– Э-э-э, милок, так это тебя ночью псы-паромщики на тот берег реки
времени переправляли, в наше будущее, на семь лет вперёд, хорошо, что обратно вернули, а то бы остался там навсегда, как твоя знакомая тётка, вот она уже никогда не вернётся, потому что карты свои там бросила и книгу на лавке забыла, будет работать там дрессировщицей индийских тигров. А вот дружок твой застрянет там ненадолго, псы-паромщики вскоре его вернут, а пока только голос его возвратился.
– Лучше бы я там остался вместо него, здесь жить – тоска зелёная, просто бессмысленное существование.
– Никто не знает, что его ждёт впереди, но я могу посмотреть, что он делает сейчас там, в будущем.
– Как это?
– Очень просто, давай сюда вон тот тазик под столом, – указала пальцем старушка на старый помятый алюминиевый таз, прислонённый к стенке. Семён принёс его и поставил на стул. – А теперь принеси мне дождевой воды в ведре, которое стоит на балконе, и налей её в этот тазик.
– Так можно из-под крана набрать.
– Нет, из-под крана не годиться, нужна дождевая: в ней вся вселенская
информация содержится – прошедшая, настоящая и будущая. Да в ведро, наверно, она уже налилась, вон какой дождь на улице льёт.
Действительно, ведро на балконе наполовину было наполнено дождевой водой. Семён вылил всю воду из ведра в таз и спросил:
– Что теперь делать?
– Прикрой штору на окне, зажги свечку и смотри.
Семён сделал всё, что она сказала, и стал смотреть на старушку.
– Да не на меня смотри, а в тазик, на воду смотри.
Он стал смотреть на воду. Сначала вода в тазу колыхалась, затем
успокоилась и стала ровной, и только поблёскивали блики от пламени свечи. Но вдруг он увидел в воде, как в телевизоре, бегущего по редколесью человека, он спотыкался, падал и снова бежал, постоянно оглядываясь. За ним бежали, окружая его слева и справа полукругом и стремясь замкнуть кольцо, огромные тараканы величиной с галапагосских черепах. Они быстро переставляли свои многочисленные остроконечные лапы, стуча ими, как пиками по камням, и расстояние между человеком и тараканами быстро сокращалось. В оглянувшемся очередной раз человеке он узнал своего приятеля, несмотря на то, что лицо его было искажено ужасом.
В этот момент старуха задула свечку и изображение пропало.
– А что дальше будет с ним? – испуганно спросил Семён.
– Ничего, выкарабкается, они догонят его, немного покусают и бросят в лесу, потому что он не их пища. Никто не знает, что его ждёт впереди, – резюмировала Анна Григорьевна и откинулась в кресле.
– В общем, так, – подвела итог старушка, немного передохнув, – возьми обратно удостоверение и билет, отнеси домой и положи в собачью миску, но при этом самой миски старайся не касайся.
– А как же рыжий пёс, который лакает молоко в моей комнате?
– Лакающий пёс случайно к тебе попал, но он уже вернулся за реку времени, а миска с твоими бумагами завтра исчезнет, – устало пояснила она и махнула рукой, дав ему понять, что разговор закончен.
Действительно, когда Семён вернулся домой, пса в комнате уже не было. Он осторожно положил в его миску удостоверение и железнодорожный билет, затем прошёл на кухню и стал смотреть в окно.
На улице по-прежнему шёл сильный дождь, а по оконному стеклу беспрерывно торопливо текли ручейки воды, как река времени, и ему казалось, что эти ручейки будут течь бесконечно долго, пока вода на Земле совсем не кончится.
ЧУЖИЕ ЗУБЫ
Деда Гриша по воскресеньям и праздникам с превеликим трудом заталкивал в свой рот вставные челюсти жены, умершей в прошлом году от старости, выходил на центральную деревенскую площадь шаркающей походкой, осторожно переставляя ноги и с приоткрытым ртом, так как рот полностью не закрывался из-за протезов, вставленных, чтобы здороваться с односельчанами. Но несовместимость протезов жены с его ртом деда Гришу не очень смущала, а даже наоборот, вполне устраивала, так как соседи и знакомые могли по достоинству оценить его моложавый вид с полным ртом пластмассовых зубов и сказать у него за спиной:
– Ай да Гришка! Смотрите, как молодо он выглядит! У него все зубы на месте. Никак до ста лет жить будет, – при этом за глаза посмеиваясь над выжившим из ума стариком.
Хотя на самом деле выглядел он ужасно: сгорбленный, лысый, трясущийся, со слезящимися глазами, с кривой палкой, на которую он опирался двумя руками, да ещё с выпирающими изо рта, как у вампира, синеватыми зубными протезами покойной жены.
Хотя ему не было ещё и шестидесяти, но выработался он на родной животноводческой ферме так, что ему и сейчас уже можно было дать сто лет.
С двенадцати лет деда Гриша работал на ферме, сначала пастухом коров, затем скотником, а к сорока годам стал бригадиром коровника. Каждый день в пять часов утра он вставал и спешил на ферму, чтобы накормить и напоить телят, коров, выгнать их на пастбище, убрать навоз в коровниках, засыпать пол чистой соломой, подремонтировать стойла, а вечером встретить стадо с полей, завести на дойку, потом опять попоить, покормить. И так каждый день – в праздники и выходные, в дождь и жару, в снег и стужу деда Гриша не разгибался, получая за этот рабский труд почётные грамоты, благодарности, значки ударника коммунистического труда, победителя социалистических соревнований от председателя деревни, а иногда даже (на первое мая) трёшку на пропой. Руководство коровьей фермы выделило Григорию к двадцати пяти годам комнату в бараке, когда он женился на молодой доярке – весёлой толстушке, которая работала на этой же ферме. А когда у них стало четверо детей, поселили их в шлакоблочном домике с утеплёнными опилками стенами и посыпанным угольным шлаком на полу чердака, чтобы тепло не уходило зимой и жара не проникала летом. Домик стоял рядом с кладбищем и был холодный, как могила, так как раньше в нём лежали усопшие перед захоронением. Зимой приходилось топить печку круглосуточно, чтобы не замерзнуть, отчего по оконным стёклам постоянно текла вода и они были покрыты толстым слоем льда и изморозью, почти не пропускали свет с улицы, поэтому тусклая «лампочка Ильича» горела зимой в домике даже днём. Но супруги были безмерно рады, что у них есть отдельное жильё, а не общий барак, похожий на коровник, и ничего, что комнатка была только одна, в которой спали он с женой, а дети – на кухне, поближе к печке, на широких просторных нарах; справляли нужду в ведро за занавеской у дверей.
Раз в год, летом на неделю, председатель заказывал в деревню передвижной фельдшерский пункт, смонтированный в большом автобусе, и всё население деревни с удовольствием в него ходило что-нибудь полечить. Фельдшером там был младший брат председателя деревни и за свои услуги насчитывал сельчанам кругленькие суммы, которые оплачивал председатель деревни, но ему ничего не было жалко для своих подчиненных, и он платил с лихвой, правда, высчитывая потом у крестьян с зарплаты за предоставленные докторские услуги. Хотя фельдшер был какой-то ненастоящий, в основном, он всех слушал «слушалкой», ставил градусники, перебинтовывал ранки и давал нюхать нашатырь. А в качестве компенсации за скудный набор услуг фельдшер всем подряд заглядывал в рот и безжалостно рвал зубы, затронутые каким-то кариесом, а когда зубов у пожилых людей практически не оставалось, то великодушно отливал пластмассовые челюсти за счёт фермы, благо всё оборудование для этого у него в автобусе было. Дело в том, что фельдшер раньше практиковался в городе зубным техником, пока его не выгнали из поликлиники за вопиющую безграмотность, он был самоучка, и тогда они вдвоём с братом создали передвижной врачебный пункт за счёт районного бюджета на коммерческой основе, стали ездить по деревням и вставлять пластмассовые зубы крестьянам в счёт будущей зарплаты, с которой председатель высчитывал по своему усмотрению.
И вот прошлым летом фельдшерский автобус приехал в деревню очередной раз. Супруге деда Гриши фельдшер вырвал последние четыре зуба, а взамен поставил ей две новенькие розовые челюсти с белоснежными, крупными, ровными зубами, как у лошади. Счастью у его старухи не было предела, для неё это было настолько грандиозное событие, что несмотря на то, что говорить в протезах, а тем более есть в них она не могла, первое время их практически не снимала, беспрерывно пялилась в зеркало и ослепительно улыбалась, как американская киноактриса, как ей казалось. А когда ротовая полость у неё воспалилась настолько, что одеть протезы было невозможно, то старуха стала держать протезы в прозрачном большом стакане с водой, и по несколько раз в день они по очереди с дедом подходили к буфету, чтобы полюбоваться зубами.
