– Мама! – Павлик схватил Леру за руку. – Вера Станиславовна нажаловалась? Обещай, что не будешь ругать Кристинку. Я схожу с ней на пересдачу.
– Разве я ругаю за оценки? – ответила очнувшаяся Лера. – Идем уже.
Лера помогла Кристине встать со скамейки и, держа за руку, повела прихрамывающую дочь по улице.
Павлик всю недолгую дорогу от музыкальной школы до дома прыгал и хвастался, что по всем предметам ему пятерки поставили. А Кристина шла молча. Глаза дочки были красными, но она не плакала.
Лера опустилась на корточки, ласково погладила дочку по голове и еле слышно сказала:
– Если трудно, так и скажи. Летом заберем документы.
– Трудно, – произнесла Кристина.
В почтовом ящике вместо газет и счетов обнаружились две молочные шоколадки. Их оставляли детям соседи. Пожилой Линдеман говорил по–русски с ужасным акцентом, а его высоченная жена с грубыми чертами лица только улыбалась, склоняя набок голову, если с ней здоровались.
Когда эти люди поселились у них в доме, Лера не помнила. Впервые она заметила их во дворе поздним вечером, когда возвращалась из музыкальной школы, злая и расстроенная, что не получилось списать у Максима. Ее поразил высокий красный велосипед с большим треугольным сидением и красиво выгнутым рулем, который катил к подъезду тогда еще молодой Линдеман. В то время он был брюнетом, на руках не было старческих пятен, и на улицу он выходил в добротных брюках темно–коричневого цвета, в светлой рубашке и в начищенных до блеска ботинках.
Мама из-за занятости в больнице так и не познакомилась с соседями. Но Лере было интересно. Она засматривалась на казавшуюся неприступной дверь, которая была не такой, как у всех остальных. Металлическая с бронзовым отливом, с тремя замками, с позолоченным номером «двадцать три», с изогнутой латунной ручкой и маленьким, почти незаметным, глазком.
Соседи сплетничали о Линдемане и его замкнутой жене. Не здороваются, молчаливые, непонятно, где работают и чем занимаются. И шторы на окнах всегда задернуты, так как есть что скрывать. За все годы Лера и парой слов не перекинулась с соседом и его женой. Просто проходила мимо. Линдеман всегда широко улыбался навстречу, если замечал Леру во дворе, но Лера опускала глаза.
Впервые она попала к нему в квартиру, когда пришла забирать застрявшего там Павлика. Оказалось, Линдеман работает преподавателем английского языка в гимназии, а его жена запекает в духовке вкуснейшие ребрышки и выращивает цветы. У них в гостиной Лера увидела фиалки, пышные кусты розовой герани, две тяжелые кадки с фикусами, разросшееся пальмовое дерево и ползущую по стене комнатную лиану…
– Мам, – позвал ее Павлик. – Шоколадки? От дяди Густава?
– Да, малыш, – ответила Лера и снова задумалась.
Павлик вынул из почтового ящика обе шоколадки и отдал их Кристине.
Лера мельком посмотрела через давно немытое окно во двор. Там мелькнули две фигуры. Показалось, те самые, в кепке и с телефоном, что сидели на скамейке под липами у музыкальной школы. Лера схватила Павлика за руку и сжала его ладонь так крепко, что сын вскрикнул.
– Мам, да что с тобой! Ты странная…
– Странная иностранная, – передразнила с набитым ртом Кристина. Лера сморщилась. Мордочка у дочери была измазана шоколадом.
– Дай сюда, – сказала ей Лера и забрала у Кристины лакомство. – После ужина.
– Мам, так что произошло? – не унимался Павлик.
– Все хорошо, малыш, – Лера улыбнулась и впустила детей в квартиру.
В прихожей свет не горел. Но мама с работы уже вернулась. Лера слышала голос ведущего, доносившийся из телевизора, и зрительский хохот. Мама тоже смеялась. И Лера любила ее смех. Мама веселилась редко. Всегда ходила сосредоточенная, вечно о чем–то думала, ей постоянно звонили с работы и просили помочь. И она отвечала всем. Ходила по комнате с телефоном и, поливая цветы, консультировала медсестру или пациента. И с Павликом и c Кристиной мама тоже помогала, сидела с ними, если Лера просила, спешно менялась дежурством в больнице, а утром читала жалобу от пациента, который не увидел ее на приеме. Днем ранее она обещала ему быть на работе и обещание не выполнила.
