Я был тогда еще слишком мал, чтобы понять, что, вероятно, именно привычка командовать мешала отцу хвалить меня, хотя в глубине души я знал, что он гордится мной, потому что я был единственным из его детей, кто никогда не болел морской болезнью.
Немного погодя он приехал в Арму, и следующая неделя была ужасной: каждый день мне приходилось возвращаться из школы прямо домой и выходить на долгую прогулку с «губернатором», а он был не из приятных собеседников. Я не мог позволить себе общаться с ним, как с приятелем. Ведь в пылу разговора я мог забыться и употребить какое-нибудь не то слово или сказать ему что-нибудь скандальное. Поэтому я молча шел рядом с ним, обдумывая, что сказать в ответ на его самый простой вопрос. Не было у нас общения!
По вечерам он отправлял меня спать рано, еще до девяти часов, хотя Вернон всегда позволял мне читать с ним до одиннадцати или двенадцати. Однажды ночью я поднялся в свою спальню, но почти сразу вернулся, чтобы взять книгу и почитать в постели. Однако я побоялся войти в гостиную и прокрался в столовую, где было несколько книг, хотя и не таких интересных, как в гостиной. Дверь в гостиную была приоткрыта. Вдруг я услышал, как отец сказал:
– Он маленький фений.
– Фений? – изумленно повторил Вернон. – Право же, губернатор, я не думаю, что мальчик знает значение этого слова. Ему всего одиннадцать, не забывайте.
– Говорю тебе, – перебил отец. – Сегодня он говорил о Джеймсе Стивенсе, фенианском вожаке, с диким восторгом. Он, конечно, фений. Но как он попался в эту ловушку?
– Не знаю, – ответил Вернон, – он много читает и очень быстро соображает.
– Нет, нет, – сказал отец, – мальчика надо лечить! Его следует отправить в школу в Англии. Только это его излечит.
Я не стал больше ничего слушать, взял книгу и прокрался наверх. Я и в самом деле любил Джеймса Стивенса, следовательно, был фением.
«Как глуп отец», – подытожил я. Но Англия соблазняла меня, Англия открывала передо мною двери в новую жизнь.
Именно в Королевской школе, летом, сразу после моих сексуальных опытов со Стрэнджуэйсом и Говардом, я впервые обратила внимание на одежду. Мальчик из шестого класса по имени Милман полюбил меня, и хотя он был на пять лет старше, часто гулял со мной и Говардом. Он был приверженцем модной одежды, говорил, что никто, кроме кэдов[29] (это прозвище я узнал от него впервые) и простых людей, не будет носить галстук с узлом. Он дал мне поносить один из своих шарфов и показал, как завязать в нем узел восьмеркой – символ преданности и любви. В другой раз он сказал мне, что только кэды носят изношенную или починенную одежду.
Болтовня ли с Милманом сделала меня стеснительным, или так сработало мое сексуальное пробуждение в компании с Говардом и Стрэнджуэйсом – не знаю.
И все же именно в это время я приобрёл любопытный и продолжительный опыт. Мой брат Вернон, услышав однажды, как я жалуюсь на свою немодную одежду, купил мне три костюма: один черный, с итонским пиджаком и высокой шляпой, а остальные – твидовые. Он дал мне рубашки и галстуки. Получив полное оснащение, я стал рьяно заботиться о своей внешности. На вечеринках девушки и молодые женщины (подружки Вернона) стали добрее ко мне, чем когда-либо, и я поймал себя на мысли, что действительно выгляжу «хорошо», как они говорили.
Я начал тщательно умываться, расчесывать волосы до идеальной гладкости («Только кэды пользуются брильянтином», – сказал Мильман), а когда меня просили читать, я дулся и мило умолял, что не хочу, просто чтобы меня уговаривали.
