Старик не забыл прихватить свой паспорт, и никаких проблем у него теперь в жизни нет. Его пустили к себе в прихожую жить соседи. Потому что они алкоголики, а им все равно. Пожарные получили премию. У них Всемирная организация. Им тоже все равно.
Ночью следы пожара смотрятся естественно, потому что ночь темная. Об этом есть у Василия Розанова – «В темных религиозных лучах».
Он будет есть борщ
А что подумают дома? А дома подумают, что надо сварить борщ. Борщ считается частью украинской кухни, и это, наверное, из-за свеклы. Но свекла растет повсеместно. В любом сибирском огороде растет свекла. А сибиряки – это татаро-монголы.
NN выйдет из автобуса в парк, будут шуметь деревья. Парк – красивее. Красивее, чем борщ со сметаной. Скорее всего, из-за размеров. Если бы какое-нибудь озеро представляло собой борщ со сметаной, было бы тоже красиво. Борщ едят и с майонезом, но те, кто выросли в деревне, предпочитают сметану.
Будут шуметь деревья и не понадобится говорить. Будет непогода. В хорошую погоду в парке много людей и брюки не расстегнешь. Точнее, джинсы. Чтобы никто ничего не подумал, одежда должна быть небрежной. А трусы красивые.
А дома в это время уже будут думать о компоте. О том, что теперь узбеки стали продавать чистые сухофрукты. А в советское время такого не было. Сухофрукты всегда продавались грязные.
С мокрого дерева будут капать дождинки… А, может быть, перевести текст в прошедшее время? Ведь такое уже было.
Говорила же Елена Енакиевна, что она, как пришла работать в Дом литераторов, сразу поняла, что писатели не мужчины. И только один NN оказался мужчина. Опытная женщина, она это определила на глаз. И вот этот мужчина мой. Наверное, это касается всего мира: все писатели – не мужчина, а NN – мужчина.
Всемирный смысл
Я легла в постель и стала думать. Мое благополучие ужаснуло меня, и я стала думать о всемирном смысле. Иногда хочется расслабиться и подумать о чем-нибудь таком, неблизком.
Однако, этому мешала «Нокия» в левой руке. Я забралась под одеяло, так как в квартире сохранялся холод предыдущей ночи и сегодняшнего утра. На улице, откуда я пришла, было жарко, несмотря на семь вечера.
Всемирный смысл не мешал мне попутно думать о предстоящем телефонном звонке. Вдруг на моем ноутбуке зазвучали мощные тибетские мантры. Если я позвоню, они будут слышны на другом конце связи, и меня спросят: «А чо это?». «Отче наш» звучащий с ноутбука, вызовет не меньше вопросов.
Я долго медлила с телефонным звонком, ожидая, что ламы умолкнут. Мне не хотелось покидать постели и выключать столь серьезное и глубокое исполнение. Я нашла в списке нужного мне абонента и позвонила. В ходе разговора с ним вопрос о фоновом звучании мне задан не был. Когда я выключила телефон и снова вслушалась в голоса лам, я поняла, что их моления похожи на работу огромного сверлильного цеха. После окончания школы я работала в МСЦ-2 на Красноярском заводе комбайнов.
Сплав меди, никеля, железа и серебра применяется при изготовлении тибетских поющих чаш, и в тембрах, подобным исходящих от этих металлов, звучали голоса монахов. Ноутбук замолчал.
И стал слышен скрежет строек вокруг. Рабочий коллектив из Китая возводил жилой комплекс, охвативший улицы Провиантскую, 25 Октября, Седова и Трилиссера. Рабочие – мускулистые, толстенькие коротыши строем ходили на работу, на обед и с работы в оранжевых касках. Оранжевые одеяния носят тайские монахи, а наши ламы носят бордовые. Скрежет стройки с их пением можно было сравнить лишь отчасти.
Я снова стала думать о всемирном смысле.
Деньги на земле
Чтобы попасть из нашего дома в центр города, надо пройти через двор и заброшенную стройку с ее антисанитарией. Тогда будет центр – улица Седова.
Проезд на маршрутке стоит 12 рублей. Два у меня было. Десятирублевую монету мне хотелось найти на земле. Только я пошла через стройку, как нашла рубль. Это меня вдохновило. Я решила больше смотреть вниз, а не в небо, которое так разгружает зрение.
Следующую монету я обнаружила, подходя к ЦПКиО. Это было 50 копеек, и я не стала их подбирать. Не хотелось вынимать руки из карманов.