И мама никогда не злилась. Никогда. Лера не помнила ее злой. У нее, наверное, была самая добрая и понимающая на свете мама, пусть и островатая на язык. Привычку говорить всем правду в лицо Лера плохой не считала.
Жаль, ей такой не стать. Но и врать она не умеет. Павлик вот сразу почувствовал, что с ней что–то не так. Но Лера не была готова говорить с сыном об Олеге и Паке. Она бережно и молчаливо хранила внутри себя свой собственный мир, где царил со своей музыкой Паркер Джонс, где все еще жила первая любовь к Олегу и где поселилась привязанность к Максиму. Ничего, кроме признательности, Лера к мужу не чувствовала. Мама приняла его сразу, но упрекать из–за отсутствия постоянной работы с трудовой книжкой так и не перестала. Музыкант – не профессия. Певец на эстраде – да. И признание, и талант, и публика, и достаток. Гитарист с непонятным, непопулярным музыкальным материалом, маму не впечатлял. Она не могла понять, что такое важное и существенное пытается донести до людей Максим, когда до него уже все сказано.
Маме хотелось радости, особенно после разбора жалобы пациента, который просто вымещал злость на весь мир. Маме хотелось магии и иллюзии. И все это ей дарили телевизионные ток–шоу.
Пока Лера помогала снимать Кристине ботинки и куртку, она думала, что ей нормальной матерью никогда не стать. Особенно теперь, когда Олег обещал привнести в ее жизнь много новых проблем.
Тем временем Павлик успел забежать в гостиную и даже рассказать бабушке о драке со Смирновым.
– Молодец! – похвалила Павлика мама и потрепала его по русой голове.
Павлик гордо выпрямился, а Лера повесила куртку Кристины на вешалку и вошла в комнату. Плоская плазма на стене показывала ток-шоу. Ведущий с неприлично гладким лицом расхаживал по студии, демонстрируя зрителям белые зубы. Мама сидела на диване, прикрыв уставшие за день ноги пледом. Телефон лежал рядом, на подлокотнике. Каждые две минуты мама проверяла сообщения во врачебном чате.
Кристина скромно стояла у двери. Лера поняла, что дочка ждет, когда она вернет ей сладкое.
– Ба, я выступать на конкурс поеду, – похвастался сын.
– Павлик, не мешай бабушке, – строго сказала Лера и положила обе шоколадки от Линдемана на верхнюю полку стеллажа. Не достать, даже с табуретки. – Идем на кухню.
– Что за конкурс, Павлуша? – заинтересовалась мама, приглушив звук. – Ты уже готовишься?
– Да! – воскликнул Павлик с энтузиазмом. А мама притянула его к себе и обняла.
На экране ведущий напряг смуглый лоб. Между бровями образовалась характерная складка. В студии с яркими декорациями повисло напряжение. Крупным планом показывали искаженное гримасой лицо главной героини, ухмылку эксперта и уставшие физиономии приглашённых зрителей в первых рядах, которые как по команде закивали и захлопали. Ведущий подсел к героине на белый диван и что–то спросил у нее. Снова аплодисменты.
Мама, обнимая Павлика, поверх его макушки смотрела на экран. Рука ее лежала на пульте.
– Ну все, Павлуша, иди, – мама отстранилась от Павлика, повернулась и Лера увидела ее лицо. Отечное, измученное после рабочего дня. Под глазами залегли серые тени, а губы были бледны.
– Я могу забирать Павлика с дополнительных занятий, если нужно, – предложила она. – И отводить.
– Посмотрим, – быстро сказала Лера и повела детей на кухню.
– А Макс домой не приходил. И не звонил, – послышался из гостиной обеспокоенный мамин голос. Но Лера закрыла дверь и ей не ответила.
Не пришел Максим и после ужина. Дети спали, а Лера сидела в затемненной спальне и по привычке ждала, когда муж телефонным звонком подаст сигнал и можно будет подходить к окну. Обычно он появлялся на дорожке между деревьями в девятом часу. Останавливался возле детской площадки и высматривал ее. Лера махала ему рукой, а он махал в ответ и только потом заходил в подъезд.
Сейчас часы показывали двадцать минут одиннадцатого. И на звонок он не ответил. От беспокойства Лера стала расхаживать по комнате. Дважды отодвигала штору и выглядывала во двор. Никого. Черную улицу освещал единственный, но очень яркий фонарь. Детская площадка пустовала.
Лера резко задернула штору. У нее проблема. И с мужем не поговоришь. Олег не просто материализовался из прошлого, Олег активно начал вредить… Чтобы успокоиться, она намазала руки кремом и допила успевший остыть чай. Затем надела любимые тапочки и завела, тихо–тихо, проигрыватель. Она ходила по комнате, раскинув руки, кружилась под голос Пака, танцевала и пела, чего никогда не делала на людях. Единственный раз, когда получилось раскрепоститься, был концерт Пака в Варшаве.
Запыхавшись, Лера повалилась на заправленную пестрым покрывалом двуспальную кровать. Они с Максимом купили всю мебель сразу после свадьбы. Тогда он все время крутился со Славиком, пропадал и приходил домой только ночевать.
Иногда он пел для Леры. Просто потому что хотелось.
– Песня успокаивает, – говорил муж и вынимал из правого кармашка в рюкзаке белый конверт. В первое мгновение Лера думала, что внутри письмо от Пака.
Но в конверте всегда лежали деньги…
Лера незаметно задремала. Ей снился кинжал с окровавленным кончиком. Да, она решилась и воткнула нож в самое сердце тому, кто гнался за ней по пропахшим пивом и сигаретным дымом улицам. Над головой чернела ночь. Морозный воздух сливался с царившей в тесном переулке тишиной. Лера бежала, кричала, стучалась в запертые двери, трясла железные решетки и требовала позвонить в полицию. Но никто не отзывался в ответ. Никто.
Один раз она обернулась, когда стояла под фонарем. Только гнавшийся за ней не спешил выходить из тени на свет. И Лера злилась, что не может понять, кто он такой и почему бежит следом.
Вдруг дверь одного дома поддалась, и Лера оказалась в черном и продуваемом насквозь подъезде. Кто–то специально выкрутил лампочки на всех этажах, но Лера даже во мраке уверенно поднималась по лестнице. У квартиры старика Линдемана она замерла. Отяжелевшей рукой нащупала привязанную к рулю корзинку для покупок и узнала его велосипед.
В шахте загудел лифт. Лера вошла в распахнувшую двери кабину. Стены были исписаны маркером, пол под ногами в разводах, к кнопкам «четыре» и «пять» прилипла жевательная резинка. Лера нажала на цифру «семь» и мгновенно очутилась в своей квартире. Сидящая у телевизора мама и играющий на гитаре Максим ее не узнавали. На кухне взбивала тесто для яблочного пирога особа с незнакомым лицом. И пробежавший совсем рядом Павлик назвал ту женщину мамой…
– Нет!..
– Мама!
Лера очнулась в мокром поту. На кровати сидел сын. Она приподнялась, включила ночник и обняла Павлика крепко–крепко.
– Ты кричала, мама. Я слышал.
– Ничего, сынок. Сон дурной приснился.
Из колонок слышалось электрическое шипение. Пластинка давно перестала крутиться. С книжной полки свалился конверт из–под пластинки. В свете лампы мелькнул желтый парашют. Засветился ярко–ярко. Замерцал.
– А что за сон? – насторожился Павлик.
– Да так, история школьницы, – успокоила сына Лера. – Как она праздновала день рождения.
– Весело было?
– Ну, как сказать, – Лера улыбнулась. – Музыка была. Одноклассник подарил ей альбом супер–группы. Собравшиеся за столом подружки ругались и спорили, кто первым возьмет пластинку домой, а школьница грустила. Даже музыка не могла ее развеселить. Тот, кого она ждала, не пришел.
– А как его звали?
– Школьница забыла имя, но она надеялась, что он придет и имя вспомнится само собой.
– И они больше никогда не виделись?
– На другой день. Школьница простила и злые шутки, и неприязнь, и невнимание, и забывчивость…
– Почему?
Лера пожала плечами:
– Не знаю, Павлуша. Я проснулась.
– Поэтому ты плакала?
– Павлик, идем в кроватку
– Мама…
– Не сейчас. Поздно. Папа вернется с выступления, увидит, что ты не спишь и расстроится. Идем.
Лера взяла Павлика за руку и повела его в детскую.
