– Мне хватит, и так уже зацепило. Давно самогон не пил, – сказал Кирилл.
– Еще по глоточку и всё, договорились?
Выпили еще по одной. Юкко расстегнул верхнюю пуговичку на рубашке.
– Физкультура у нас в почёте, секция лыжная гремит в районе, ведёт старик, Павел Валерьянович, мастер спорта, крепкий такой дед, выпить не дурак. Наладил снабжение со столицы. Пластиковые лыжи, палки облегчённые, ботинки беговые. Снегоход есть, круговую трассу оборудовали длиной десять километров. А какая у нас учительница физкультуры у младших классов – просто богиня, наша Клюквенная Афродита, Софи Лорен плачет в чулане от зависти. Ты все сам увидишь, и обязательно влюбишься в нашу Тоню – Антонину Сергеевну Видову. Понимаешь, какая фамилия – от слова «Вид», там такой пейзаж, сказочный рельеф. Что спереди, что сзади, закачаешься. Все мужики на селе пускают слюни.
– А сколько ей лет?
– Тридцатник в том году отмечали.
– Тётя уже в годах, – заметил Кирилл.
– Много ты понимаешь.
– Если она такая необыкновенная, что забыла в деревне? – спросил Кирилл.
– В том то и дело, что дама столичная, в Санкт-Петербурге жила, говорят любовниками крутила богатыми, как хотела, с финансами всё в порядке, между прочим, совладелица спортивного клуба. Красивые женщины, Кирюша, как правило, несчастливы, они долго выбирают, отшивают достойных мужчин, а когда серые подружки обзаводятся вторым ребенком, наступает прозрение. Приходится влюбляться, в первого завалящего мужичонку. Тот, естественно пьёт и бьёт, потому как слаб и жалок. Знаешь, у Даля в пословицах есть: «Бей бабу молотом, будет баба золотом». Нет, не будет золота, и бабы не будет. Сбежала Антонина от своего благоверного в родную деревню, не знаю, может и квартиру ему в городе оставила. Хорошо хоть детей нет.
Юкко потянулся за бутылкой.
– Я не буду больше, да и пора уже домой идти. До первого сентября всего ничего, а у меня ещё конь не валялся. Почитать надо учебники по курсу биологии, – Кирилл встал с дивана.
– На ход ноги обязательно надо принять, – Юкко взболтнул и разлил остатки.
–Благодарю, Юкко, приятно было познакомиться, спасибо за угощение, Приходи в гости, переулок Боровой, дом два, квартира один.
– Хорошо, Кирюша, тебе спасибо за компанию, встретимся еще.
Кирилл выпил, крепко пожал руку нового друга и вышел из школы, стараясь идти ровно.
***
Всю ночь на первое сентября шёл дождь, далеко, далеко рокотали громовые раскаты. Осенняя гроза – редкое явление на севере. Кирилл проснулся, посмотрел на экран телефона, лежащего рядом на стуле – ещё только половина второго, а сна ни в одном глазу. Что-то грезилось тревожное, но он не запомнил. Обычно, когда небо плачет, так уютно лежать в теплом помещении под толстым одеялом, и, слушая перестук капель за окном, проваливаться в сладкую дрёму. Наверно, сказывалось волнение.
– «Как дети примут? А вдруг не получится? И что тогда делать, бежать домой, как побитая собака. Куда податься? Продавцом в пивной ларёк?»
Вдруг кто-то постучал в окно. Кирилл вздрогнул, прислушался. Тихо.
– «Может это сон?»
Все эти ночи, по приезду он видел какие странные видения. События во сне происходили наяву, солнце грело, огонь обжигал, и ветер шевелил ветви деревьев, ощущались запахи и даже вкус.
Такие живые сновидения он видел в детстве почти каждую ночь, долгое время, после одного случая. В третьем классе в школу привезли японский мультфильм про Хиросиму, раньше часто показывали кино в школах. По сюжету, после взрыва два брата, стали свидетелями смерти родителей, пытались их спасти, но не смогли и дальше сами вели борьбу за жизнь.
