– Я о том, что мы сейчас фактически независимая страна. Нам не нужны здесь чужие.
Это был перебор. Настя отчитала его за такой взгляд на их положение. Но она сама многое хотела бы оставить в прошлом, позади – за сотни миллионов километров.
– Давай пока оставим этот спор, – сказал Ваня – это требует большего числа мнений. Никто, кроме тебя, не может выходить на связь с чиновниками из Министерства, поэтому я прошу только об одном: не делай доклад сейчас. Давай обсудим всё с представителями курий, а там решим. Хорошо?
Настя ответила молчанием. У неё была эта дурацкая манера, которая ужасно раздражала Ваню. Как было понимать это молчание сейчас, он не знал.
Голограмма над Марией Кюри потухла. Настя встала, слегка потянулась (полностью она не могла расслабиться при своём партнёре) и полулегла на кровать, прислонившись спиной к стенке и вытянув ноги.
Компактное технологичное пространство их каюты в жилом квартале Митро́полиса ни пространством, ни оснащённостью не отличалось от таких же кают рядовых колонистов. Строительство плавучего города-станции было очень дорогим, поэтому архитекторы давали лишь самое необходимое для проживания и не больше того. Митро́полис проектировался в расчёте на долгое проживание людей и потому внутри в обязательном порядке были установлены электронные обои. Фоны для них создавала команда психологов. В наборе фонов общим принципом был лишь подбор фотографий мест, где родился каждый поселенец, все остальные картинки не имели между собой вообще ничего общего – под каждого поселенца формировали свой набор, исходя из анализа его психики. Марс, даже после трансформации, не стал местом, приятным для глаза: повсюду была вода и плавучие глыбы льда, которых становилось всё больше. Важность «комфортности глаза», как это явление назвали психологи, при таком раскладе выходит за рамки «желательного приятного» и превращается в «необходимое для выживания», поскольку человек, вечно погружённый в депрессию, едва ли будет успешным основателем нового витка человеческой цивилизации. Точно такими же возможностями обладали и апартаменты Анастасии и Ивана, только в отличие от других, им не успели подобрать совместимые для партнёров обои, поэтому они часто спорили, какие картинки будут сегодня услаждать их взгляд. Насте нравились тропики, она обожала яркие виды южной растительности, романтику джунглей и иногда саванн, она находила прекрасное в одиноко стоящем дереве, посреди выжженной солнцем травы или то же солнце, проглядывающее сквозь мокрую паутину между лианами, обвивающими толстые тропические деревья. Иван был совершенно иных мнений о земном великолепии. Ему нравились изображения промышленных объектов, причём не всегда работающих – «индустриальная эпоха с тухлецой», как он это называл про себя, разных гигантских машин, особенно в сравнении со стоящими рядом людьми и прочими достижениями человеческой мысли эпохи «брутального» производства, когда значительную часть работы ещё выполняли люди. Эта прошедшая эпоха, как глобальный след на теле Земли, эстетизировалась и превратилась в объект созерцания, странным образом не умерев полностью, а став частью искусства. Настю ужасно бесило это, она говорила, что вся эта «индустриалка» наводит тоску также, как айсберги за пределами плавучего комплекса.
Сегодня был Настин черёд, так что в комнате было зелено от колышущейся сочной зелени и светло от бесконечно заходящего солнца. Снаружи были мрак и холод.
Ваня стал ощущать давление, но вместо того, чтобы удалиться по установленному между ними расписанию, он начал тот же разговор, который шёл между ними до того, как они стали сверять данные по усачам.
– Я всё-таки не понимаю, – начал он, хотя чувствовал, что эти слова совсем нежданны – есть возможность всё начать заново, сделать так, как никогда ещё не было, зачем тащить сюда свои старые раны и прочее?
– Мы не будем об этом говорить сейчас.
Его взбесило это «сейчас» – как будто она вообще когда-либо хотела об этом говорить.
– Я это не для того, чтобы проповедовать говорю, но сама суть этого проекта человечества, суть колонии ведь и заключается в том, чтобы дать возможность человечеству, как виду, стать другим – лучше, оставить на Земле её вековечные проблемы, взять только самое лучшее. Россия построила эту станцию, но разрешает на ней селиться гражданам других стран. Это говорит о том, что люди мыслят вне национальных рамок.