Я пошла по могилкам ЦПКиО, которые едва выступали своими бугорками. Под дорогой они вообще утрамбованы, а на тропинке видны. Больше монет мне не встретилось.
Спустя несколько часов, когда я шла по улице Трилиссера в Противочумный институт, я увидела на земле пятьсот рублей. Есть Некто, кто знает, что я искала деньги на земле!
Едва я убрала денежную бумажку в карман, как мне позвонила одна знакомая и спросила меня, о ком сведения я подала для энциклопедии Иркутской области. «О себе, конечно», – ответила я с довольной улыбкой. И добавила: «Когда будете представлять шефа, не забудьте дать его фото с лентой Почетного гражданина нашего города». В голове у меня были иллюстрации Андзая Мидзумару к сборнику рассказов Харуки Мураками, выпущенных издательством «ЭКСМО».
Вы спросите, а как же я утром обошлась без десяти рублей? А мне пришлось в аптеке разменять тысячу. Я взяла леденцы и получила сдачу 970 рублей. Девять сотен, полтинник и две десятирублевые монеты. Маршрутчики всегда спешат, и неудобно затруднять их со сдачей.
Укроп
Что мне делать? У меня нет микромира.
Я заварила зеленый чай, и стала ждать, когда он остынет до семидесяти градусов, чтобы положить мед. Выдержка этого меда превышает тридцать лет, а он не загустел. Старика пасечника, и даже его детей давно нет в живых, а мед все едят внуки и правнуки.
К тому же пить чай под сто градусов немного не то. Моя бабушка всегда пила такой чай. Видимо, так пили его в старину. И эта привычка была выработана спешкой. Некогда ждать, пока остынет.
В старое время тысячи верст дорог одолевались собственным усилием. Бабушка была рода очень крепкого. Ее село возникло по пугачевскому восстанию. Прадедушкиного отца сослали за Байкал по восстанию декабристов. Потомки пугачевцев и потомки декабристов заключали браки. Нужна обширная архивная работа, чтобы понять, откуда у бабушки была привычка пить каленый кипяток. Чай всегда был со своим молоком, крепкий, с топленым маслом, солью, китайский. Это у нас был чайный путь из Китая. А китайцев звали ходями.
И на упаковке того чая, что я заварила, написано, что это сорт китайского чая Чан Ми. На упаковке можно написать, что угодно. А когда появляется запыленный ходя со сбитыми ногами, понятно, что чай не из Лондона.
Дома у меня очень холодно. Создавая сквозняк, настежь открыты окна на кухне и в большой комнате, где стоит компьютер. Дует юго-западно-северный ветер. Окна не выходят на восток, может быть, дует заодно и восточный. Приходится одеваться теплее. Поверх футболки с надписью «I climbed the Great wall» свитер, а сверху жилет из шерсти монгольского верблюда.
Говорят, что к 2030 году у человека будет кибернетическое тело, а мозг натуральный. Хотят стереть генную память. У робота точно, есть только микромир. Может быть, по наличию макромира мы только и люди.
Снова задумываюсь. Что делать, у меня нет микромира! Из всех человеческих чувств только обоняние привязывает к нему, мы ощущаем ближайшие запахи. Август, и из кухни пахнет мелко нарезанным укропом.
Омуль
В детстве мне очень нравился Акутагава. Том его рассказов был в составе «Библиотеки всемирной литературы». Сейчас у меня нет этого издания, но я помню, что иллюстрации к нему выполнял наш местный уроженец, Юрий Селиверстов. Рисованию он учился в студии Дворца пионеров на Желябова, окончил Архитектурный институт в Новосибирске. Потом сказал: «Архитектуры в Советском Союзе нет» и занялся книжной графикой.
Акутагаву я перечитывала и позднее.
Мы поехали в Бурятию, и мой старший сын Коля купил в «Продалите» в дорогу Лескова и Мураками. Лесковым он увлекся в последнее время, это была не первая его книга, что Коля купил. Жаль, что Лесков не получит ничего с продажи, он умер 120 лет назад. Про Мураками Коля сказал, что хочет посмотреть, как пишут сегодняшние авторы. Коля предприниматель, а не филолог, он может читать, что ему взбредет в голову, вот он и взял Мураками. До этого он взялся было читать «Триумфальную арку» Ремарка и бросил: «В книге много пьют». Хемингуэя он, точно, не стал бы читать вовсе.
