Неожиданно она оказывается в тёмном переулке. Справа и слева высятся гладкие стены каменных зданий. А чудовище продолжает гнаться за ней. Лизе ничего не остается, как шагнуть в тёмную неизвестность переулка. Она пробирается через завалы мусора, шарахается от оборванных, грязных людей с проказой на лицах, выглядывающих из своих домов-коробок. Эти ужасные люди вылезают из своих жилищ, хватают ее за подол длинной рубашки. Они тянут к ней руки, покрытые гнойными ранами, и просят о чем-то. Но ей нужно спастись от чудовища! Лиза отгораживается от протянутых рук сумкой, умоляет, не трогать ее и пропустить. Бродяги внезапно становятся агрессивными, начинают шуметь, размахивать руками и поднимать с земли камни. Какой-то уродец, маленький, горбатый и безносый, тянет на себя лямки ее цветной сумочки, и она вынуждена отпустить её. Пока внимание всех бродяжек переключилось на сумочку, в которой роется карлик, Лиза пытается бежать, но опять это ей даётся с большим трудом, словно на ногах у неё надета металлическая обувь. Страх, что она не успеет, что они дотронутся до нее заразными руками, что ее тело сразу же покроется страшными язвами, заставляет девушку сжаться и крепко зажмурить глаза.
Лиза открывает глаза. Теперь перед ней высокий забор. Она разбегается и пытается забраться на него, но падает; поднимается и, ломая ногти на руках, карабкается по гладкой стене, но соскальзывает и снова падает. За спиной слышны громкие голоса. У Лизы больше нет сил бороться, ужас и страх просто парализуют её, она перестает соображать и сопротивляться.
Лиза снова зажмуривает глаза, скукоживается, ожидая неминуемой смерти. Что-то холодное прикасается к спине, царапает коготками и медленно-медленно ползет вверх. Это бесконечно медленное движение, её беспомощность, непонимание, что происходит, сводит Лизу с ума. Она теряет оставшуюся волю и соскальзывает во мрак беспамятства.
Очнувшись, Лиза обнаруживает себя, стоящей на пустыре возле бабушкиного дома. Родные места и осенний солнечный день успокаивают её. Лиза улыбается, начинает глубоко дышать. Медленно она бредёт по опустевшему саду, любуется его спокойной, увядающей красотой. С берёз медленно падают и кружатся золотые листочки. Ветер ласково колышет фиолетовые астры. Трава на пустыре за домом пожелтела и высохла. На крылечке спит кошка, свернувшись в клубок. Возле дома, на скамейке, кто-то оставил корзинки с грибами и яблоками. Лиза вдыхает сырой запах леса, сохранившийся на ножках подосиновиков. Ее отвлекает проснувшаяся кошка, она мяукает и просится домой. Лиза открывает дверь, идёт следом за кошкой, окликая любимую Тигру по имени.
Милый старый дом! Дом детства со скрипящими половицами, затхлым запахом, паутиной по углам навевает воспоминания. Девушка оглядывает гостиную, рассматривая выцветший диван и пыльные подушки-думки на нем, пластмассовые цветы в вазе, множество кружевных салфеток, связанных бабушкой, украшают потрескавшийся комод.
Лиза слышит мяукание Тигры и проходит в зал В центре комнаты, стоит красный гроб, покрытый белым покрывалом.
Лиза сразу вспоминает день похорон ранней осенью, венок из любимых фиолетовых цветов, плачущую мать и восковое, заострённое лицо бабули. Девушка не испытывает страха перед умершей, она спокойно подходит к покойнице и дотрагивается до ее скрещённых рук. Пока она печально смотрит на бабушку, та открывает глаза, губы её растягиваются в улыбке, она открывает рот, полный копошащихся насекомых, и произносит:
– Лизонька! Добро пожаловать в мир мертвых!