– Ты мне что, проповедь читаешь? – осведомилась она.
– Да какую проповедь, – он махнул рукой – просто я вижу, что в тебе какая-то заноза сидит, что это не твоя сущность. Есть такие люди, которые осознавали себя таковыми с детства, но ты не из них.
– У меня и так проблем по горло, а ты хочешь загнать меня ещё глубже! Оставь это, не гони волну, а то сам утонешь, – отрезала она решительно.
Он посидел ещё какое-то время, глядя на покачивающиеся стебли трав и бесконечно далёкие массивы тропического леса. Хотелось сказать что-то ещё, но все слова сдавила плита, которую эта женщина взвалила на себя и их будущее. Раздосадованный, он поднялся и направился к выходу из отсека, чтобы пойти в зону рекреации, которую все, не сговариваясь, назвали таверной, и где он иногда ночевал. Когда пластик двери сложился гармошкой и исчез в проёме, он чуть не налетел на рыжеволосую девушку – шотландку по имени Беитрис. Он с натянутой улыбкой кивнул, она испуганно взглянула на него и прошмыгнула внутрь его с Настей каюты. Прежде, чем дверь срослась обратно, он, обернувшись, увидел, как рыжеволосая путешественница кинулась на кровать к Насте и прильнула губами к её губам, а та крепко обняла её за поясницу.
Первая любовь и пьяные звёзды
Некогда наукоград, а теперь космоград Циолковский выстроен на остове посёлка Углегорск, основанного в 1961 году. Название было выбрано специально, чтобы сбить с толку вероятного противника: никакого угля там никогда не добывали, а ведение угольной разработки было прикрытием для строительства ракетных установок. В 2015 году он был утверждён в статусе города и ему присвоили современное название – Циолковский.
Когда-то в детстве, он точно не мог вспомнить, сколько ему тогда было – что-то около пяти лет, родители взяли Ваню на смотровую площадку космодрома. Площадок было несколько, и они тогда располагались вдоль федеральной трассы «Амур», недалеко от Циолковского. На площадках скапливалось много людей, несмотря на отдалённость места. Основную часть толпы формировали обыкновенные туристы. Происходил запуск ракеты семейства «Союз» – надёжной рабочей лошадки, чей прапредок был изобретён в глубине 20го века.
Это был обыкновенный в тех краях июнь, когда солнце светит ярко (в тех краях вообще много солнечных дней), но особо не греет, а средняя температура в этом месяце 17,1 градусов Цельсия.
Дорога от Владивостока до космодрома Восточный занимает почти сутки, если ехать на машине. Но их семейство продвигалось неспешно, по пути останавливаясь в придорожных кафе, общаясь с местными, слушая их чудной говор и расспрашивая о сельской жизни. Как оказалось, за годы совместного спокойного проживания и Тагир, и Светлана отвыкли от больших пространств и привязались к городскому образу жизни. Они одновременно испытывали дискомфорт и какое-то острое ностальгическое чувство, которого их сыну – Ивану было не понять. Для Вани долгое сидение в машине было подобно пытке и единственное, чем его удавалось на время угомонить – это вербальная игра в «защитников», которую вела мать, заставляя его воображение погружаться в ситуации, когда у мальчика был выбор: спасти оленёнка или бросить на съедение волкам, потушить ничейный костёр в лесу пройти мимо. Ваня не любил делать то, что ему не нравится – это одна из основных черт его характера, зато от того, что ему нравилось оторвать его было практически невозможно. Находясь в воображаемом мире, где он имел реальную ответственность, он мог часами заниматься спасением выдуманных животных и помогать нуждающимся в помощи.
Они выехали с недельным запасом и взяли внедорожник, чтобы свободно делать широкие петли по сельской местности – спонтанно, где вздумается, куда поведёт их интуиция. Любоваться зрелищем величественных лесов, рек и озёр – привилегия взрослой, состоявшейся личности, уже созревшей для созерцания. Для пятилетнего ребёнка, чьё восприятие мира связано с теснейшим взаимодействием с ним, да ещё с таким темпераментом, как у Вани, задача абсолютно невыполнимая. Большую часть дороги мальчик откровенно скучал.