И я взялась за Мураками, так как Коля начал с Лескова. Просто мне понравилось, как выглядит книжка и графика Андзая Мидзумару. Говорил же Леонардо, что изобразительное искусство – главнейшее и стоит впереди литературы.
Я и сама не читала прежде Мураками. Я тоже не филолог, и мне все равно, что обо мне подумают. Из всех книг для меня на первом месте стоит роман «Туман» Мигеля де Унамуно. Разумеется, после «Мороз и солнце, день чудесный».
И читать я стала не с первого рассказа. Это была «Игрунка в ночи». Я и романы читаю с середины. В этом году прочла два.
И вот мы добрались из Каменска до Шерашово. «Я думал, это ближе, – вздохнул Коля. – У меня бензина было на пятьдесят километров». А я ведь успела спросить его, почему он так долго не заправляется. И это было возле заправки. В Шерашово мы спросили у Людмилы Григорьевны, где можно здесь купить омуля. В нашем селе его не было. Она пояснила: «Здесь рядом, на третьей пристани». Я вздохнула: «Людмила Григорьевна, наша сторона – Посольская, и я не знаю, где третья пристань». «В Дубинино. Поедете в Дубинино и на третьей пристани купите». Заодно она предложила нам выпить водки. «Я не пью даже чая!» – возмущенно сказал Витя, младший сын. Коля замотал головой. Здесь водители запросто ездят пьяные. Арине водки не предлагали. Я промолчала. Мы осмотрели Литературный музей и поехали. Все, кроме меня, были на этой трассе в первый раз.
– А вот и Третья пристань, – воскликнул Коля. Оказалось, это не пристань, а название улицы и магазина на ней.
– У вас здесь можно купить омуль? – спросила я у выскочившей из подсобки магазина молодой бурятки.
– На следующей улице в сорок четвертом доме, – сказала она. У нее был расстроенный вид. Я заметила, что у всех местных жителей расстроенный вид.
Перед домом сорок четыре горкой лежали сосновые бревна. На них сидела пожилая полная бурятка. Увидев наш «фольксваген», она встала.
– Сто рублей килограмм, – сказала она.
Мы пошли во двор. Во дворе на дощатой лавке под шумным тополем ворочался пьяный бурят. Видимо он и был добытчик. Мы прошли мимо него и поднялись по ветхому крыльцу в такую же ветхую веранду. Хозяйка открыла древний холодильник. Пошатываясь, она взвесила рыбу контарем. Было всего-то шесть с половиной килограммов.
– И что за мелочь! – воскликнули мы.
– Двести рублей килограмм, – сказала бурятка.
Мы унесли рыбу.
«Доедете до Энхалука, а там шлагбаум, – еще объясняла нам Людмила Григорьевна. – Плата за проезд на берег 300 рублей. Рядом дорожка, чтобы съехать бесплатно.
Мы поехали в Энхалук. Бензин заканчивался. Заправок не было видно. Коля ехал 180 километров в час. Там, где асфальт закончился, и началась грунтовка, он сказал: «Здравствуйте!» В Энхалуке шлагбаум нам не встретился, и мы съехали в песок берега, как вела нас дорога.
Дул ветер, собирался дождь, и было холодно. В такое время температура воздуха и воды одинаковые. Мы разделись и бросились в хмурую волнующуюся массу Байкала. Витя уплыл очень далеко. Коля проплыл раз и бухнулся в чуть теплый песок читать Лескова. В нашей стране у предпринимателей очень тяжелая жизнь. Коля предприниматель. Я плавала долго, но недалеко. Арине разрешили смочить ножки.
Потом Коля сказал, что хочет поесть и повез нас в позную. Она называлась «Самовар» и на каждом столе стояли неработающие электрические самовары. Вышла полная бурятка в цветастом фартуке и приняла заказ. Витя попросил пустую тарелку. На тарелку он вывалил полкилограмма деревенского творога, залил двухсотпятидесятью граммами жирной сметаны и стал есть, угощая Арину. Мы стали ждать позы.
После купания в холодной воде меня вдруг пробрала дрожь. Витя предложил мне свою ветровку. Вместе с Колей они пошли к машине. Наверное, потому, что машина Колина, а ветровка Витина. Я согрелась в ней быстро.
– Что читаешь? – спросил Витя, заметив мой довольный вид.
– Антитеза измельчала, – сказала я. Увидев недоумение на лице Вити, я спросила:
– Ты что не знаешь, что такое антитеза?! Это противопоставление. У вас что, в университете не было философии?
– У нас была только культурология.
Теперь в технических вузах не преподают философию.
– Омуль тоже измельчал. Теперь нигде не выловить такого длинного и жирного омуля, что был раньше, – вздохнула я.
Бурятка принесла позы.
Конфетка
Я доклеивала последний кусок обоев и тут подумала о свободе. Свобода – это свободное дыхание.
Я увидела синее небо и открыла настежь большую створку окна. Впервые с начала лета окна простояли закрытыми в течение суток.
Мне не хотелось синего неба и тепла. Вчерашние тучи больше подходили к моему настроению. Синее небо зовет на улицу, а пойти некуда. Завтра я полечу на самолете, и тогда синее небо будет кстати. Куда полечу? Ничего не знаю.
От нас лететь одинаково до Бангкока и до Москвы. До Бангкока в два раза дешевле, и теперь вся Сибирь там, в юго-восточной Азии.
Я увидела конфетку и была потрясена. Она у меня осталась со второго сентября 2013 года. Тогда этих крошечных конфеток в блестящих фантиках была горсть…
Мы встретились на остановке. На мне был красного цвета рюкзак «Mammut» с висюлькой Uralairlines. NN не сказал мне: «Дай понесу». Меня пробрала дрожь и его тоже.
Ранее того тридцатого августа я еще была в Листвянке. Мое внутреннее напряжение в тот день было так велико, что я ощущала свое отсутствие в этом мире. Эта была точка, от которой у многих не бывает возврата. С этой точки, к примеру, начинается живопись Михаила Врубеля.
Мое внутренне состояние заставило меня спуститься из трехэтажного особняка, где я была одна, вниз на набережную. Серые, тяжелые, смертельно жгучие волны Байкала звали меня на глубину, чтобы испытать соразмерность моих ощущений. Над водой с риском для жизни парил дельтапланерист, и это зрелище принесло мне удовлетворение.
Неподалеку по правую руку был памятник утонувшему здесь драматургу Александру Вампилову. Глядя на массу воды, я почувствовала, как распространился тогда по ней сигнал его смерти. Это было 17 августа 1972 года.
Что-то надо было делать. Я приехала в город и на другое утро села в самолет. Еще вчера у меня не было на это денег.
И вот, я будто перестала существовать. Мы с NN прошли мимо нескольких домов и поднялись по лестнице одного из них. Я вставила ключ в дверь квартиры. Но он не повернулся. Пораженная открытием – того, что квартира не была пуста, я нажала на звонок.
Открыл незнакомый мужчина. Он был расстроен тем, что его покой оказался нарушен. Мы представились.
– Впрочем, я не должен был здесь находиться, – сказал мужчина, – Я собирался улететь сегодня утром, но так получилось, что купил билет на десять вечера.
Я молча поставила рюкзак «Mammut» с висюлькой Uralairlines, умыла руки и лицо в ванной, и сказала незнакомому мужчине: «Я вернусь позже». Мужчина закрыл за нами дверь.
– Здесь я заметил рядом небольшой парк, – сказал NN, – Идем.
Он сразу обозначил предо мной свое намерение, и это понравилось мне. Я люблю кратчайшие пути. Мы вышли в парк. Он оказался небольшим и недостаточно густым. По нему гуляла женщина с собачкой и пробежала стайка детей. Сразу за парком начиналась школьная ограда.
– А, может быть, тогда на лестничной площадке? – предложил NN. Мы вернулись в подъезд. Но по лестнице его шли люди. Рискованность NN произвела на меня впечатление. Вы были бы поражены тоже, если бы я назвала вам его имя.
Я проводила его, докуда он позволил мне. Около двух часов мы ехали с ним на разных видах транспорта, исключая, разве что, тук-тук.
Я вернулась в квартиру. Незнакомый мужчина слушал концерт Венского симфонического оркестра и высказал мне несколько соображений, выдающих в нем настоящего знатока музыки. Он был несколько смущен, но не задавал мне никаких вопросов. Я пошла в душ. Вода в нем была только холодная. Мужчина упаковывал свой чемодан, собираясь на рейс. Когда я вышла, мы посидели по старинному обычаю, на дорогу. Мужчина насыпал на стол горсть мелких конфеток, и я осталась в квартире одна.