Эта безграничная забота председателя деревни о своих работниках запала глубоко в душу старикам, прожившим всю свою жизнь в коровнике.
Правда, неблагодарные дети не оценили безмерную заботу председателя и как только получали в шестнадцать лет паспорта, тут же уезжали от построенного им коммунизма в отдельно взятой деревне кто куда, бежали от всеобщего, невыносимого счастья как от чумы.
И остались деда Гриша с со своею старухой вдвоём. Со временем прохудилась крыша дома, и летние обильные грозы, и затяжные осенние дожди стали часто посещать их кухню, отчего прогнили доски в полу, а местами даже стал виден подтопленный погреб, выкопанный дядей Гришей с детьми пятнадцать лет назад под кухней для хранения картошки и солений, отчего в домике образовался устойчивый запах гнилой картошки, плесени, сырости и ещё чёрт знает чего.
Печку топили раз в день, вечером – экономили дрова и уголь, спали на кухне, не раздеваясь, прижавшись к печке и друг к другу, но всё равно к утру было так холодно, что изо рта шёл пар.
Весной у супруги деда Гриши неожиданно отнялись ноги, и она не могла уже самостоятельно ходить, а помутившийся рассудок не позволял ей заниматься домашними делами. Дед с помощью знакомого слесаря отремонтировал ей инвалидную коляску, выброшенную фельдшерским автобусом за ненадобностью, и стал каждое утро сажать старуху в коляску и выкатывать на улицу, чтобы дома не путалась под ногами. А для заметности старухи подобрал на свалке тряпочный зонтик от солнца и втыкал ей за спину в развёрнутом виде. Старуха к коляске быстро привыкла и довольно шустро ездила на ней по дворам деревни, выпрашивая любые таблетки на лечение ног. Жители деревни, зная, что она не в себе, охотно отдавали ей всевозможные просроченные таблетки от разных болезней. Затем бабуля аккуратно распаковывала разноцветные таблетки и ссыпала в специальный маленький мешочек. С этой добычей она катилась на федеральную трассу, проходящую через деревню, и становилась на самом её краю, у автобусной остановки, чтобы проезжающие мимо автомобилисты подумали, что старушке надо помочь переехать в коляске на другую сторону дороги. А когда кто-нибудь останавливался и подходил с предложением о помощи, старушка хватала его одной рукой за край одежды цепкими пальцами, а другой доставала из мешочка несколько таблеток и спрашивала у сердобольного:
– Скажите, доктор, а эти таблетки помогут мне вылечить ноги? – при этом продолжая удерживать его. И если недоумённый путешественник отвечал:
– Я не знаю, бабушка, я не доктор.
Или:
– Нет, нельзя, они негодные.
Или что-нибудь в этом роде, тогда старуха предлагала:
– Господин хороший, купите у меня эти таблетки, они обладают омолаживающим эффектом, не пожалеете, всего сто рублей прошу за всё, – и не отпускала его, пока незадачливый автомобилист или прохожий не отдавал ей деньги взамен таблеток, чтобы отцепиться от сумасшедшей старухи, а потом незаметно их выбрасывал. Таким образом супруга деда Гриши невольно стала зарабатывать себе на хлеб, так как председатель продолжал высчитывать всю её пенсию за протезирование зубов.
Незадолго до Нового года его старуха закашляла так, что не давала деду спать своим утробным беспрерывным кашлем, и деда Гриша стал уходить спать в комнату, а её оставлял у печки одну. Старуха лечила кашель чаем из чаги, приготовленным дедом, сосала разные таблетки из своего мешочка, даже протезы зубные одела, чтобы отпугнуть болезнь молодыми зубами, ничего не помогало, только кашлять стала громче и звонче. На седьмой день под утро она, наконец, затихла, и впервые за всю неделю деда Гриша хорошо выспался, а когда к обеду проснулся от холода и пошёл посмотреть, как там его старуха, то увидел, что она представилась и уже даже закоченела с открытым ртом, поблёскивая голубоватыми зубами. Поскорбив немного над усопшей, деда Гриша почесал затылок под шапкой и произнёс вслух:
– Да, надо что-то делать.