Скованная ужасом Лиза замирает, не имея возможности пошевелиться. Бабушка медленно поднимается и садится в гробу. Она шевелит губами и что-то говорит, но девушка ничего не слышит, так как не может оторвать глаз от её открытого рта, из которого высыпаются большие чёрные муравьи и начинают ползать по белому покрывалу. Бабушка протягивает к ней свои зелено-фиолетовые, разбухшие от необратимого разложения руки. Лиза пятится от гроба. Старуха становится неприятной, совсем не похожей на прежнюю любимую бабулю, она истерично хихикает и собирает насекомых, чтобы запихнуть их обратно в рот. Жуткие процессы гниения раздувают тело, платье трещит, кожа вот-вот лопнет, а все тошнотворное содержимое трупа разбрызгается по комнате. Но взорвалась не бабушка, а сама Лиза, внутри которой ужас достиг апогея и выбил пробку молчания. Изо рта девушки вылетел сначала тонкий писк, затем накатила первая волна крика, затем вторая. Лиза стала захлёбываться в своих рыданиях. От ее воплей комната стала дергаться, терять очертания, удаляться, постепенно растворяясь…
Лиза наконец-то проснулась! Вся мокрая от пота она резко села, расстегнула молнию своего спального мешка, тяжело дыша, дрожащими руками дотронулась до книги «Десять заповедей», схватила её в руки и крепко прижала к груди. Книга дала ей успокоение, дыхание стало ровным, веки устало сомкнулись, и девушка погрузилась в сон – глубокий и крепкий, до самого утра.
Проснувшись позже всех, Лиза получила из рук Карима хлеб с сыром и вяло сжевала его, не чувствуя вкуса.
Весь день, не считая коротких остановок, путники шли по пустыне. Лиза, замыкающая группу, все время прислушивалась к своему телу, ощущая происходящие изменения в нём: непонятная одеревенелость исчезала, появилось странное брожение сначала в животе, а потом во всем организме, казалось, что внутри скопилось большое количество жидкости, которая тяжело плюхалась на каждом шагу: «Плюх! Плюх!», а все органы будто оторвались и пустились в свободное плавание. Лиза перестала чувствовать биение сердца. И без того напуганную Лизу преследовали мысли о смерти:
– А если я умерла?!
Но через какое-то время стук сердца возобновлялся, чувствовалась усталость в ногах, появлялось чувство голода. Лиза облегченно вздыхала и радовалась тому, что предыдущие ощущения были лишь иллюзией. Проходило какое-то время, и девушка снова теряла способность чувствовать что-либо, ей не хотелось ни есть, не пить, она не могла спать, а просто лежала и смотрела на небо. С её организмом что-то происходило, но Лиза не понимала, что именно. В это время она не могла даже плакать, хотя изо всех сил пыталась выдавить из себя хоть одну слезинку. Девушка расстёгивала спальный мешок, вылезала из него, босая ступала на холодную землю, то есть она думала, что земля должна быть холодной, как и ветер, рвавший подол рубашки и трепавший волосы, но ни холода, ни чего-либо другого Лиза не чувствовала. Абсолютно ничего!
Наступило утро. Лиза подошла к Владимиру, чтобы расспросить его о своих ощущениях. Но, посмотрев на его гордый вздёрнутый подбородок, суровое выражение лица, стушевалась и опустила голову. Русский, скользнув пустыми глазницами по ее жалостливому, вопросительному лицу, отвернулся, затем радостным голосом позвал Карима и поспешил помочь ему складывать рюкзаки.
Через два часа они достигли небольшого поселения. Владимир отправился на местный рынок. Там он сам указал Лизе на длинное платье и предложил примерить его. Девушка надела белоснежный сарафан, распустила волосы и… примирилась со своей судьбой.
Спустя несколько дней Владимир и его спутники достигли города Хеврона. Этот когда-то прекрасный город, а ныне опасный для жизни, является святым для авраамических религий. В пещере Праотцов находятся останки Авраама, Исаака и Иакова. Это сакральное для верующих место разделено стенами на две части: израильскую и палестинскую. В местах соединения двух враждебных друг другу территорий с наблюдательных вышек и бетонных заграждений за людьми наблюдают сотни видеокамер, за каждым подозрительным арабом следит суровый снайпер. Эти забаррикадированные кварталы получили название «улицы страха», потому что передвигаться по ним приходится буквально под дулом автомата, а за любое сумасбродство можно получить пулю в лоб.
Предприимчивые арабы водят сюда экскурсии и показывают места, где была застрелена учительница или группа подростков, которые всего лишь хотели запустить фейерверки. Строго-настрого они предупреждают любопытных туристов, чтобы те не провоцировали военных, не делали резких движений и не пытались бегать или подходить к стене.
