Она часто задерживалась у зеркала. Вглядываясь в себя. Пытаясь понять и разобраться, что происходит. Смятение, страх посещали её. «Правильно ли я поступаю. Если заметят мои чувства, начнут сплетничать. Он же уже взрослый. У него, наверное, есть жена. Надо узнать – есть или нет. Кажется, Маринка говорила, что живёт с ним в одном доме, или через дом. Он умный и красивый, зачем я ему нужна, дура. Он даже меня не замечает, ставит только двойки и единицы – «Смирнова, повтори, что я только что сказал… садись два» – дурак!»
Она смотрела на своё отражение. «Как я изменилась. Неужели все, кто влюбится, так меняются? Глаза грустные какие-то… Повзрослела что ли… На маму ещё больше похожа стала. Смотрю на всех свысока, словно известна мне главная тайна. Но как смотреть по-другому? Они такие мелкие, мелочные… Улыбка изменилась… Ощущение радости другое… Помню, как вприпрыжку влетела домой в пятом классе, после первого поцелуя с Мишкой, и с упоением рассказывала об этом маме. Вот бестолочь была. Жизнь казалась праздником. А сейчас… во рту вкус сладко-горькой рябины. Могу ли я рассчитывать на взаимность? Он – вон какой…».
Она сдёрнула с себя майку.
«Хотя. Я тоже красавица».
Рассматривала плечи, грудь. Слегка подпрыгнув, весело захохотала, глядя, как вздрогнули соски. Надула сама себе губки, поправила волосы. «Да, я раскрасавица. И что-то надо с этим делать». Ложилась спать, засыпая, сочиняла стихи.
С трудом даётся физика любви
С ума схожу от химии желаний
Сломалась геометрия души
Не постижима мозгу алгебра касаний
Бессмысленна история мечты
Туманна география свиданий
Не различимы нарисованные сны
Стеснительная биология признаний
В тот день как-то нахлынули эмоции. Ночью не спалось. В полудрёме рисовались картинки, как они обнимаются и целуются. Как она заходит в пустой кабинет, подходит к доске, пишет мелом крупными буквами «люблю тебя». Как приоткрывает дверь загадочной лабораторской. В ней темно, поблёскивают стёклышки каких-то приборов. Вдруг он оказывается у неё за спиной, кладёт руки ей на плечи, обнимает… она поворачивалась на другой бок, старалась думать о чём-то другом, о тренировках по волейболу. Её вчера взяли в сборную школы – всё-таки первый юношеский разряд что-то значит. Потом представляла, что играет на важных соревнованиях, а Он сидит в зале и наблюдает за ней. Ещё утром она знала, что сделает это. Сердце падало в живот, а потом звонко стучало в голове. Нервничала, боялась, снова и снова прокручивая своё желание, снова и снова отвергая его. Получила тройку по любимой литературе и чуть не провалила самостоятельную по истории. После уроков она сомнамбулой поднялась на третий этаж. В коридоре тишина – первая смена уже отучилась, вторая – ещё не пришла. Дверь в кабинет приоткрыта. Подойдя на цыпочках, заглянула в щель: класс пустой. Осторожно потянув дверь на себя, просунула голову. Георгий Алексеевич сидел за столом, заставленным тетрадками. Проверял домашку и лабораторные работы, наверное. Она хотела уже незаметно скрыться, но Он вдруг приподнял голову и посмотрел на неё, ноги сами вошли в класс, и направились к столу. Взгляд его сопровождал её несмелую походку. Подошла. Их глаза оказались на одном уровне. Он как-то внимательно-безразлично смотрел на неё. И молчал. Она была в сумасшедшем страхе и растерянности. В глазах начали накапливаться слёзы. Губы дрожали. А Он молчал и смотрел. Смотрел и на неё, и насквозь – куда-то вдаль. «Глупая я бестолочь. Припёрлась. Зачем? Хоть бы пол треснул, провалилась бы. Почему так трудно. Тяжело. Сколько раз повторяла, тысячи раз шептала. Как уйти теперь. Что спросить. Молчит. Ну, не молчи, спроси: «Зачем пришла, Смирнова?» – Ты же так любишь задавать мне свои дурацкие вопросы. Помоги мне, сейчас стоять сложнее, чем у тебя на уроке! Пожалуйста. Пожалуйста! Миленький Георгий Алексеевич! Любимый мой! Помоги…».