И решил, что хоронить супругу с дорогими протезами (как ему говорил председатель) не следует, тем более что за них ещё не все деньги выплачены. И деда Гриша долго, двумя ложками, выковыривал из окоченевшего трупа пластмассовые протезы, а потом осторожно положил розовые челюсти в специальный стакан с водой и подвязал ей платок под подбородком через голову, чтобы закрыть опустевший рот, чёрный, как дупло в старом дереве. Затем пошёл к председателю и сообщил ему о смерти супруги. Председатель, дай Бог ему здоровья, решил, что оставлять усопшую не похороненной за два дня до Нового года не следует, так как после новогодних праздников для копки могилы никого невозможно будет найти недели две, и выделил деду Грише шесть иноверцев, работающих на вывозе навоза на поля, чтобы они похоронили старушку до Нового года.
Шустрые могильщики сразу же притащили гроб, похожий на ящик из не струганных досок, и стали запихивать туда покойницу, но гроб оказался маловатый, будто бы с чужого плеча, и молодцы подогнули старушке колени и приподняли голову, от чего крышка гроба не стала закрываться. Тогда старший из иноверцев предложил:
– Послушай, дед, а давай твою жену похороним по нашему обычаю, в саване.
– Это ещё как? – удивился деда Гриша.
– Туго запеленаем её в несколько слоёв простынями с головой и так похороним.
– Нет, это будет как-то не по-христиански, надо в гробу хоронить.
– Ну что ж, будем наращивать крышку гроба, – вздохнул старший из могильщиков и пошёл искать на ферму доски и рейки, а остальные отправились на кладбище рыть могилу. На второй день всё было готово, правда, могила получилась небольшой, глубиной чуть больше метра, из-за сильных морозов, сковавших землю, а гроб сильно смахивал на упаковочный ящик, из-за наращивания его крышки, чтобы усопшая поместилась в него полулёжа. Но всё равно деда Гриша был безмерно благодарен председателю за оказанную помощь в похоронах супруги, даже несмотря на то, что земли едва хватило на то, чтобы присыпать гроб.
И стал деда Гриша единственным обладателем бесценного сокровища – розовых зубных протезов в стакане с водой. Он каждый вечер засыпал, глядя на них, и просыпаясь утром, любовался ими. Посоветовавшись со знакомым слесарем на местной МТС, вырвал плоскогубцами с его помощью у себя последний зуб и, подточив напильником мешающие места в протезе, стал надевать зубы жены по праздникам и воскресеньям, перед выходом на деревенскую улицу, в люди.
Всё бы ничего, да через два месяца после похорон стала ему часто сниться усопшая супруга в гробу под землей, будто она что-то хочет сказать ему, да беззвучно, только губами едва шевелит. Деда Гриша усиленно пытался во сне услышать и понять, что же хочет ему сказать покойная, но безуспешно. От этого он просыпался и ворочался до утра, ругая про себя старуху за её бестактность и бесцеремонность. Деда Гриша решил посоветоваться со своим знакомым слесарем: что ему делать с наглой старухой, которая мало того что умерла, до конца не рассчитавшись с председателем за вставленные протезы, так ещё пытается мешать ему по ночам сладко спать.
– Послушай, приятель, что мне делать с проклятою бабой? – начал он жаловаться слесарю словами из сказки Пушкина.
На что тот деду отвечал:
– Не печалься, поживи немного у меня на ремонтной станции, заодно и посторожишь её ночью, а там видно будет.
Так деда Гриша и сделал – перебрался в мастерскую приятеля и стал там ночевать на топчане, попутно охраняя совхозное добро. Здесь по ночам старуха перестала сниться, чему он был несказанно рад. Домой теперь дед заходил только днём истопить печку, чтобы не замёрзла картошка, которую он теперь хранил в комнате, так как осенью погреб затопило грунтовыми водами, а вычерпать её у деда Гриши уже не хватило сил. Варил кастрюльку картошки себе на обед и присматривал за розовыми зубами в стакане, чтобы никто не стащил.
Только он приспособился к новой для себя жизни кочевника, как однажды, недели через две, деда Гриша, придя, как обычно, после обеда из дома в мастерскую, увидел на дверях большой амбарный замок. Соседи по мастерской ему объяснили, что слесарь неожиданно заболел и его увезли в районную больницу с подозрением на аппендицит.