Несколько лет назад один богатый еврей-американец Давид Левитт, выкупив землю со старыми постройками к северо-востоку от знаменитой пещеры, решил построить там синагогу и больницу и, естественно, отгородился стенами. Этот небольшой квартал назвали Гольдштайн2, по имени еврея, расстрелявшего в пещере Махпела молившихся арабов. Это было оскорблением палестинцев и послужило началом кратковременной, в течение недели, войны, после чего правительство приказало переименовать квартал. К имени Гольдштайн добавили имя благотворителя Давида и официально он стал называться Давид-Гольдштайн, а в разговорной речи иудеи употребляли только второе слово, чтобы лишний раз показать, как они гордятся террористом.
– Иудеи гордятся своими террористами, палестинцы – своими! Люди гордятся убийцами, злодеями, разве это нормально? – задался вопросом один христианский журналист и тут же лишился работы.
Чтобы соединиться со своими сородичами в квартале Кирьят-Арба, еврейское население, получая крупные пожертвования из Америки, стало выкупать новые земли и недвижимость. Последней покупкой стал старый магазин. Потому что возмущённые арабы просто легли вокруг него и не давали приблизиться к нему новым владельцам. И только тогда правительство, вздохнув, пожурило евреев, запретило им приобретать в Хевроне дома, а также прокладывать дорогу через арабские улицы. Так евреи, недолго думая, натянули канатную. Утром и вечером два вагончика – один с туристами, другой с местными жителями, ездили туда и обратно. Они были оснащены пуленепробиваемыми окнами, но в первом строго-настрого запрещалось их открывать, а в другом евреи охотно открывали окошки, бросая из окон разный мусор. Арабы их ждали. Рано утром, как на работу, они забирались на крыши домов и обстреливали проплывающие мимо них вагончики.
Примерно на половине пути кабинка проезжала между двумя длинными высокими домами с плоскими крышами так близко, что рукой можно было дотянуться до окна. Но этого никто не делал. В этом месте иудеи, находившиеся в транспорте, уже не открывали окна, но оскорбительно показывали средний палец, получая за это от мусульман удар битой по стеклу. Так и катились вагончики, покачиваясь от пинков, которыми награждали его молодые арабы.
В этом месте туристы испытывали настоящий страх, они прижимались друг к другу, сбиваясь в середину кабинки. Палестинцев выводило из себя, что евреи на туристах зарабатывают деньги, а им очень им хотелось подобраться ближе к богатеньким путешественникам. Сверкающие золотые украшения на женщинах, новенькие смартфоны и габаритные камеры у мужчин вызывали у них зависть и горячее желание обладать всем этим. Дошло до того, что они забирались на крышу вагончика и долбили в нём отверстие. Пассажиры в такой ситуации испытывали ещё больший страх. Поразительно, что участвовать в этом аттракционе находилось всё больше и больше желающих из приезжих.
Два японских журналиста – девушка Акико и юноша Изаму, стремились попасть в самые «горячие» и конфликтные точки на Земле. Они побывали в плену у талибов, в трущобах Бразилии, притонах наркоманов в Мексике, парижских катакомбах, заселённых нелегальными мигрантами. Разрушенные города Сирии и лагеря беженцев не произвели на них впечатления. Там было скучно и уныло. А руководство издания требовало чего-то экстремального, будоражащего кровь обывателей.
У Акико в кожу над правой бровью был инкрустирован голубой прозрачный камень, в который была вмонтирована микрокамера. Когда девушка легонько касалась камушка, камера включалась, и видео транслировалось на официальную интернет-страницу NHK3.
Молодые люди целенаправленно приехали в Израиль, чтобы снять репортаж о противостоянии евреев и палестинцев. Они побывали на границе с Сектором Газа, но там в этот раз было тихо. Палестинцы почему-то не хотели буянить, жечь покрышки и кидаться на забор. Разочаровавшись, журналисты сделали несколько снимков у Стены Плача. Там тоже было не интересно – никто не плакал. В гостинице им посоветовали съездить в Хеврон, прокатиться по Дороге страха, что они и предприняли.