Особенностью местных жителей, которую неожиданно понял Ванин детский ум, было странное восприятие расстояний. Если в его родном Владивостоке отрезки между привычными пунктами, которые он посещал: подготовительные школьные курсы, ресторан, где они обедали, дом, заправки насчитывали несколько километров, то на вопрос «Где тут ближайшая заправка?» жители дальневосточной провинции вполне могут ответить «Да вот, ещё четыреста километров прямо проедете и будет там», при этом махнув рукой так, как будто ехать до соседнего квартала. Это наблюдение он часто будет вспоминать в своей будущей насыщенной жизни за миллионы километров отсюда, где, кроме водных пустошей, ничего нет.
Несмотря на петли и одну незапланированную ночёвку в лесу, у них оставалось ещё 3 дня до назначенного на утро запуска ракеты. Перед отъездом они решили заехать к матери Светланы – очень своеобразной женщине, которая в молодости особо не занималась воспитанием дочери, проводя много времени в командировках. По-видимому, она не очень переживала о том, что её дочь растёт и воспитывается без её участия. Коротким звонком они оповестили её о своём намерении и получили согласие. Светлана, уже будучи взрослой, так и не смогла выяснить, куда именно так часто уезжала мама. Несколько раз она слышала, что это были какие-то полярные экспедиции, но не похоже, чтобы её мать была заядлой походницей: никакого специального снаряжения в их квартире не было. Со временем Света пришла к выводу, что её мать как-то связана с разведкой и, несмотря на холодность, с которой та относилась к дочери, всё-таки любила её. Когда Света с Тагиром переехали во Владивосток, отношения с матерью полностью прекратились, словно они никогда не присутствовали в жизни друг друга. Гораздо позже и как-то неожиданно, мать прислала ей письмо (на бумаге), что переезжает в небольшое село Новокиевский Увал в Амурской области, так что будет жить теперь чуть ближе к внуку. Она так и написала: «к внуку», никакого упоминания самой Светы там не было. Решение казалось неожиданным и странным, так как само село расположено в полутора тысячах километров от Владивостока – немногим ближе космодрома Восточный, куда они сейчас ехали.
Дорога к селу была ухабистой. Местами, откровенно расползшийся асфальт, полностью покрывала глина наброшенная разливами притоков реки Зеи. Но виды кристально первобытной природы компенсировали тряску. Когда они наконец доехали, порядком умотавшись из-за маневрирования между кочками и болотцами, пришлось узнавать у местных, где находится дом Светиной матери.
Тагир нажал на кнопку звонка, через какое-то время раздался звуковой сигнал, дверь открылась сама. В прихожей было пусто. В одной из комнат раздавался звук торопливого перелистывания бумаги, потом щёлкнула резинка, как будто кто-то зафиксировал разворот папки, а следом металлический лязг и ещё что-то, отдалённо похожее на глухой удар фанеры. В тишине, наступившей после того, как они разделись, раздались мерные шаги и на пороге двери, ведущей из прихожей в узкий коридор, появилась бабушка Ивана – Любовь Алексеевна.
Сухая, с высоким пучком седых волос и высокими благородными скулами, она без приветливости посмотрела на вошедших и, подойдя к Ване, наклонилась к нему. На секунду Свете почудилось, что её мать проводит какой-то исследование, но это чувство быстро улетучилось. Губы Любови Алексеевны растянулись в улыбку, и она обняла внука.
– Проходите, – коротко обронила она и повела мальчика за руку в большую гостиную, в которой при их приближении зажёгся свет.
В тот вечер в доме, который так резко выделялся на фоне полусгнивших почти что сараев местных жителей, в гостях у женщины, которую она называла «мама», Света никак не могла отделаться от ощущения фальшивости происходящего. Она вдруг вспомнила просьбы своей матери показать ей внука. «Показать» – так она выражалась.
Любовь Алексеевна старалась выглядеть добродушной и гостеприимной.