На сеансе в актовом зале, – веселье, школярское соревнование в остроумии, реплики из темноты, ходьба по рядам, строгие окрики учителей. Кирилл смотрел на экран, не отрываясь. Когда включили свет, его жизнь продолжилась как обычно по расписанию, продлёнка, занятия в художественной школе и секции бокса. Вечером, только закрылись глаза, его опалило огнем красивого американского облака, все рушилось вокруг. Он пытался спасти маму с папой из-под завалов, таскал обломки бетона, резал руки об арматуру и чувствовал боль, но не мог помочь. Со временем, ядерные сны повторялись все реже, и пропали навсегда.
– «Господи, какой я был впечатлительный, а помнишь тот страшный фильм о войне «Иди и смотри», там вообще не снов было, месяц спать не мог!»
В старших классах Кирилл понял, что приходит время наглых ребят с крепкими мышцами, и загнал свои рефлексии как можно дальше. Он встраивался в образ, как мог, ходил в качалку, изображал в разговорах с товарищами прожжённого циника, а дома читал книги, много книг. Ещё он очень любил рисовать.
Кирилл потрогал холодные стальные шишки на спинке своей купеческой кровати.
– «Вот, выпил тогда с Юкко и ночь прошла спокойно».
В тот вечер, после посиделок с трудовиком, добравшись до дома, после безуспешной часовой борьбы с учебниками, отрубился до утра без сновидений. За короткий промежуток, он предпринял несколько честных попыток составить план по вводному уроку для самого главного, выпускного класса, потом плюнул, взялся читать о строении клетки, перепрыгнул к простейшим. Дефиниции путались, митохондрии искрили, мембраны не пропускали подгулявших весёлых молекул, инфузории туфельки танцевали фокстрот вместе с мухами дрозофилами, голодные собаки Павлова выли на заднем дворе, а горошины пастора Менделя, скатывались по растянутой пружине дезоксирибонуклеиновой кислоты и с веселым визгом падали в первичный бульон.
– «Дрозофила», – это слово любил повторять один знакомый студент, по кличке Леденец, с факультета физического воспитания. Его взяли без экзаменов, за какие-то заслуги в спорте, поэтому он вряд ли знал, что «Дрозофила» – мелкое насекомое из семейства плодовых мушек (Drosophilidae), из своей короткой жизни и простоты выращивания, является идеальным объектом для генетических исследований. Кирилл волею случая попал с будущими физкультурниками в колхоз после первого курса.
– «Самоуверенные мясистые парни, где они сейчас?»
Леденец, был важный, накачанный перец, в свои 19 лет, кажется, познавши смысл жизни, он был уверен в себе, как Гитлер в июне 1940 года. Помните ту фотографию со Шпеером на фоне Эйфелевой башни?
Для Леденца слово «Дрозофила», выхваченное в коридорах универа, несло запредельный трансцендентный смысл, но могло быть использовано как восхищение или ругательство.
– Дрозофила, – восхищенно говорил он, подпирающий небо на картофельном поле, мечтательно смотря на низколетящий пожарный вертолет. – Яка, Дрозофила, – выдыхал он, выпив полстакана самогона. – Ах ты Дрозофила сраная! – обращаясь к обидчику, оглоушившему его штакетом по голове возле сельской дискотеки.
– «Вот така дрозофила», – Кирилл повернулся на другой бок. Сон все не шёл.
Вдруг комната осветилась белым светом.
– «Раз, два, три», – начал отсчет Кирилл, на «семи» раздался гром. Учтя, повышенную влажность и температуру воздуха, он предположил что гроза, где-то над болотами в двух с половиной километрах от села.
Скорость звука в таких условиях с 332 метров в секунду (при 0 градусов Цельсия) возрастала на 15-20 метров до округленных 350 метров в секунду. Помножив рассчитанную скорость на время прохождения звука (7 секунд), оп получил искомое расстояние. Все эти расчеты Кирилл произвел в уме и удовлетворенно хмыкнул. Папины уроки не прошли даром.
Он вспомнил отца, и ту страшную грозу. Они лежали вдвоём в маленькой брезентовой палатке, на дачном участке, поросшем кряхтящими на ветру и дожде вековыми соснами.
В начале девяностых, уже умирающий завод по производству лесных тракторов, где работал ведущим инженером, Савельев старший, выделило работникам кусок леса в тайге, в пятидесяти километрах от города. Около сотни человек получили по пятнадцать соток серого гранито-гнейса и валунов, перерытых травянисто-моховым ковром и поросших светлым корабельным лесом. В качестве бесплатной радости природа снабдила этот край тучей гнуса, клещами и гадюками, которые чёрно-серыми клубками извивались на валунах в первые дни начала лета. Отец был счастлив.
Машины в семье не было. Рейсовый автобус высадил новоиспеченных дачников на трассе, дальше надо было идти десять километров по лесной убитой грунтовке. Нагруженные запасом еды на две недели, с палаткой, вёдрами и инструментом, вдвоём они вышли к своей земле. Тринадцатилетний Кирилл, почувствовал себя Робинзоном Крузо. Отец не делал поправку на возраст. Киря рубил деревья, таскал бревна, корчевал пни. Первые дни болело всё тело, сводило мышцы, но потом прошло, мальчик становился мужчиной. Вечером, отец, посмеиваясь, выковыривал впившихся за трудовой день клещей из спины сына.
– Только маме не говори, – замечал он, бросая извлеченных кровососов в костёр.
На исходе второй недели жара достигла пика. Ближайшие ламбы с водой цвета крепкого чая прогрелись до температуры тела и купание не освежало. Змеи, кожаными лассо замерли на раскаленных камнях. Вечером пропали комары и замолчали птицы. Ближе к полуночи на лес обрушился шквалистый ветер, высокие сосны гнуло в коромысло, вдруг сверкнуло, и грянул гром, так, что зазвенело в ушах. По палатке замолотил дождь. Гром не прекращался, вспышки освещали палатку даже через брезент. Наверно отец почувствовал первобытный страх сына. Одно дело в городской тёплой квартире пережидать непогоду, а совсем другое – лежать на каменистой земле, где от чёрной разбушевавшейся бездны, тебя ограждал только тонкий слой ткани.
– Вот, смотри, сверкнуло. Считай, сколько секунд, «раз», – на счет «два», раздался грохот, – значит гроза в двух километрах. Кирилл позже узнал, что отец лукавил, успокаивал сына, намеренно увеличивая расстояние от их лагеря до места удара молнии. Гремело на счет «пять», потом на «восемь». Временной разрыв между молнией и громом стал увеличиваться, ветер стих, и Кирилл уснул.
Они с отцом за лето поставили сруб из сведённого на участке леса. Свежие чистые бревна сочились ярко-желтой, играющей на солнце смолой. Папа ходил по шаткому черновому полу, подпрыгивал, хватался через поперечную деревину и делал подъём с переворотом. Киря хохотал.
С начало учебного года отец приезжал достраивать дом один, почти каждый выходной, навёл стропила и перекрыл крышу рубероидом. Когда, завод закрылся, он практический переехал на дачу, жил там зимой и летом. Рыбачил, бродил по лесам, деньги зарабатывал строительством, периодическими короткими халтурами.
Как-то холодным декабрьским вечером, зазвенел телефон. На трубке был сосед по участку. Он нашёл отца повешенным в открытом дачном домике, на той самой, только потемневшей от времени поперечной балке, с подтеками засохшей коричневой смолы.
– Эх, папа, папа, – зачем? – Кирилл вытер глаза краем наволочки.
Сквозь шум дождя раздался отчетливый стук в окно. Кирилл вздрогнул.
– «Да, что ж такое?»
Он прямо в трусах, босиком выскочил на мокрое крыльцо. Во вспышке молнии Кирилл разглядел уходящую знакомую фигуру в кепке и в выцветшей штормовке.
– Папа!?
Небесная влага смешалась со слезами. Кирилл побежал со двора в переулок и дальше, на центральную дорогу. Дождь колотил по шиферным крышам, потоки бурлили в придорожных канавах. Чёрные бездонные окна отражали вспышки молний.
Голый и мокрый он стоял на сельской дороге, терявшейся в стене воды, один в этом грозовом мире.
***
К утру первого сентября, дождь не прекратился. Алевтина Ивановна распорядилась провести праздничную линейку в спортивном зале.
Первоклашек было совсем мало, всего шесть человек. Сказался демографический провал девяностых. Такая ситуация наблюдалась до пятого класса. С шестого по девятый, параллель состояла из двух классов «А» и «Б» примерно по двадцать детей в каждом. Старшие – десятый и одиннадцатый, тоже были в одном экземпляре. Кирилл поздоровался с директрисой и облокотился в сторонке об шведскую стенку. Возрастная структура школы наводила на грустные мысли.