Репортеры поднялись в кабинку, девушка вплотную подошла к окну. Мимо проплывали белые дома с решетками на окнах, босоногие мальчишки, задрав головы смотрели вверх, ветер швырял мусор по улице. Подъезжая к опасному участку дороги, Акико увидела на крыше высокого человека в белом одеянии с поднятыми вверх руками в окружении людей. Она узнала в нем знаменитого слепого. Здесь, в Израиле, только о нём и говорили.
– Какая удача! – воскликнула Акико и, забыв о запрете, открыла окно.
Девушка высунулась из окна вперёд, прогнулась, коснулась пальчиком камеры и повернула голову так, чтобы группа стоящих со слепым людей была хороша видна. Позади неё люди охнули и интуитивно закрыли лица руками. Но ничего не произошло.
Изаму, словно во сне, наблюдал картину, как Акико с развивающимися волосами восторженно смотрит на слепого в ослепительно белой одежде, а рядом с ним стыдливо опустили глаза в землю двадцать растерянных молодых людей, прячущих за спинами орудия преступления.
До Изаму донеслось:
– За убийство, хладнокровное, преднамеренное убийство, преступники должны гнить в тюрьме до самой смерти! Никаких амнистий! Знаете, почему? Потому что все другие нарушенные заповеди можно исправить при жизни, а отнятую жизнь не восстановишь! Украл – отправь деньги в конверте, если стыдно в руки отдать. Изменил – проси прощения! Бегите к родителям, пока они живы и просите прощения! Молите о прощении всех, пока можете. И только мертвый ответа вам не даст. Потому страшитесь нарушить эту заповедь Божию больше всего! Идите и исправляйте свои ошибки, пока не поздно! Час близок! Я чувствую клацанье стрелок, сонный звук маятника… Время приближается. Тик-так! Тик-так…
Последние слова проповедник произнёс тихим, завораживающим голосом.
Изаму почувствовал, как мурашки побежали по телу, его взгляд выхватил испуганные лица арабов. И все вдруг исчезло. Перед ним снова было голубое небо, внизу крыши, а странный человек в белом одеянии быстро удалялся, пока не превратился в яркую белую точку на горизонте.
Акико подошла к другу и обняла его:
– Я хочу поближе его увидеть. Мы обязательно должны записать его речь.
На палестинскую территорию их пропустили без проблем. Они долго плутали по узким белокаменным улочкам, расспрашивая прохожих, пока случайно на одной из торговых улиц не встретили Владимира в окружении людей. В воздухе витал аромат пряностей, прямо на каменных плитках были расстелены одеяла, на которых на продажу были разложены дешевые украшения и сувениры, вокруг висела яркая одежда
Владимир грозил одному из продавцов пальцем и кричал ему:
– Оставь женщину в покое! Почему, вы, мужчины, так любите своих женщин обижать? Или хотите мне сказать, что женщина первая нарушила наказ Божий?! И поэтому всегда виновата?! А что, Адама насильно яблоками кормили? А теперь без шуток. Обратимся к пятому пункту Закона: почитай отца и мать твою. Ещё раз – ОТЦА И МАТЬ! Союз «и» означает равенство! Мать, а значит женщина, равна отцу, мужчине. Как может мальчик почитать отца своего, если тот бьёт его любимую мать?! А? Я вас спрашиваю, женоненавистники! А ты, женщина, не бойся! Подойди ко мне! Забота мучает тебя, вижу! Я скажу тебе кое-что…
Он наклонился к испуганной женщине, стоящей рядом с продавцом с поникшей головой, что-то негромко сказал ей. Лицо её на глазах посветлело. Она низко поклонилась и отошла.
Владимир поднял руки вверх и стал певуче произносить слова:
– Слушай меня, Хеврон! Слушай! Скрижали Завета ставьте во главе своих священных писаний! Потому как в заповеди после слов «не убивать» поставлена большая жирная точка!
Неожиданно для всех русский разразился громовым смехом, резко оборвал его, сморщил лицо, втянул голову в плечи и стал прыгать на одной ноге, а потом закрыл глаза и завертелся волчком на месте. Окружающие его люди, только что со страхом и раболепием смотревшие на него, недоуменно переглянулись. У многих из них, как когда-то у Лизы, возникли сомнения: