Да, я был в отчаянии и ужасно несчастен. Старших наказали, но и младшие от меня отвернулись. Старшие объявили мне бойкот. В остальном все было как всегда.
Я чувствовал себя изгоем и был совершенно одинок и несчастен, как могут быть только презираемые изгои. К тому же я был уверен, что теперь меня исключат из школы, а отец сурово осудит меня, потому что он всегда был на стороне властей и господ. Однако будущее оказалось не таким мрачным, как рисовало мое воображение.
Учителем математики был у нас парень двадцати шести лет из Кембриджа по имени Стэкпол. Однажды я задал ему вопрос по алгебре, и с тех пор он очень тепло относился ко мне. В тот роковой день Стэкпол оказался среди болельщиков, и когда все произошло, немедленно подошел ко мне.
– Пусть меня исключат! – крикнул я ему в лицо. – Ненавижу эту мерзкую школу!
Отчаянная ностальгия по ирландской школе нахлынула на меня. Ах, как мне не хватало тогда доброго отношения мальчиков между собою, учителей к их ученикам. Не хватало воображаемых в детских фантазиях фей и гномиков, о которых нам рассказывали наши няньки и в которых мы верили лишь наполовину, но которые обогащали и вдохновляли жизнь – все это было потеряно для меня раз и навсегда. Моя голова в особенности была полна историй о баньши[38], королевах фей и героях – наполовину благодаря памяти, наполовину благодаря моей собственной предрасположенности сочинять, что делало меня желанным спутником при прогулках с ирландскими мальчиками, но только вызывало насмешки со стороны английских ребят.
– Жаль, что я не знал, как над тобою издевались, – сказал Стэкпол, выслушав мои жалобы. – Однако все можно исправить.
И он пошел со мной в класс и записал меня в первом классе математической.
– Ну вот, – сказал он с улыбкой. – Теперь ты в старшей школе, где тебе самое место. Думаю, – добавил он, – мне следует пойти сейчас к директору и предупредить его о твоем переводе. Не падай духом, Гаррис, все будет хорошо.
На следующий день старшие мне ничего не сделали, разве что предупредили, что Джонс собирается поколотить меня. На это я предупредил моего доброжелателя:
– Если он поднимет на меня руку, я всажу ему в брюхо нож!
Больше всего меня ранило то, что от меня отступились младшие, те самые, ради которых я и затеял всю эту смуту. В дальнейшей жизнь нечто подобное случалось со мною много раз – большинство людей предатели по природе своей, надо быть дураком, чтобы обижаться на них за это.
Частичный бойкот меня не сильно затронул; я подолгу гулял в прекрасном парке сэра У.
Я сказал здесь много резких слов об английской школьной жизни, но для меня она имела две большие, все искупающие особенности. Первая – это библиотека, открытая для каждого. Вторая – физическая подготовка на игровых площадках, с различными спортивными упражнениями и гимнастическим залом. Библиотека для меня в течение нескольких месяцев означала Вальтера Скотта. Как права была Джордж Элиот[39], говоря о нем как о «создателе радости многих молодых жизней».
Некоторые сцены из его романов произвели на меня неизгладимое впечатление, хотя, к сожалению, это не всегда лучшие произведения писателя. Борьба между пуританином Бальфуром из Берли[40] и драгуном – одна из моих любимых сцен в художественной литературе. Еще одна любимая страница многократно подтверждена мною по мере взросления и старения: это героическое самоубийство маленького атеиста-аптекаря в «Пертской красавице, или Валентиновом дне». Но лучшие образы Скотта, прежде всего старые шотландские слуги, оставили меня равнодушным.
Диккенса я никогда не мог переваривать, ни в детстве, ни в зрелом возрасте. Его «Повесть о двух городах» и «Жизнь и приключения Николаса Никльби» показались мне тогда лучшими его произведениями, и с тех пор у меня никогда не возникало желание пересмотреть свое суждение, особенно после прочтения «Дэвида Копперфильда». Уже в студенческие годы я охарактеризовал творчество Диккенса словами «просто талант карикатуриста, в лучшем случае еще один Хогарт[41]».
Естественно, все романы и приключенческие повести были мною поглощены целиком. Однако мало что затронуло по настоящему. Рассказ Майна Рида «Легенда о белом коне» запомнился мне из-за любовных сцен с испанской героиней. «Приключения Питера Симпла» Фредерика Марриета я прочитал сто раз и мог бы прочесть завтра снова, ибо образ боцмана Чакса, по моему скудному мнению, выписан автором лучше, чем все персонажи Диккенса вместе взятые.
Помню, уже давно покинув школьные стены, я был поражен, когда Карлайл с презрением отозвался о Марриете. Карлайл несправедлив, как, вероятно, несправедлив и я к Диккенсу. В конце концов, даже у Хогарта есть одна-две хорошие картины. Ничье имя не доживает до финала трех поколений после его смерти, если у этого человека не было каких-либо настоящих заслуг перед обществом.
За два года я прочитал все книги в библиотеке, и полдюжины из них до сих пор любимы мной.
Спортивные игры и гимнастические упражнения доставляли мне в школе не меньшее удовольствие. Я был слаб в крикете по причине близорукости и даже пропустил несколько чувствительных ударов. Однако я был необыкновенно ловок в боулинге, отчего и попал в школьную команду. Я любил футбол и преуспевал в нем. Я получал живейшее удовольствие от каждого гимнастического упражнения. Я был лучшим среди ровесников в беге и прыжках, в борьбе, а немногим позже – в боксе. Я так стремился преуспеть, что учитель постоянно советовал мне не торопиться. В четырнадцать лет я мог подтягиваться на одной правой руке, подбородок при этом поднимался выше перекладины.
Во всех играх англичане блюдут высокий идеал справедливости и вежливости. Вежливость была законом. Если другая школа посылала команду играть с нами в крикет или футбол, в финале победители всегда приветствовали проигравших. Капитан принимающей команды всегда благодарил капитана гостей за хорошую игру и честность. Этот обычай был распространен и в Королевских школах Ирландии, которые поначалу были основаны для детей военных из английского гарнизона. Отмечу, что подобные любезности не практиковались в обычных ирландских школах. В течение многих лет это было единственное, в чем я должен был признать превосходство Джона Булля[42].
Идеал джентльмена не очень высок. Эмерсон[43] где-то говорит, что эволюция джентльмена – главный духовный продукт последних двух-трех столетий. Лично для меня джентльмен – это человек, состоящий из нескольких личностей, а именно: из мыслителя, из историка, из художника.
Английские правила в спортивных играх научили меня ценить учтивость, лёгкая атлетика – усердным тренировкам. Спорт закалил и укрепил мою самодисциплину, дал моему уму и моему разуму власть над собой. В то же время он научил меня гигиене и заботе о своем здоровье.
В частности, я обнаружил, что, выпивая мало жидкости при еде, я мог очень быстро уменьшить свой вес, а следовательно, прыгать выше. Однако переусердствовав, можно достичь предела, за которым начинался обратный процесс – начинаешь терять силы. Легкая атлетика научила меня тому, что французы называют juste milieu – золотая середина.
Когда мне было четырнадцать, я обнаружил, что думать о любви перед сном, значит, видеть ее во сне. И этот опыт научил меня еще кое-чему: если я повторял какой-нибудь урок перед сном, то на следующее утро я знал его в совершенстве. Похоже, что мозг у спящего человека работает не хуже, чем у бодрствующего. С тех пор я часто решал во сне задачи по математике и шахматам, которые днем представлялись мне весьма сложными.
Глава III. Школьные годы в Англии
Когда мне стукнуло тринадцать, в моей жизни произошло очень важное событие. Однажды, гуляя с шестнадцатилетним мальчиком из Вест-Индии, я признался, что собираюсь конфирмоваться[44] в англиканской церкви. В то время я был очень религиозен и воспринял весь обряд с ужасающей серьезностью. «Веруй и спасешься», – звучало в моих ушах день и ночь, но полной уверенности в правильности выбранной религии у меня не было. Во что верить?