– «Вот тебе и русский крест, куда уж нагляднее», – подумал Кирилл, вспоминая известный график, с курсов экономической и социальной географии, похожий на Андреевский крест: уходящую вниз линию рождаемости, и пересекающую её в точке 1992 года, чёрную прямую смертности в России, взлетающую в бесконечность.
Алевтина Ивановна сказала в микрофон несколько слов, поздравила учеников с началом нового учебного года. Представила нового учителя географии и биологии. Кирилл улыбнулся и кивнул головой. Старшеклассницы с нескрываемым интересом рассматривали молодого симпатичного педагога.
Дети разошлись по классам.
У Кирилла в этот день не было уроков. Он заглянул в свой кабинет. Сел за учительский стол, встал и прошёлся между рядов.
–«Совсем недавно, ты носился по такому же классу, а иногда прямо по партам», – он вспомнил, как на перемене, будучи уже взрослым парнем, перед уроком физики сайгаком проскакал по столам и спрыгнул на пол у доски, а в этот же момент в класс вошла учительница, Кирилл упал, практически в её объятия. Он вспомнил возмущенные глаза физички, и улыбнулся. Закрыл дверь и направился, обходя лужи по направлению к дому.
На улице стало совсем мрачно и холодно. Кирилл снял парадный пиджак, рубаху и повесил на плечики. Натянул чёрный свитер, маминой вязки, и носки из собачьей шерсти. Пришло время затопить печь. В сарае было немного сухих дров. Директриса обещала машину на неделе. Сходил на улицу и вывалил охапку поленьев на пол в кухне. Включил свет, лампочка не горела.
– «Тьфу ты, вот не задача».
В полумраке нащипал лучины, сложил в плиту и поджёг. Топка была одна, общая на плиту и кирпичный стояк в комнате. Сел на корточки перед открытой дверцей. Огонек поплясал по сосновым щепкам и перекинулся на поленья.
– «Дров-то сухих совсем мало, зимой будут проблемы».
Три куба сырой, гниловатой осины и ольхи привезли Кириллу через два дня, но толку от такого топлива было мало.
Остатки березы и сосны он использовал только на растопку. Как правило, сухие дрова хорошо сгорали, только слегка подсушив, свежие сырые поленья. Осина обугливалась сверху, но не загоралась. Трубу, естественно нельзя было закрыть, и в щитовом бараке, и без того холодном, становилось совсем влажно и зябко. Кириллу приходилось ухищряться, чтобы протопить печь: устраивать стену дров прямо на кухне, раскладывать поленья на плите, наплевав на пожарную безопасность.
Наш герой был неприхотлив, поэтому мог жить в любых температурных условиях, но в некоторые нервные зимние дни, выдержка его подводила, и случались срывы. Все удары принимала на себя кирпичная плита. С минуту поколотив кочергой по чугунным уголкам, окантовывавшим печку, молодой педагог успокаивался. Ах, с какой радостью в такие моменты он перехватил бы между глаз железной палкой этому бугаю с лицом дегенерата, – Харчеву из одиннадцатого класса, или дал бы слегка по шее ехидному подлому засранцу Ванечке Сизову из девятого. Именно в один из таких моментов эмоциональной разрядки полетели в печку французские стихотворцы, да простят книголюбы нашего вспыльчивого географа. И поймём же истоки побега, предшественницы Кирилла на этой кухне, молодой городской учительницы с тонкой душевной организацией, хоть и любившей «проклятых поэтов», отвергавших буржуазный комфорт, но непривыкшая к суровому неблагоустроенному быту, сама она не смогла жить без удобств.
Кирилл сидел на полу и смотрел на потрескивающие дрова, задумчивое лицо озарялось оранжевым светом. Кто-то постучал в дверь.
– Войдите.
– Можно? – хрипловатый женский голос, послышался из коридора.
– Нужно! Проходите, не стесняйтесь.
На кухню вошла молодая симпатичная брюнетка в тёмно-синем спортивном костюме и прищурившись взглянула на сидящего жильца.
– Здравствуйте, мрачновато у вас, – сказала она, оглядев кухню.
– Нормальная мужская атмосфера. А я вас знаю, вы из какого класса? – вставая, спросил Кирилл.
– Ха, ха, – смешно! Я веду физкультуру. Директриса, просила новенького позвать, в учительской стол собирают в честь первого сентября.
– Вас, случайно не Антонина зовут?