Страна OZ – это волшебная страна, и сны в ней замещают науку, государственную религию и даже идеологию.
У снов восточные мотивы.
Летал во сне под молитвы на незнакомом языке, брал с верхних полок книги и пытался читать сам какие-то молитвы тоже, написанные крупным шрифтом прямо на обложках, но буквы были написаны нечетко, я сбивался и чей-то голос читал их за меня. В молитвах, которые я слышал, узнавались имена то ли Мухаммеда, то ли Измаила.
Потом были люди, дети, их было много, все они утверждали, что у них какие-то сверхъестественные способности, что они не чувствуют боли. У меня в руке была раскаленная палица, я прикасался ею к обнаженным участкам кожи на теле, они морщились от боли и отходили. Но одна девица, когда я положил ей палицу на плечо, стояла неподвижно. Она совершенно спокойно переносила боль, когда же на ее теле образовался ожог, то я не выдержал и убрал палицу. Мне стало ее жаль, я целовал место ожога, потом мы лежали рядом и разговаривали о чем-то. У нас установилась некая общность друг с другом, девушка мне совершенно доверилась, она юна, нага и красива. Было жаль ее терять, но ближе к утру комната, в которой мы лежали, начала наполняться людьми, они ложились тут же рядом с нами в одеждах, как будто это был вокзал. Девушке пришлось одеться. Я пытался вспомнить какое-нибудь другое место, где бы мы могли остаться одни, но так ничего и не придумал. Мне хотелось назначить новую встречу, я несколько раз предпринимал попытки написать на листке бумаги свой номер телефона, но пальцы меня не слушались, и я все время чертил какие-то неверные номера, досадуя на себя и думая о том, что это, наверное, не случайно.
Потом настало утро и нужно было идти на занятия в университет, я шел по улицам Иркутска в одних брюках и тонкой рубашке, была уже зима, холодно, но я не мерз, а только думал о том, как я странно выгляжу. Рядом шел какой-то очень высокий однокурсник, у него на ногах были одеты перчатки, что выглядело тоже очень странно, но он утверждал, что это удобно и главное ему не холодно даже в сильный мороз. Судя по эксцентричности поведения, это был Женя.
Я шел по улице, ведущей к рынку вдоль рядов, в которых торговали разной снедью с прилавков, и там я купил огромный, неправильной формы арбуз. Он был очень тяжелый, и я все думал, о том, как неудобно его нести в руках. Чтобы передохнуть я несколько раз опускал его на замерзшую землю, а затем поднимал и нес дальше. Таким образом, арбуз, помимо того, что был тяжелым, стал еще и грязным, но я все-равно его не бросал, потому что он, вероятно, стоил хороших денег.
После жизни в Америке, сны об этой стране заняли отдельное место в моей коллекции сновидений. Один из снов был таким длинным и подробным, что вполне бы мог стать основой сценария для фильма.
Сон как сценарий к фантастическому фильму.
Снилось мне, что сижу в мужском туалете в Америке, волосы после стрижки стряхиваю, а в него заходят все подряд – и мужчины и женщины. Женщины заходят, потому что женский туалет вышел из строя. Ситуация неловкая, и я начинаю шутить на тему гендера, используя метафоры сидения у воды, мол, видать здесь воды чище, раз сюда женщины стали заглядывать. Им становилось неловко, они тоже начинали раздеваться, чтобы быть со мной наравне. Первой разделась какая-то японка – она так быстро сняла узкое платье через голову, что я не успел ее остановить. За ней потянулись другие, и процесс уже было невозможно остановить. Мужчины, пребывая в недоумении – что происходит? – начали выяснять, и женщины указали им на меня: мол, чувак сидит на толчке и их троллит. Начинается шоу «Шутки с толчка».
Начинается знаменитое американское шоу «Шутки с толчка». Мне слово – я им два. Фокус в том, что я эмигрант и моя английский явно не родной. Что-то надо делать, как-то защищать честь нации. В сортир вызывают самых остроумных американцев. Софиты, телевидение, прямой эфир. Приезжает самый остроумный интеллектуал и первым делом объявляет, что у него есть ответы на любой вопрос. Я сходу его спрашиваю: «Кто убил Кеннеди?» В итоге, самый остроумный впадает в ступор. Скорость моей реакции его просто парализует. А я еще сам про себя думаю: не так уж я и остроумно ответил, просто очень быстро. Известный критик пишет в Твиттере: я присутствую на похоронах национального шоу: русские нас уделали.