Три события начались и произошли одновременно. Её губы медленно зашевелились, в голове взорвался бессильный зов, дверь кабинета противно заскрипела.
– Я «маааа....» Вас «… моооооо» люблю «....чка......», – впившиеся в столешницу пальцы побелели, коленки дрогнули, стол от передавшегося напряжения вздрогнул. Георгий Алексеевич, устремившись вперёд, начал резко приподниматься, понимая, что девушке плохо, и она сейчас упадёт. В этот момент дверь доскрипела до своего предела, в кабинет заглянула завуч.
– Зайдите, пожалуйста, ко мне, Георгий Алексеевич.
Напряжение разлетелось мыльными пузырями. Медленно, пульсируя, шевелясь, они падали на стол, парты, пол, оставляли мокрые круги, которые тут же бесследно испарялись.
– Машенька, посиди здесь, я сейчас вернусь. – Встал и ушёл из класса, аккуратно прикрыв за собой дверь.
«Машенька…»
Она расслабленно облокотилась на парту, лицо было мокрое от пота, тело дрожало от холода. Не было сил двигаться. Но и ждать Его сил было ещё меньше.
Потом было очень-очень стыдно. Первый, после случившегося, урок физики, она прогуляла. Последующие дни избегала его, завидев в коридоре или услышав голос, пряталась.
А дальше случилось страшное.
Неожиданно закончилась четверть.
По физике, кроме двоек у неё была, неизвестно откуда затесавшаяся, тройка. Дело не спасало и то, что была она такая не единственная, – физик был учитель строгий и требовательный, молодой и горячий, болел за дело, не давал поблажек ни себе, ни ученикам – двойки и единицы ставил часто и много. Состоялся неприятный разговор с завучем: «Ты девочка у нас новенькая, постарайся не испортить нам… пора уже вливаться… я на тебя рассчитываю». Состоялся неприятный разговор с мамой, когда чуть не проговорилась о своих истинных чувствах «Он мне просто нравится! Мне теперь умереть что ли?». Тогда она впервые услышала слово «амбивалентность». Загадочное, биолого-химическое слово. Ей нарисовалась лягушка с валентными линиями и молекулами вместо глаз. А ещё она узнала, что Георгий Алексеевич назначен их классным руководителем. Пришла беда – отворяй ворота.
Было трудно. Очень трудно. Исправлять ситуацию с оценками надо. Оказалось, что и другие предметы надо «подтянуть». Школа была серьёзного уровня подготовки, с высокими требованиями. Дома вечером сидеть за уроками стало невыносимо. Хотелось всё бросить и бежать на улицу. Душа просила простора, свежего воздуха, широкого пространства. Хотелось увидеть Его глаза, услышать голос, почувствовать тонкий аромат незнакомого одеколона, ощутить близость и теплоту. Теперь они дополнительно два раза в неделю встречались. Для неё это была сладкая пытка, мучительный восторг. Как классный руководитель, Георгий Алексеевич «взял» над ней шефство. Он проверял её успехи, давал советы. Пытался донести свой предмет, готовил задания, учебные пособия, книги. Обычно они сидели в кабинете физики после её последнего урока. Было счастьем, если Его не отрывали дела. Тогда у неё было тридцать-сорок минут, самых замечательных минут! Чаще всего Он отправлял её к доске, а сам сидел на первой парте и слушал. Очень редко вставал рядом у доски или подсаживался за парту рядом. Что-то говорил, рисовал графики, схемы, формулы. Она же просто плыла в своих ощущениях. Наслаждалась голосом, любовалась красивыми пальцами, ловила всегда ускользающий взгляд. Внешне ничего не изменилось после того События. Её так же поднимали «Смирнова, повтори, что я только, что сказал». Он так же не обращал на неё никакого внимания. Не изменилось ничего. Лишь изредка казалось – смотрит. Поднимала взгляд… почудилось… почудилось? Её мучила неизвестность, неопределённость. Порой казалось, что и не было тех слов. Вообще ничего не было – не заходила она тогда в класс, не приближалась к Нему. Обычный сон, яркий, но уже ускользающий, ускользнувший. От этого накатывали слёзы: среди урока, на перемене, на тренировке. А ночами она банально рыдала в подушку.