Много лет назад мама уступила детям свою комнату и перебралась в гостиную. Там был телевизор и любимый телеведущий. Он вел разные передачи и в разное время суток. Кулинарные, сад и огород, ток–шоу и тематические программы с приглашенными гостями.
Работал телевизор и сейчас. На дверь падал бледноватый отсвет от экрана. Лера тихонько заглянула в гостиную, увидела, что мама крепко спит, и выключила телевизор.
Кристина тоже спала, обнимая книжку итальянских сказок в затертой обложке. Лера читала эту книгу в детстве, особенно ей нравилась сказка о трех апельсинах. Кристина до нее еще не дошла. Лера вообще удивлялась, что дочку смог увлечь голый текст без ярких картинок на страницах. Этим вечером она не капризничала и даже забыла, что после ужина ей полагались шоколадки.
Лера укрыла Кристину одеялом и положила книгу на подоконник. Павлик сам забрался в свою кроватку возле двери. Лера вздохнула. В этой комнате никогда не висели плакаты Пака. Обои были целые, без прилипшего к ним скотча, как у них с Максимом в спальне. Все пространство занимали полки для школьных учебников, нотных тетрадей и детских книг. Напротив висело огромное зеркало. Кристина часто крутилась возле него, рассматривала, как сидит на ней то или иное платье. Как завязаны банты на голове. Иногда она прикладывалась к зеркальной поверхности и оставляла отпечатки своих губ, за что ее ругала бабушка.
Хлопнула дверь. Звякнули упавшие на трюмо ключи. Лера быстро поцеловала заснувшего сына и осторожно пробралась в прихожую.
На колченогом стуле возле вешалки пыхтел Максим. Не замечая Леру, он расшнуровывал уличные ботинки. Лера включила свет и Максим резко выпрямился. Они встретились взглядами. В черных зрачках мужа таилась тревога, а губы дрожали, как в тот злосчастный день в одиннадцатом классе, когда она ушла гулять с Олегом.
Олег сам подошел к ней на перемене. Не ухмылялся. Не подшучивал. Предложил пройтись после уроков. Максим, стоявший неподалеку, тревожно следил за ними. А когда Лера на приглашение Олега закивала и уронила рюкзак, то вообще отвернулся и слова ей больше до звонка не сказал.
– Встретимся на крыльце в два часа, – заулыбался Олег, развернулся и пошел своей дорогой. Какое у него было лицо, о чем он думал Лера не видела и не понимала. Она смутно помнила, как добиралась до класса. Нет, она не просто шла, она как обезумевшая неслась на урок и все сорок пять минут поглядывала на тикающие на стене часы.
И это были самые долгие сорок пять минут в ее жизни. Коротко стриженная математичка в очках, испачканных мелом, водила указкой по зеленой доске и выписывала из учебника примеры, а Лера смотрела на Олега, который сидел со своим лучшим другом на дальней парте и тоже заданиями не интересовался. Олег что–то писал на листочках, смеялся и подсовывал их одноклассникам. Они тоже смеялись и передавали дальше по ряду.
До Леры записки Олега не дошли. Странным образом никто не передал ей ни единого листочка. Зато в голове звучала музыка. Пак играл на гитаре и пел, а она слушала его голос и представляла на месте лирических героев – себя и Олега. Стеснительный Олег не решался заговорить с одноклассницей, которая ему нравилась. Он ходил по безлюдному пляжу на рассвете. Стоял на улице под проливным дождем и страдал. Мучился от безответного чувства и даже не делал попыток что–то изменить, да просто сказать «Привет». Вместо этого глупо шутил и неудачными розыгрышами пытался обратить на себя внимание. Одноклассница намеков не понимала. Она тоже думала об Олеге и притворялась, что обидные шутки – дело обычное и ее совсем не ранят. Не причиняют боли. На самом деле одноклассница плакала в кабинке туалета, пока никто не видит.
В последней песне герой–Олег обрел уверенность, позвал возлюбленную погулять и даже с легкостью ухватил для нее с неба самую яркую звезду.
Так было в придуманном мире Пака. Реальный Олег на прогулке звезд не дарил. Он купил ей мороженое, обычное, клюквенный пломбир в вафельном стаканчике. Такое Лера никогда не любила, предпочитала эскимо в шоколаде. Но в тот день – это было самое вкусное мороженое на свете. Потому что его купил тот, кого она ждала на свой праздник и кто туда не пришел.