На волне успеха я попадаю в отряд астронавтов. Мне доверяют закрепить какой-то отстегивающийся узел на корпусе. Хитрость в том, что узел крепится кольцами – это что-то вроде брезента вдоль обшивки. Я успеваю закрепить всего одно кольцо, как срабатывает автоматика и корабль выходит на стартовую позицию. Я намекаю экипажу, мол, а что если обшивка слетит, бывали такие случаи, мы, часом, не упадем? Но экипаж опытный, летят абсолютно спокойно и посмеиваясь, традиционно смотрят фильмы-расследования самых ужасных в истории Америки аэрокосмических катастроф.
– Ладно, – думаю – обшивка должна держаться за счет инерции и скорости корабля.
Прилетаем мы на какую-то маленькую планету – аналог Земли. Все в точности как у нас, только меньше по масштабам. Все очень компактно, уютно и экологично. Никаких границ, бедности, войн, нищеты, сегрегации. Одно государство, одна страна, одна нация. Мне так нравится, что я понимаю – это шанс остаться здесь навсегда. Я отстегиваю кольцо и катапультируюсь. Экипаж в панике: все пошло не по инструкции. Меня пытаются вернуть, но это бесполезно, я уже вступил в коммуникацию с местными формами жизни и начинаю натурализоваться. Они запускают мне вслед две аналоговые программы, имитирующие человека, чтобы меня нейтрализовать. Эти программы в теле двух баб, попадая в условия аналогичные земным, неожиданно начинают конфликтовать. Как известно, женщины, даже аналоговые, не мыслят себе жизнь без конфликтов. Одна из них достает пушку и валят другую, та ответным огнем сбивает башню у первой, в результате, они взаимоуничтожаются.
Я в шоке от того, что по моей вине случилось двойное убийство и решаю сообщить по рации экипажу о чрезвычайной ситуации, чтобы меня не обвинили в преступлении. Мне отвечают, мол, херня, не парься, это не люди, это аналоговые программы, настроенные на регенерацию. Смотрю: и правда, на моих глазах они принимают иные техно-формы: сквозь остатки медленно сползающей с тела кожи видны микросхемы и элементы исходных конструкций.
Что с ними случится дальше, меня совершено не интересует, моя задача немедленно возобновить процесс внедрения в жизнь местного сообщества. Я приступаю к сбору данных о планете, делая с помощью дрона фотографии с воздуха. По какой-то случайности в объектив попадает небольшое детское кладбище. В кадре отдельные могилы с именами детей и датами их рождения и ухода из жизни.
Смена плана: я на семейном хайтинге чернокожей семьи. Семья жизнерадостная и весьма откормленная, с ними маленькая девочка, они лезут в горы и упиваются красотами. Девочка лезет за родителями, но те, находясь под впечатлением от открывающихся с вершины видов, не обращают на нее никакого внимания. Во мне просыпается родительский инстинкт и я этим откормленным родителям мягко намекаю, мол, несмотря на то, что их комплекция способствует некоторой безмятежности, им бы не помешало лучше следить за своим ребенком – здесь далеко не так безопасно, как кажется. Ну, то есть, с присущим мне тактом, стараюсь сделать обстановку внутри коллектива более безопасной и комфортной. Ничего хорошего из этого, разумеется, не выходит. Черные начинают на меня орать во всю глотку. Особенно усердствует большая черная мама.
– Мы пять лет в походах, ни разу ничего дурного с нашей малышкой не происходило! Откуда такой умный взялся, засунь свой язык в задницу и не приближайся к нашему ребенку!
Понятно, что я с другой планеты, где принято детей страховать, но я не стал вдаваться в подробности. Папа от крика тоже заводится и начинает размахивать кулаками: дескать, я пытаюсь их унизить по расовому признаку. В общем, назревает межгалактический скандал. Вызывают копов, те меня арестовывают. Вместе с камерой, разумеется. Просматривают фотки: сплошные могилы детей. Снимки с воздуха общий план погоста. Довольно специфическое хобби. Первый вопрос:
– Как вы их сделали?
– При помощи дрона.
– У вас что есть дрон?
Судя по тону, с которым задавался вопрос, дроны, как и всякие приборы, которые можно использовать для слежки за гражданами, в стране запрещены.
Интересно, что бы они сделали, если бы узнали, что я прилетел к ним на межгалактическом шаттле?
Вопрос зачем делал снимки могил также остается без прояснения. Что я мог ответить? Изучал жизнь инопланетян?! Черные садятся на измену: это маньяк. Выясняют причины смерти детей. Большинство насильственного характера. Смерть ребенка, даже на Земле, это противоестественный процесс, здесь же, благодаря хорошей медицине, и вовсе редкость. Улик нет никаких, но подозрения против меня растут с космической скоростью.
Начинается суд, принимающий характер процесса национального значения. Вся планета встает на уши. Активизируются все: демократы, либералы, защитники прав нацменьшинств, защитники детей, некроманты, любители старины и погостов, энлэошники, спириты, стендап артисты, одним словом, все активное население. Поскольку в стране демократия, мне дают лучших адвокатов: не ссы, уйдешь на пожизненное! Местные рэднеки требует расправы и ходят вокруг суда с пушками, выбирая лучшую позицию для стрельбы на поражение. Здание судебного собрания охраняет президентская гвардия. Процесс транслируется по национальному телевидению. Все по высшему классу.
Все начинается по-новой: допрос свидетелей, демонстрация снимков, страшные истории судеб детей с кладбища. Девочка, которую я уберег от падения, за время следствия подросла и стала похожа на своих родителей. К счастью, никаких против меня показаний она не дает, общественная истерия вокруг процесса ее не задела. Нормальный, хорошо откормленный благополучный ребенок лет десяти, пребывающий во флегме детской благодати.
Самый яркий свидетель обвинения это отец девочки. Он ходит со сжатыми от гнева кулаками и издает гортанные звуки. Суть его позиции в том, что при отсутствии явных доказательств вины, в стране возможна такая форма судебного решения конфликта как соревнование сторон, по типу шоу "Последний герой", и он меня вызывает на поединок, причем выбирает для себя самые невыгодные условия, чтобы показать всему миру насколько он уверен в моей виновности.
– Бог на моей стороне! – выкрикивает он, впадая в экстаз. Мамаша сидит в зале, нема и неприступна как скала: с прямой спиной, крепко стиснутыми зубами и в платье в крупный оранжевый цветочек выше колен.
Судья дает мне слово. Я пользуюсь возможностью и даю присяжным полный расклад, мол, истец не в себе, использует эмоции для давления на суд – яркий пример демонстрационного поведения. При отсутствии каких либо прямых и даже косвенных улик против меня поединок не имеет смысла, поскольку я не считаю для себя возможным вступать в соревнование с жертвой грубой манипуляции.
– Кто манипулирует свидетелем обвинения? – вмешивается судья.
Я указываю на мамашу. С мамаши слетает маска спокойствия и она начинает на меня орать как безумная. Папаша бросается ко мне, чтобы разорвать живьем на клочки. Охране с трудом удается обуздать взбешенного моей наглостью мужчину. Адвокат мне подмигивает: молодец, дело «в шляпе». Суд удаляется на совещание. Через несколько минут судья – сухой высокий джентльмен в гражданском платье возвращается, чтобы огласить вердикт. Огромный зал замер в напряжении, ловя каждое его слово, которые он произносит нарочито бесстрастным тоном.
– Несмотря на то, что я хорошо знаю семью, выступающую на стороне обвинения, и мне она глубоко симпатична, а обвиняемый никому в стране неизвестный и, в целом, весьма неприятный человек в ботинках на тонкой подошве, что, отнюдь, не свидетельствует в его пользу, а напротив вызывает к нему недоверие (выкрик адвоката с места: ботинки мы ему справим!), вынужден вынести вердикт: «Не виновен!»
Ну, тут шум-гам, вспышки фотокамер, очередной мой триумф, а я стою под софитами, смотрю на свои ботинки на тонкой подошве и мне очень хочется всем рассказать о том, что когда я был ребенком, мама экономила на обуви, поскольку я из нее быстро вырастал, и эта привычка к экономии чуть не стоила мне во взрослой жизни свободы.
Планируя наш семейный выезд в Америку, я считал, что основной целью этого хлопотного и рискованного предприятия является образование. Меня к тому моменту изрядно истрепали конфликты с учителями из-за моих детей, то, как они настойчиво и целенаправленно доводили до меня простую мысль, что за образование нужно платить в карман учителю, администрации, и даже этого будет недостаточно – нужно уметь нравиться педагогам, предупреждая каждое их желание, не смея поставить под вопрос их компетенцию и квалификацию. Расхожее мнение, что настоящее знание нужно получать на Западе подогревало мой энтузиазм, когда решался вопрос об эмиграции. Я планировал и для себя выкроить возможность для самообразования, надеясь со временем освоить язык в обществе равных возможностей, поступить в колледж, получить востребованную на рынке профессию.
Я наверное запомню на всю жизнь случай как я пришел к Маше на выпускной, проходивший в огромном концерт-холле в центре Портленда. Я приехал после работы, чуть позже остальных: жены, Машиных друзей, сестры, шефа жены, у которого в этой же школе выпускалась дочь, рожденная в браке с филиппинкой, но с которой он уже несколько лет жил отдельно, не разводясь, и совместно воспитывая двоих детей. Как он сам признавался, основной причиной, по которой он не смог жить с семьей, была бытовая неряшливость его жены и многочисленные родственники, которые постепенно перебрались из Филиппин под крышу их дома в Портленде. Шефа жены звали Джон, он был моложав, энергичен, поклонник «Битлз», демократ – типичный засахарившийся представитель поколения 80-х. Он кажется был не прочь со мной познакомиться, и совместный выпускной мог бы стать удобным поводом для этого.
По случаю выпускного я надел черные ботинки на толстой подошве, которые выбрал накануне в благотворительном магазине «Гудвилл» – вид у них был совершенно неношеный, так что я решил их впервые «обкатать» на публике, рассчитывая произвести впечатление человека со стилем. К своему ужасу, как только я добрался до концерт-холла, я обнаружил, что от моих ботинок кусками отваливается подошва и некоторые из них продолжают волочиться за моей ногой, оставляя за собой черный след. Воспользовавшись первой же возможностью, я вошел в зал, сел на ближайшее в ряду кресло и старательно оторвал остатки подошвы, от которой не осталось и следа. Церемония награждения выпускников должна была начаться с минуты на минуту. Группа поддержки, состоящая из Машиных друзей, жены, и старшей дочери находилась на противоположной от меня трибуне, добраться до которой у меня не было никаких шансов. Впрочем, я об этом даже не помышлял: единственной моей мыслью было то, как сделать свое присутствие на церемонии наименее заметным. Мои ощущения были сродни чувствам человека, которому снится, что он оказался на публике совершенно голым.
Едва дождавшись конца церемонии, я на деревянных ногах пошел на выход, где мы условились собраться. Там я выбрал скамейку, сел поджав под нее ноги, стараясь спрятать свои шутовские ботинки подальше от посторонних глаз. Вскоре вокруг скамейки собрались все причастные к церемонии, и даже Джон – шеф жены, крутился рядом со своими филиппинскими детьми. Юля подошла к Джону и они о чем-то с ним непринужденно болтали, обсуждая состоявшееся событие в жизни дочерей. Пересилив себя, я подошел к ним и, изображая непринужденность на лице, обменялся с Джоном формальными, приличествующими случаю фразами.
Удивительным образом, я чувствовал свою солидарность со своей дочерью, которая выглядела столь же нелепо и растерянно как и я, в своей черной мантии и квадратной шапочке. Я не мог себе и вообразить, что мои мечты о «западном образовании» выльются в настоящую пародию на торжество, ради которого не стоило предпринимать столько усилий, пересекать океан, работать уборщиком в школе, зарабатывая для своей семье право жить в условиях развитого демократического государства. Удивительным образом, мне удавалось в жизни реализовать все свои самые невероятные проекты, но сбывались они словно в насмешку над моими фантазиями. Эти разваливающиеся на ходу туфли стали метафорой моих амбиций, ставящих меня в нелепое положение. Не знаю, что это были за туфли, скорее всего это были ботинки, которые одевают покойникам в гроб.