– Верь в меня, – говорил Иисус.
Конечно, я верил, но при этом не был счастлив. Почему?
– Не верь!
Но за неверие последуют вечное проклятие и вечная пытка. Душа моя возмутилась беззаконием страшного осуждения. Что стало с мириадами людей, которые не слышали об Иисусе? Все это было для меня ужасной загадкой, но лучезарная фигура и сладостное учение Иисуса позволили мне поверить и решиться жить так, как жил он, бескорыстно и чисто. Мне никогда не нравилось это слово «чисто», и я обычно отодвигал его на самый темный фон моей мысли. Я постараюсь быть хорошим – по крайней мере, постараюсь!
– Ты веришь всем сказкам Библии? – спросил мой спутник.
– Конечно, – ответил я. – Это Слово Божие, не так ли?
– Кто такой Бог? – спросил парень.
– Он сотворил мир, – ответил я. – Всё это чудо. – И жестом обвел землю и небо.
– Кто создал Бога? – спросил мой спутник.
Я отвернулся, пораженный. В мгновение ока я увидел, что принимал на веру просто слова, которым меня научили. И в этой вере вся суть любой религии. Верю – доказательства не требуются.
«Кто создал Бога?»
Я шел один в пойме длинного ручья. В голове моей роились мысли, история за историей, которые только что я принимал на веру. Теперь они все разом стали сказками. Иона не прожил бы и трех дней в чреве кита. Человек не может залезть в глотку киту. Евангелие от Матфея начинается с родословной Иисуса, показывая, что он был рожден от семени Давидова через Иосифа, своего отца, но в следующей главе вам говорят, что Иосиф не был его отцом – таковым стал Святой Дух…
Через час все здание моих верований лежало в руинах. Я более не верил ни единому слову библии, ни единому слову. Я чувствовал себя так, словно меня раздели догола на морозе.
Вдруг меня осенило: если христианство – сплошная ложь, как магометанство, то запреты его смехотворны, и я могу целоваться и совокупляться с любой девушкой, которая мне уступит. Я сразу же частично примирился со своим духовным крушением, ибо получал приятную во всех отношениях компенсацию.
Впрочем, потеря убеждений долгое время была для меня весьма болезненной. Однажды я рассказал Стэкполу о своем разочаровании, и он посоветовал мне прочитать «Аналогию религии» Джозефа Батлера[45], и относиться к вере непредвзято. Батлер закончил то, что начал мой приятель из Вест-Индии. В своей жажде определенности я взялся за более глубокие труды. Однажды, будучи у Стэкпола, я наткнулся на книгу «Эссе» Гексли[46]. Буквально за час я проглотил ее и объявил себя агностиком. Вот кем я был! Я ничего не знал наверняка, но хотел учиться.
За следующие шесть месяцев я мысленно постарел на десять лет. Я постоянно искал книги, которые могли бы меня убедить, и в конце концов, добрался до аргумента Юма[47] против чудес. Это положило конец всем моим сомнениям, удовлетворило меня окончательно. Двенадцать лет спустя, изучая философию в Геттингене, я увидел, что рассуждения Юма не были окончательными, но на время какое-то время они меня излечили от смятения. В тот раз я отказался от конфирмации. В течение нескольких недель я читал Библию и по ночам к удовольствию мальчиков в большой спальне пересказывал им ее невероятные истории и описанные там непристойности.
Летние каникулы я провел в Ирландии. Отец жил с моей сестрой Нитой, вместе они следовали за Верноном, куда бы ни отправлял его банк. Кажется, это лето прошло в Баллибее[48], в графстве Монаган. Я почти ничего не помню об этом городке, кроме того, что неподалеку от него была цепь небольших озер, окаймленных тростником. Охота на уток и бекасов была там прекрасная, чем и воспользовался Вернон.
Эти каникулы запомнились мне несколькими происшествиями. Однажды за ужином между сестрой и старшим братом завязался разговор о том, как ухаживать за девушками и завоевывать их. Я с удивлением заметил, что Вернон очень уважительно относится к мнению сестры по этому вопросу. Сразу же после обеда я попросил Ниту объяснить мне, что она имела ввиду под словом «лесть».