Маленький Ваня был в восторге. Он слышал слово «бабушка» от матери, видел других бабушек, гуляющих с «внуками» на детских площадках, но своей он не помнил. Сначала она показалась ему какой-то страшной, тяжёлой, но потом её ласково-внимательное отношение к нему победило всё, и на короткое время бабушка заполнила целиком его внутреннее пространство. Завладела им.
Особенный восторг в нём вызвали блины. Света с Тагиром иногда пекли блины на масленицу, но это были совсем не те блины. Золотистые солнышки со сливочным маслом, слегка похрустывая, таяли во рту вместе с мёдом, сгущёнкой, сметаной и вареньями.
Бабушка хотела понравиться мальчику, но её способность к заботе была очень ограниченной.
Ваня съел сорок штук и остаток ночи его рвало серо-бурым тестом.
Света не стала ничего высказывать матери – она прекрасно понимала, что той что-то было нужно и даже в каком-то смысле радовалась, что она хотя бы выучилась печь блины, причём отличные блины, специально для внука.
Утром, когда они уже почти собрались ехать, и Ваня с красными глазами и мучнистого цвета кожей стоял на нетвёрдых ногах у двери, Любовь Алексеевна позвала дочь в ту самую комнату, откуда вышла вчера. Это был её кабинет. Небольшая комната, вся увешенная картинами и картинками, напомнила Свете об антуражах особых помещений в посольствах в середине XX века, как их показывают в кино. Она окинула взглядом стены, и ей в голову влез навязчивый вывод: где-то здесь обязательно должен быть сейф.
– Иди сюда, – она показала рукой на место перед большим столом, не озаботясь даже поднять на дочь глаза.
– Мам, тебе нужно что-то от Вани? – не удержалась и спросила Светлана.
Она очень волновалась за сына.
Любовь Алексеевна копалась в бумагах в выдвинутом ящике стола. Наконец, она вытащила конверт из жёлтой плотной бумаги.
– Ничего особенного, Света, не беспокойся. В этом конверте письмо начальнику Центра Управления Полётами, не вскрывай конверт. При въезде на смотровую площадку, дай охраннику эту записку, конверт не давай, дальше он проводит вас куда надо.
– Это официальная бумага? – спросила Света, представив неловкую ситуацию, в которой начальник ЦУПа, прочитав личную просьбу её матери, отправит их под присмотром охраны обратно на улицу.
Если их вообще туда впустят.
– Есть уровни, на которых официальное и личное – это одно и то же, – без всякого юмора ответила Любовь Алексеевна.
Она сухо посмотрела на дочь, и та сразу почувствовала, что ей пора.
– Ладно, пока мам.
Она ждала, что та выйдет закрыть за ними дверь, но Любовь сказала, уже глядя в какие-то бумаги: «Не беспокойся, двери закроются сами».
За рулём в этот раз сидел Тагир. Света задумчиво смотрела в окно на проносящиеся мимо деревья и изредка проскальзывающие водоёмы.
– Как ты думаешь, моя мать чего-то хотела? – спросила она.
– Да это, по-моему, очевидно, – легко ответил Тагир.
– А чего, как думаешь?
– Не знаю. Но явно не от нас. Ваня – вот объект интереса этой страшной женщины, – с чувством произнёс он.
Они оглянулись на сына.
Он лежал на заднем сиденье и спал тяжёлым, болезненным сном, сдвинув бровки к переносице, так что его детское лицо казалось страдающим, несмотря на сон.
Света решила оставить тяжёлые мысли о намерениях матери: всё равно она никак не могла повлиять на всю эту ситуацию, могла только не отдать сына никаким структурам и укрыть его от чужих планов своей материнской любовью.
Как только дверь в её дом закрылась, собранная женщина, не меняя выражения сосредоточенного лица, подошла к одной из малоприметных картин, проделала затейливое движение, словно проводя защёлку через лабиринт, затем открыла её с тем фанерным звуком, который слышали вошедшие, отперла сейф и достала папку. Она села в кресло и начала читать. Одна из бумаг была следующего содержания: «послать только некоторых. искать среди династий. приоритетная секретность. сами не должны догадываться. подавать как случайность. смотреть среди своих. все варианты. не уведомлять родственников. приоритет: дети до пяти. высокие показатели интеллекта. высокая активность. выживаемость. социальность. дальше: своё усмотрение.