ты опять задаёшь недетские вопросы, – ответил Марк.
– По-моему, нормальный вопрос. И я уже придумала ответ: я думаю, мы все вместе отправимся на поиски приключений.
– Куда?
– На юго-восток. В Гардарику, где правда неотличима от сказки. На запад, в Сарматию, к рыцарям и трубадурам, может быть – даже в Ютландию, где викинги пасут китовые стада на своих субмаринах! Куда угодно – только прочь из Города.
– Чтобы решиться на такой поступок, нам всем придётся натворить здесь что-то исключительно серьёзное, – сказал Марк в своей неподражаемой манере. – За себя я ручаюсь: у меня есть кузина, которая на самом деле моя сводная сестра. Отец души в ней не чает. Года через три я смогу её совратить – тогда мне и правда останется только спасаться бегством. А что придумаешь ты, Яков?
– Не знаю. Просто возьму и уйду с вами из Города.
Имперский Город: свинцово-серый остров порядка в море дремучего хаоса, чистое безумие, начертанное безупречной рукой.
Осень – им по четырнадцать лет.
Учёба в Лицее. К восьмому классу остались позади многие старые предметы, им на смену пришли новые, не менее скучные: алгебра и геометрия вместо математики, вместо естествознания – физика и биология, вместо риторики – философия, вместо словесности – литература.
Литературу вёл профессор богословия Авель Влас, чья всегдашняя чёрная форма выдавала принадлежность к Императорскому Синоду. Он был высокого роста, носил очки в круглой оправе, а совершенно белые волосы, доходившие до пояса, завязывал в хвост. Он учил детей вчитываться в тексты и во всём искать глубокий смысл. Он учил их читать Вергилия, Сервантеса и Толстого так, как будто это Библия – впрочем, всякий хороший учитель литературы инстинктивно учит своих детей библейской экзегезе: Авель Влас, по крайней мере, этого не скрывал. Он был неуклюж, постоянно что-то ронял и грохался с лестницы, только чудом себе ничего не ломая. При этом он был невероятно обходителен, красив и ангельски добр – когда он не слышал, его часто называли «Ангелом». Но к сочинениям, которые задавал на дом, Авель Влас придирался с крайней жестокостью.
– Что у тебя? – спросила Маргарита у Марка, поспешно комкая своё собственное сочинение, исчёрканное красными чернилами.
– Четвёрка.
– Я думала, у тебя будет выше.
– Я тоже так думал, – задумчиво сказал Марк, – Но он поначеркал мне каких-то непонятных ошибок. Вот, смотри… подчеркнул слово «хорошая императрица» – это про Державина с Екатериной – и написал: «Детское словцо».
А ещё к восьмому классу у них закончилась гимнастика. На смену проклятиям старого ротмистра пришли сразу два новых предмета – фехтование и танец. И то, и другое было необходимо для ингермаландских дворян – а учились в Лицее в основном дворяне. Марк Арзонсон был великолепен в обеих дисциплинах. Яков Берлинг – разбавлявший фиглярством любые спортивные упражнения – танцевал немного лучше, чем фехтовал. Что же до Маргариты – то она терпеть не могла напяливать бальное платье, зато радостно скакала на уроках фехтования, осыпая противника невероятными и бешеными ударами. Пару раз она даже спотыкалась, путаясь в собственных ногах.
– Имейте ввиду, что правильная техника начинается с работы ног, – говорил учитель фехтования лорд Вит, посмеиваясь в свою кучерявую бороду. У него были курчавые с проседью волосы, в которых путались опилки и птичий пух, и смеющиеся уголки глаз. Когда-то он был одним из лучших фехтовальщиков Ингермаландии и мог бы преподавать в Пажеском Корпусеили даже в Лейб-Гвардейской юнкерской школе, если бы не считался политически неблагонадёжным. Говорили, что в молодости – лет тридцать (или сорок) назад – он путешествовал по далёким сказочным странам, где победил одного злого дракона и спас от странствующих рыцарей трёх добрых.
– Лорд Вит побывал везде от Уральских гор до Запустелых земель на Западе, – как-то раз сказал Яков. – Он мог бы вести у нас географию, если бы только захотел.
Увы, но географию у них вёл совсем другой человек. Учитель географии был вредный толстый картограф с пушистыми бакенбардами (который раньше нёс кабинетную службу в каком-то морском департаменте). На уроках он долго и нудно бубнил, а ещё страшно ругался, если кто-то шушукался на задних партах. В начале урока он выбирал кого-нибудь в жертву, чтобы вызвать к доске, на которой была распята mapa mundi, огромная карта всего обитаемого мира, уцелевшего после Рагнарёка. В центре карты находилась Ингермаландская Империя: она граничила со Шведским Халифатом на западе, на востоке её граница проходила в полярной тундре по реке, которая называлась Печорой. Над самой Столицей красовался герб: единорог, пронзающий рыцаря, а к югу от Империи раскинулась Гардарика – страна дремучих лесов, где царило средневековье, прятались колдуны и водились волшебные звери. В этой раздробленной стране, где князья со сказочными фамилиями воевали между собой, княжеств было великое множество – а все вместе эти они назывались: Тридевять земель Гардарики. К западу от Гардарики лежали земли Сарматии, где было полным-полно трубадуров и рыцарей, баронов, герцогов, графов, где имелась корона (но не было для неё короля) а богаче всех считались вольные города, сильнейшие из которых – Данциг, Фромборк и Кёнигсберг – стояли на берегу Балтийского Моря.
А на западном краю карты в море вдавалась Ютландия.
На западе карта мира была ограничена Запустелыми землями (бывшей центральной Европой, где была линия фронта в год Рагнарёка и с тех пор никто не жил), на севере – океаном, Уральскими горами и Евразийской Ядерной пустыней на юго-востоке. На вопрос Маргариты о том, есть ли что-то за границами этой карты, толстый учитель злился и отвечал, что там ничего быть не может, и что вопрос этот неправильный, и что он поставит ей двойку за неправильный этот вопрос. А чтобы поставить Маргарите ещё одну двойку, толстый учитель вызвал её к доске.
– Не обращай внимания на нашего географа, – утешал её Яков. – Если ему прикажут думать, что дважды два – пять, то наш старый географ будет думать так до самой смерти.
Он был очень сообразительный, умница Яков, сообразительный и ловкий. Однажды он раздобыл на всю компанию билеты в Императорский балет, употребив к тому свою хитрость, ловкость и кое-какие знакомства. Давали «Обитаемый остров» – и впервые выступала новая прима, девочка-вундеркинд пятнадцати лет, о которой тем вечером все говорили. Друзья заняли свои места в полутёмном, красных тяжёлых тонов зрительном зале, там говорили ещё о войне – тремя днями ранее состоялось морское сражение в Моонзундском проливе, где шведские гидропланы пустили ко дну эскадру ингермаландских броненосцев. Тем вечером в балете объявился великий князь Ардалион Константинович Лист, генерал адмиралтейства и сводный брат императрицы Арлекины, и с ним – любовница, актриса пантомим с рубиновым крестом на тонкой шее. Всем сразу сделалось ясно, на что ушли деньги, предназначенные для флота: великого князя освистали. В адрес его любовницы полетели оскорбления, кричали про женщину ценой в броненосец, спрашивали – глупость это или измена. Когда погас свет, крики сделались громче, потом заиграла музыка, и на сцене в лучах белого света появилась пятнадцатилетняя прима. Она начала свой танец, все сразу затихли – и с замиранием сердца смотрели на стройную девочку с длинными рыжими волосами, заплетёнными в два хвоста.
Маргариту охватило странное чувство – она узнала ту девочку.
– Это же Алиса Камю из нашего класса. – тихо сказал Яков, а Марк не сказал ничего.
– Кажется, я начинаю понимать… – прошептала Маргарита. – Я ни капельки не разбираюсь в танцах, но когда смотрю на неё, как будто бы понимаю, о чём она танцует…
На следующий день Маргарита пришла в Лицей пораньше и притащила огромный букет, чтобы вручить его Алисе, но Алиса в тот день не явилась. Маргарита оставила букет в чулане. Через два дня, когда она наконец вручила его Алисе, этот букет был больше похож на веник.
– Это самый неряшливый букет из всех, которые мне когда-либо дарили, – строго сказала Алиса Камю.
– Самый?.. значит особенный!
– Смотри не прогуляй биологию, – ответила юная прима, развернулась и пошла на урок.
Биологию вёл доктор Клорик – весьма таинственная персона. В Гумилёвском Лицее таинственный учитель был скорее нормой, чем исключением, но доктор Кролик оставлял позади их всех: всегда в шляпе и плаще, лицо и руки глухо замотаны бинтами, и всегда насквозь мокрый, как после самого страшного ливня – даже когда на улице светит солнце.
– В Гардарике встречаются восставшие мертвецы и волшебные звери. Для кого-то они представляют большую опасность, но мы будем учиться читать окружающий мир как книгу: они формируют устойчивую экосистему, наделённую неким самосознанием… – рассказывал доктор Клорик, и бойкие лучи солнечного света падали на его фигуру. Маргарита не могла отделаться от ощущения, что точно такие же солнечные зайчики бегают по мхам и лишайникам в сказочной далёкой Гардарике. Она знать не знала, как выглядят водяные, но думала – что точь-в-точь как вечно промокший насквозь доктор Клорик, пока однажды после уроков не подсмотрела в старом отцовском альбоме набросок пугающего существа, похожего на скрюченного человека, покрытого множеством гниющих язв – из которых смотрели чёрные, злые глаза – и с совершенно отвратительным ртом, похожим на морскую звезду. Внизу была подпись: «водяной. болото близ Стародуба. 05.06.2791»
Это почерк отца – и выходило, что отец Маргариты встречал водяных, когда ей только исполнился год. Интересно, что об этом думала мама? И всё-таки жаль, что доктор Клорик не водяной: так было бы интереснее. Маргарита возвращалась к этой мысли каждый раз, когда сидела у него на уроке. Он рассказывал о гибридах людей и животных – фаррах, финистах и волколаках – обладателях звериных рефлексов и добрых человеческих душ. О животных Гардарики – в прямом смысле волшебных – хранящих равновесие в мире природы.
– У этих существ присутствуют высшие психические функции, – говорил доктор Клорик. – Мышление, речь, восприятие, память, а также функция повеления и одобрения, которая есть у человека лишь в зачаточном виде. Для волшебных зверей эта функция является одной из важнейших – у многих видов она полностью подавляет остальные четыре. Например, полевики и триглавы всегда молчат – не потому, что не владеют человеческой речью, а потому что не испытывают в этом потребности.
Просыпаясь с первыми лучами солнца, Маргарита думала, что это же солнце встаёт сейчас и над далёкой Гардарикой, но только светит оно там несколько иначе – и пыталась вообразить, как именно. Она закрывала глаза и представляла себе – мобилизуя на помощь все силы уходящего сна – дремучую лесную чащу, пятна желтого света на лапах вековых елей, радостную какофонию сельской ярмарки, запах свежего парного молока, детский смех, мудрых волшебных зверей и сказочных витязей в островерхих шлемах. Она представляла себе похожий на резную шкатулку терем, скрытый в бескрайних лесах – на берегу таёжного озера, облюбованного птицей-гамаюном.
День ото дня Маргарита укреплялась в своём убеждении: что если есть место, где можно отыскать её отца, то место это – в Гардарике.
Глава 5, в которой друзей становится четверо, а потом ещё больше
Здание Гумилёвского Лицея было похоже на древний сказочный замок – наподобие тех, где размещаются школы чародейства и волшебства во многих одинаковых романах. Похоже не внешне и не тем, что оно было очень красивым – архитектура Гумилёвского Лицея принадлежала к эпохе старинной, но совсем не сказочной – а тем, что внутри он был невероятно запутан. Там было много заброшенных классов, путанных-перепутанных коридоров и странных лестниц, которые вели не снизу наверх, а как-то наискосок: например, из северного крыла здания в западное (с первого на четвёртый, минуя все прочие этажи). Маргарита раньше думала, что этих странных лестниц всего пять, но тем утром обнаружила шестую – она как раз опаздывала на урок и решила сократить по выручай-лестнице (так она её назвала) дорогу до класса химии. Ей это показалось – поначалу – хорошей идеей. И теперь она шла по незнакомому коридору (который про себя уже назвала «выручай-коридор») а под ногами скрипел потёртый паркет.