– Ты сказала, что все девушки любят лесть. Что ты хотела этим сказать?
– Всем нам нравится, – ответила она, – когда нам говорят, что мы хорошенькие, что у нас красивые глаза, или жемчужные зубы, или пышные волосы, или то, мы хорошо сложены. Все мы любим, когда парни замечают наши привлекательные стороны и говорят об этом.
– И это всё? – засомневался я
– О нет, – рассмеялась сестра. – Мы любим, когда мужчины обращают внимание на нашу одежду, особенно на шляпки – если шляпка идет к лицу, если она очень хороша и так далее… Все девушки думают, что если ты замечаешь их одежду, то они тебе действительно нравятся. К сожалению, большинство мужчин и в самом деле не обращают на это внимание.
– Есть еще что-нибудь?
– Конечно, – сказала она. – Непременно скажи своей девушке, что она самая красивая в комнате или в городе, совершенно не похожа на других девушек, выше всех остальных, единственная девушка в мире для вас. Всем женщинам нравится быть единственной в мире для как можно большего числа мужчин.
– А разве девушки не любят, когда их целуют?
– Это потом, – улыбнулась сестра. – Многие мужчины начинают целовать и лапать еще до того, как они девушке понравились. Это отпугивает. Лесть должна быть прежде внешности и одежды, потом преданность, а потом уже поцелуи.
Я снова и снова перебирал в уме все услышанное, а потом стал опробовать приобретенный опыт на знакомых девушках и женщинах и вскоре обнаружил, что все они почти сразу же стали обо мне лучшего мнения.
Начал я с младшей мисс Рэли, которая, как мне казалось, нравилась Вернону. Я просто похвалил, как советовала сестра: сначала ее глаза и волосы (у нее были очень красивые голубые глаза). К моему удивлению, она сразу же улыбнулась мне, а я сказал, что она самая красивая девушка в городе. И вдруг она обняла меня и поцеловала, сказав:
– Ты милый мальчик!
Но главное было впереди. Раза два-три встречался мне на вечеринках очень красивый мужчина. Кажется, его звали Том Коннолли. Я не уверен, хотя вроде бы не должен забыть его имя, поскольку вижу его так же ясно, как если бы он был сейчас передо мной: пять футов десять или одиннадцать дюймов роста, очень красивый, с затененными фиалковыми глазами. Все рассказывали историю о его идиотской шутке с вице-королем в Дублине. Однажды на службу к вице-королеве поступила очень хорошенькая компаньонка-француженка. На самом деле это был переодетый девушкой Том Коннолли. Одной ночью вице-королеве стало плохо. Она не хотела беспокоить слуг и только попросила мужа позвать компаньонку. Когда муж постучал в дверь девицы и сказал, что хозяйка зовет её, Том Коннолли сердито ответил:
– Нехорошо с вашей стороны прерывать чужой сон в такое время.
Вице-король, конечно, немедленно извинился и поспешил уйти, но рассказал о случившемся жене. Та была искренне возмущена, и на следующий день за завтраком она посадила своего секретаря справа от себя, а Тома Коннолли в дальнем конце стола. Как обычно, Коннолли пришел с опозданием и, как только увидел расположение места, сразу же все понял и подошел к секретарю.
– Молодой человек, – сказал он, – вы здесь надолго и еще успеете посидеть рядом с госпожой, поэтому уступите мне это место.
И тотчас прогнал секретаря, пристроившись рядом с вице-королевой. Та сделала вид, что ничего не заметила, но с Коннолли не разговаривала весь завтрак.
Тот не выдержал и заявил на всю столовую:
– Это, конечно, мило с вашей стороны, обвинять бедную молодую девушку в том, что она отказала вашему супругу!
Все присутствовавшие тогда в столовой в одно мгновение буквально онемели и уставились на дерзкого Коннолли. Весть о его наглой выходке в тот же день разлетелась по всей Ирландии.