Секс во мне тогда уже пробуждался, но все еще был неопределенным. Два мотива управляли мной более шести месяцев: я всегда задавался вопросом, как я выгляжу, и наблюдал, нравлюсь ли я людям. Я старался говорить с акцентом «лучших людей» и, входя в комнату, уже готовился к уходу. Кто-то, кажется это была Моника – возлюбленная Вернона, сказала, что у меня энергичный профиль, поэтому я всегда стремился демонстрировать свой профиль. На самом деле в течение шести месяцев я был скорее девочкой, чем мальчиком, с девичьим самосознанием и разнообразными аффектами и сентиментальностями. Я часто думал, что никто не заботится обо мне по-настоящему, и плакал над своим одиночеством без любви и душевных терзаний.
Гораздо позже, когда я уже стал маститым писателем, мне было легко создавать образы юных девиц: достаточно было вернуться к тому периоду собственного подросткового комплекса, чтобы изобразить девичьи душевные терзания.
Глава II. Английская школа
Если бы я старался изо всех сил, мне потребовался бы год, чтобы описать мою жизнь в английской школе города Р… Признаюсь, в каждой ирландской школе я был счастлив по своему, особенно в Королевской школе в Арме. Различие между школами представлю так.
Когда я шептался во время урока в Ирландии, учитель хмурился и качал головой. Я умолкал, но через десять минут вновь брался за свое, и тогда учитель предостерегающе поднимал палец. И я умолкал. В третий раз он, вероятно, сказал бы:
– Перестань болтать, Харрис, разве ты не видишь, что беспокоишь своего соседа? – Но уже через полчаса он в раздражении кричал: – Если ты еще будешь болтать, мне придется тебя наказать! – Десять минут спустя: – Ты неисправим, Харрис, подойди сюда.
И я должен был стоять у его стола до конца утра. И даже это легкое наказание случалось не чаще двух раз в неделю. Это было лишь поначалу, потом меня наказывали всё реже и реже.
В Англии процедура была совсем иной.
– Новенький болтун: немедленно перепиши вот эти триста строк и помалкивай.
– Пожалуйста, сэр… – начинал было я.
– Возьмите еще двести строк, итого пятьсот, и молчите.
– Но, сэр… – бормотал я.
– Перепишите тысячу строк, и если вы возразите еще раз, я отправлю вас к врачу!
Последнее означало, что меня либо вполне законно поколотят, либо истерзают долгим нудным разговором с начальством о необходимости соблюдать дисциплину.
Английские учителя все до единого не жадничали с наказанием, почему почти каждый день я сидел дома и писал, писал, писал строки, причём не только в дни занятий, но и на каникулах первого года. Тогда отец, подстрекаемый Верноном, пожаловался директору, что частое писание строк портит мой почерк.
После этого меня стали наказывать заучиванием строк наизусть. Строчки быстро вырастали в страницы, и к концу первого полугодия обнаружилось, что благодаря таким наказаниям я знаю всю школьную программу по истории Англии наизусть.
Еще одно увещевание отца, и мне велели учить наизусть Вергилия. К счастью, такое наказание мне приглянулось. История об Энее и Дидоне на «диких морских берегах» стала для меня серией живых картин, которые даже не потускнеют, пока я жив.
Английская школа в течение полутора лет была для меня жестокой тюрьмой с глупыми ежедневными наказаниями. В конце этого времени я получил высокое место благодаря учителю математики; но это уже другая история.
Два или три лучших мальчика моего возраста в Англии были гораздо сильнее в латыни. Они прошли уже половину греческой грамматики, которую я еще даже не начинал изучать. Но в математике я был лучшим во всей младшей школе. Однако из-за моего отставания от английского стандарта в области изучения древних языков, классный руководитель считал меня глупым. Он при всех обзывал меня глупым. В результате, за два с половиной года учебы я так и не выучил ни одного урока латыни или греческого. Правда, благодаря наказаниям я выучил наизусть шедевры Вергилия и Тита Ливия и на втором году обучения легко стал лучшим в своем возрасте по латыни.
У меня была необыкновенная память. Помнится, директор как-то процитировал несколько строк из «Потерянного рая»[30] и напыщенно сообщил нам, что лорд Маколей знает «Потерянный рай» наизусть от начала до конца. Я спросил:
– Это сложно, сэр?
– Когда вы выучите хотя бы половину этой поэмы, – ответил он, подчеркнув голосом слово «лорд», – вы поймёте, какой это труд! Лорд Маколей был гением!
Через неделю, когда директор опять вел урок по литературе, я сказал в конце часа:
– Пожалуйста, сэр, я знаю «Потерянный рай» наизусть.
Он устроил мне настоящий экзамен, а когда я не сбился ни на одном слове, возмущённо оглядел меня с головы до ног. Моя «наглость», как назвали ее старшеклассники, принесла мне несколько тумаков и пинков от мальчиков из шестого класса и много недоброжелателей из других классов.
Вся английская школьная жизнь была сведена для меня к одному слову «fagging» – «скука». В Королевской школе в Арме все тоже сводилось к слову «fagging», но оно было добрым.
Если вы с приятелем намеревались улизнуть на длительную прогулку, достаточно было предупредить об этом кого-нибудь из старшеклассников.
Но в Англии всё было организовано по принципам Радаманта[31]. Дежурный учитель вывешивал на особой доске списки убывших по разрешению руководства, и если кто вовремя не возвращался в школу да еще и пытался хамить после возвращения, тому без снисхождения выдавали дюжину ударов розгами по заднице. Директор делал это с миной отвращения к мерзавцу, но весьма энергично. А потому у меня на попе нередко бывали очень болезненные раны, и я целыми днями не мог сидеть из-за жгучей боли.
С учителями, особенно с молодыми или со слабыми натурами, ученики были чрезвычайно жестокими, преимущественно ради забавы. Летом, например, по воскресеньям мы спали на час дольше. Я был одним из полудюжины младших в большой спальне. Для поддержания порядка администрация назначила в нашу спальню двух старших мальчиков, по одному с каждого края поставленных в один ряд кроватей. На самом деле старшие учили нас разврату, а заодно совращали приглянувшихся им смазливых мальчишек. Если бы матери Англии знали, что происходит в общих спальнях закрытых школ по всей Англии, они разом бы восстали против этих рассадников гомосексуализма – от Итона и Харроу и далее. Если бы у английских отцов хватило ума понять, что в юности пламя сексуального напряжения в их чадах не нуждается в поджигателе, а полыхает само собой, они защитили бы своих сыновей от возмутительного насилия. Но к этому я еще вернусь. Теперь же хочу поговорить о жестокости.
Через все формы жестокости проходили младшие, более слабые и особенно нервные мальчики. Помню, как однажды воскресным утром человек шесть старших мальчиков подтащили одну кровать к стене и загнали под нее семерых младших мальчиков и стали бить палками по любой руке или ноге, которая высовывалась наружу. Один малыш закричал, что не может дышать, и тут же банда мучителей принялась затыкать все отверстия, говоря, что они сделают из него «черную дыру». Вскоре из-под кровати послышались крики и возня, и, наконец, один из младших начал вопить так, что мучители сбежали, опасаясь, что эти вопли услышит дежурный учитель.
В один дождливый воскресный день в середине зимы маленький нервный «мамин любимчик» из Вест-Индии, который всегда простужался и потому старался пристроиться поближе к печке в большой классной комнате, был пойман двумя пятиклассниками. Они подтащили мальчика к самому огню и стали чуть ли не поджаривать его. И чем больше жертва извивался и умолял отпустить его, тем крепче они держали бедолагу и тем ближе к огню подтаскивали. Только когда малыш без чувств повалился на пол, мучители поняли, что зашли слишком далеко. Маленький Негр, как его называли в школе, не стал рассказывать, почему он так обгорел и две недели провалялся в лазарете, получив счастливую передышку.
Мы читали об одном школьнике в Шрусбери, которого старшие мальчики бросили в ванну с кипящей водой, потому что он любил принимать ванну с очень горячей водой. Паренек сварился заживо. Дело не удалось замять, но, в конце концов, убийство было представлено властями как прискорбный несчастный случай.