Коридор выглядел заброшенным, пыльным – но вот на подоконнике кто-то оставил апельсиновые корки (значит, здесь всё-таки бывают люди!) Через мутные пыльные окна пробивался солнечный свет. Окна выходили на Залив: молочное небо, свинцовое море, Адмиралтейство в утренней дымке, как будто набросанное тонким карандашом. Одно из окон в коридоре было распахнуто и скрипело, завывал своевольный ветер – а чуть дальше по коридору учительница математики Мария Камю отчитывала огромного чёрного котяру, который не закрыл за собой окно.
– Мрр, у меня лапки, – возражал он с некоторой опаской (вне всякого сомнения, это был именно Тот Самый Кот!)
Завидев девочку, кот заговорщицки спрятался за чьим-то старинным бюстом.
– Почему ты не на уроке? – строго спросила Мария.
– Я заблудилась. Как пройти в кабинет химии?
– Прямо, налево и ещё раз направо…
– Спасибо! – крикнула Маргарита, удаляясь: бегом.
«Подумать только!»
«Строгая Мария Камю – и говорящий кот!»
– Простите за опоздание! – прокричала она, всё ещё вне себя от открытия, когда влетела в класс. Молодой учитель химии – пугливый и совсем не страшный – смутился даже более Маргариты, вздрогнул и неловко пролепетал:
– Ну что вы, что вы, ничего страшного, садитесь…
Молодого учителя химии звали София Пильман. Она была похожа на мальчика и пришла к ним недавно, на вид – почти ребёнок, в длинном шерстяном платье и камзоле мышиного цвета. Худая и тонкая, и голова её казалась несоразмерной для чересчур хрупкой шеи, тёмные волосы контрастировали с бледной кожей, а несуразно юный – как для учителя – возраст делал её привлекательной целью для травли. Притом она была симпатична, действительно симпатична – словом, с самого первого своего появления София Пильман была обречена.
Ещё один новенький – беспокойный кучерявый мальчишка с длинными ресницами и горящими угольками глаз, на год младше всех в классе – пытался за неё заступиться, но добился только того, что его стали дразнить заодно с Софией. Он объявился в классе прошлой зимой – кажется, в феврале, после рождественских каникул – на всех огрызался и ни с кем не завёл даже самой поверхностной дружбы.
– Он из Шведского Халифата. Ренегат. Как твой отец, только наоборот. – рассказывал Яков. – Я подслушал в учительской, что у него нет родителей.
– Какая жалость. – задумчиво отвечала Маргарита, сидя на подоконнике и болтая ногами. – Как всё-таки жизнь ко всем несправедлива.
– Она и не должна быть справедлива. Для этого нет никаких физических законов.
– А ты не знаешь, как его зовут? – спросила Маргарита, которая всё думала об этом странном мальчишке.
– Алим. Шведское имя. Фамилию не запомнил – она какая-то очень длинная. Не как у людей, а шиворот-навыворот.
Алим ни с кем не общался, но постоянно оказывался на виду. На переменах или с кем-нибудь дрался, или сидел и читал свои книги, подставив оконному свету страницы с тонким рисунком арабских слов. Могло показаться, что он от всей души презирает окружающих – а такого презрения дружная лицейская семья не прощала. Хотя прощала многое – особенно лицемерие. Алим был невероятно странный: не как человек, начисто лишённый манер – о нет! Манеры у него были – весьма непростые, с иерархией смыслов в каждом слове, взгляде и жесте. Одним словом – другие, совершенно чуждые ингермаландским лицеистам манеры.
– Да улыбнётся тебе удача! – говорил он тому, с кем собирался вступить в драку – даже если их было несколько. И говорил это таким тоном, каким обычно желают смерти. Он вообще был очень гордым и мнительным – его никогда не травили особенно сильно, но даже мелочи хватало, чтобы вывести его из себя. А ещё он никогда не бил девчонок – чем постоянно пользовалась рыжая зазнайка Алиса Камю.