Незаметно кончилась осень, наступила зима. Полугодие стремительно приближалось к финалу. Учебная ситуация в целом улучшилась настолько, что по всем предметам у неё были хорошие и отличные оценки, кроме математики, химии, физики. Тут она была бессильна. Хотя постоянная зубрёжка под «надзором» любимого учителя физики приносила свои положительные и приятные плоды – двойки ещё были, но среди троек, и уже появилась даже красавица четвёрка. И спортивные достижения радовали – второе место в республиканской юношеской спартакиаде по волейболу. Окрылённая учебными успехами и стабильностью приятных, пусть и с горчинкой, «свиданий», она порхала и пела. Несмотря на мамины предупреждения и советы – уж очень было трудно скрывать своё состояние особенно дома, ещё труднее было противиться желанию выговориться и поделиться, и невозможно было самостоятельно разобраться в себе самой, пришлось приоткрыть полуправду маме, тем более, что они всегда дружили, – она всё же не смогла удержаться. Под Новый год решила сделать Ему подарок. Долго придумывала, долго выбирала. И, наконец, это оказался галстук. Тёмно-синий, почти чёрный, в центре его пересекала морская невысокая волна.
Вечер.
Последний урок второй смены давно закончился, в школе пусто темно и тихо. Где-то гремели вёдра – дежурные, видимо, убирали класс. Она знала, Георгий Алексеевич сейчас в кабинете. Подходя к школе, видела пробивающийся сквозь плотную чёрную ткань, закрывающую окна лабораторской, свет: он часто задерживался. Зайти в класс как-то не решилась, сидела на подоконнике рядом с кабинетом и, прижав к груди заветный свёрток, ждала. Сложенная шубка лежала рядом. Лабораторская имела отдельный вход, который за углом коридора не был виден. Дверь открылась – белый треугольник света упал на пол. Щёлкнул выключатель, зазвенели ключи. Она вздрогнула, напряглась. Шаги. Его шаги она всегда ощущала животом – внутри начинало пульсировать в такт, и только потом появлялся звук. Шаг. Шаг. Приближается. Соскочила с подоконника, поправила волосы. Шаг. Шаг. Тут всего десять шагов. Она исходила этот коридорчик воль и поперёк, пока дожидалась Его все эти мучительно-волшебные дни. Шаги. Его. И ещё кто-то. Мягкие, чужие, холодные, шак, шак. Женская фигура держала Георгия Алексеевича под руку, прижималась. «Тут так темно», – остановилась, потянулась к нему, чёрное пальто потянулось за руками, оголились белые сапожки. Поднялась на носочки. Когда целуешься ты, то никогда не слышишь издаваемых звуков: тяжёлого дыхания, прикосновения губ, движения тел, тихих стонов, шороха волос. Поцелуй был долгий и глубокий. Оторвавшись друг от друга, нарочито громко разговаривая и топая, они спустились по лестнице. Шурша, с подоконника на пол упала шубка.
«Сука!»
Закурила она в Новый год. И шампанского напилась до одури тоже в Новый год. Её выворачивало наизнанку, и рвало с пятого этажа холодного балкона на засыпанные снегом припаркованные у дома автомобили. Праздник «удался». Они всем классом собрались у Вовки – квартира большая, родители куда-то уехали, оставив его бабушке, которая заперлась в одной из четырёх комнат. Навеселились, напились, проблевались, проспались, ещё раз напились, накурились, наобнимались, обцеловались. Праздник «удался».
После «праздника» она проболела все каникулы. Сначала отравлением от алкоголя, потом фолликулярной ангиной, с температурой, воспалённым горлом и осложнением. Сил думать о Георгии Алексеевиче не было. Да, и вообще – ни о чём. Лихорадочное полубредовое жарочное состояние.
С выздоровлением и восстановлением сил приходило осознание новой жизни. Боль, злость, ненависть, жажда мщения? Может быть. Но в бесконечно заторможенном состоянии. Апатия. Что-то сломалось. Но без слёз в подушку, без нервов, без истерики. Было. Прошло. Забылось. Лишь необъяснимое воспоминание. Сон – попытки удержать его отвлекают внимание от окружающего мира и вызывают раздражение.
Познакомилась с мальчиком из параллельного класса. Вернее, ответила на продолжительное домогание. Пригласили гулять – пошла, позвали в кино – пошла, посидеть в беседке покурить, послушать гитару – хорошо, дискотека – ладно. Учёба постепенно отошла в сторону, волейбол – тоже. Душеспасительные беседы с классным руководителем, Георгием Алексеевичем, уже не волновали. Во всяком случае, внешне это никак не проявлялось. «Да, поняла. Хорошо, постараюсь». И всё катилось дальше без изменений. Разговоры с мамой – тоже ни к чему не приводили. «Взрослая» жизнь понемногу засасывала, втягивала. Прогулки до двух-трёх часов ночи. Пачка сигарет в сумочке. Бутылка вина в компании после дискотеки. Посиделки на квартире с разбреданием парочек по комнатам. В окружении появились взрослые парни, давно окончившие школу, после армии. Учебный год она закончила еле-еле.
Нет, конечно. Не всё было так «гладко». Было больно. Она мучилась и переживала. В голове крутилась куча вопросов, сердце сжималось от ответов. И среди этой вопросительной кутерьмы и эмоционального хаоса она нашла единственное, как ей казалось, правильное решение – загнать как можно дальше и глубже свою боль. На потом. Чтобы когда-нибудь в далёком или не далёком будущем, разобраться с ней. Достаточно мудрое решение в её возрасте. Потеря, утрата – самые распространённые причины, из-за которых мы начинаем испытывать душевную боль. Потерялся любимый карандаш, сломался любимый телефон, украли любимый свитер, угнали любимую машину, уволили с работы, отвернулись знакомые, бросил близкий человек. Возникает сожаление. Мы разочаровываемся, переживаем. Появляется боль. Потерянный карандаш не вызывает бурю чувств, а вот угнанная машина заставляет нервничать и переживать. Конечно, исчезновение карандаша или автомобиля несравнимо с потерей близкого человека. Но механизм, всё-таки, схожий: чем дороже вещь, чем дороже и ближе человек, тем сложнее расставание. Тем глубже сожаление, тем сильнее боль утраты. После расставания с парнем, с которым была знакома пару недель, уже через пару дней острота чувств исчезает и вскоре совсем проходит. А если прожили год-два – и это было чудесное время! – двумя днями уже не обойтись. Глубина переживаний зависит от «ценности» утраченного. Самый простой вывод, приходящий в голову: уменьшить боль, снижая ценность утраченного. Постараться перестать думать, вспоминать, выкручивать душу жалостью к самой себе, удалить, отдалить от себя предмет переживаний как можно дальше, если не в пространстве, то хотя бы во времени. Не каждый взрослый способен на такое.
Идеальным решением, казалось ей, – забрать документы из школы, идти учиться в училище или техникум. Да, и то, чтобы хоть как-то успокоить маму. Потому что учиться ей как раз и не хотелось совсем. Появились другие интересы. Танцы, мальчики, парни. Целоваться и обниматься ей нравилось всё больше. Хотелось уже раздвинуть кругозор в этой области. Особенно после пары бокалов вина, когда тело напористо и настойчиво просило мужских, не мальчишеских, рук и губ. Мозг тут же вздрагивал: «Шалава!» – но этот отрезвляющий окрик каждый раз как-то оказывался менее ощутимым.
В середине лета в школу к нему, как классному руководителю, пришла мама Маши.
Она сразу поставила его в тупик: «Что между вами произошло?»
Он даже от себя скрывал свою личную жизнь. А уж разговор с кем-то посторонним – это было практически невозможно. Поэтому он сейчас перед ней мучился. Дело было серьёзным.
– Я не знаю… Может быть, она не всё мне рассказала… Но я подозреваю, что она любит Вас… Не просто, как ученица учителя… Её полунамёки, странные вопросы. То, что Вы очень нравитесь ей, я знаю…
После Нового года что-то произошло. Я боюсь её потерять… Машенька курит, пьёт, гуляет с взрослыми ребятами, задерживается допоздна… Меня она не слушает уже. Не разговаривает со мной. По ночам плачет. Я не знаю, что делать! Что произошло? Хоть бы понять, что с моей девочкой!
– Я не знаю точно, что произошло… честно. Лишь догадки…
И тут его прорвало.