Англичане гордятся тем, что уверенно передают контроль за школьной дисциплиной старшеклассникам: они приписывают эту методу Томасу Арнолду[32], знаменитому директору школы Регби. Бесспорно, если все бы старшеклассники Великобритании были гениями, эта идея пошла бы только на благо. Но обычно власть старших над младшими превращает школу в мир насилия, жестокости и безнравственности. Старшие мальчики внушают младшим, будто только ябеды рассказывают учителям о том, что происходит в кулуарах школы, а потому безбоязненно предаются своим самым низменным инстинктам.
Одним из старших в нашей спальне был здоровенный крепкий парень по имени Дик Ф… Он заставлял младших онанировать его. Мальчики на дух не переносили, когда Дик спускал на них свою сперму, но вынуждены были делать вид, будто им это нравится, как и всё то, что он заставлял их выполнять. Перед онанированием здоровяк трахал жертву, тогда эякуляция приносила ему наибольшее удовольствие. Дик выбирал меня раз или два, но оба раза мне удалось увернуться от выброса спермы, и она запачкала его нижнее белье. Поэтому старший обозвал меня «грязным маленьким дьяволом» и оставил в покое.
Другим старшим был Джонс, ливерпульский юноша лет семнадцати, очень слабый в учебе, но очень сильный физически. Борец. Он всегда ложился в постель к одному мальчику, которого по-настоящему любил. Генри Х… никогда не рассказывал о том, что Джонс заставлял его выделывать по ночам. Но в конце концов Генри подружился со своим ровесником, выболтал ему кое-что, и все вышло наружу. Однажды ночью, когда Джонс лежал в постели Генри, раздался вскрик боли, и было слышно, как Джонс целовал и ласкал свою жертву в течение почти часа. Мы все гадали, кто вскрикнул – Джонс или Генри. А потом приятель Генри рассказал, что Джонс обычно заставлял мальчика брать в рот его половые органы, одновременно ласкать и сосать. Однажды здоровяк принес немного масла, намазал им свой член и постепенно вставил его в задний проход Генри. С тех пор это стало его обычной практикой. Но в ту ночь он забыл о масле и, встретив слабое сопротивление, яростно воткнул свой член, причинив жертве сильную боль – у жертвы был порван анус. Генри закричал. Через несколько недель или месяцев обо всем стало известно руководству школы.
Если бы старшие не имели такой власти над младшими, то все равно однополое совокупление никуда бы не делось. Начиная с двенадцати или тринадцати лет большинство мальчиков и большинство девочек практикуют мастурбацию. Но это никогда бы не стало привычкой, если бы не поощрялось старшими. В Ирландии со мной это случалось спорадически[33]. В Англии – постоянно, а в закрытых школах мастурбация часто приводит к откровенной содомии.
Избежать серьёзных проблем мне помогли два приобретённых посредством личного опыта свойства. Подскажу их родителям.
Я был очень энергичным маленьким спортсменом. Благодаря инструкциям и фотографиям в книге по легкой атлетике, принадлежащей Вернону, я узнал, как правильно прыгать и как бегать. Чтобы высоко подпрыгнуть, нужно было всего лишь немного пробежать сбоку и в прыжке выпрямиться горизонтально над планкой. Благодаря постоянной практике в тринадцать лет я мог преодолеть высоту больше моего роста.
А еще я заметил, что если вечером занимался онанизмом, то на следующий день прыгал хуже, чем обычно. Поэтому я старался вообще этим не увлекаться. Разве что по воскресеньям позволял себе расслабиться. Но однажды умудрился три воскресенья подряд пропустить по сей причине тренировки!
С тех пор, как я стал жёстко ограничивать свою похоть, я был благодарен себе за этот урок самоограничения. К тому же один мальчик моего возраста в нашей школе онанировал беспрестанно, даже на уроках он держал правую руку в кармане брюк и продолжал возбуждать себя. Все мы знали, что он проделал дырку в кармане, чтобы играть со своим членом, но никто из учителей никогда не обращал на это внимание. Мальчик на глазах хирел, а однажды он разрыдался, забился в угол, и необъяснимая нервная дрожь сотрясала его с четверть часа. В конце концов, беднягу забрали родители. Что с ним стало потом, я не знаю, но знаю, что до тех пор, пока его не научили онанизму, он был одним из самых лучших бегунов школы в своем возрасте и, как и я, много читал.